с лица, как только он напарывается на ее недовольный взгляд.
– Что значит «беременна»? – Хмурится мама. – У тебя что, не нашлось мелочи в кармане на презервативы?!
– А кто, говоришь, ее родители? – Решает уточнить Лео.
– Да помолчи ты! – Рявкает она на него.
– Он сказал, обеспеченные люди. – Бормочет он под нос, возвращаясь к еде. – Чего расстраиваться…
– Сейчас уже не важно, как так вышло. – Отвечаю я матери. – Эмилия беременна, и я должен ей помочь.
– Поселив в дом Харри? – Она приподнимает одну бровь.
– Ну, да. Ей некуда было пойти.
– И с чего ты взял, что она беременна? Эмилия тебе справку показала?
– Мам, давай, не будем, ладно? Я со своими проблемами сам разберусь.
– Я же переживаю, ты – мой сын!
– Что-то поздно ты вспомнила, что ты – моя мать. – Усмехаюсь я. – Я еще лет в семь отвык докладывать тебе о своей жизни. Помнишь? Тебе было плевать на все, кроме бутылки?
Мать бледнеет, ее зрачки расширяются.
– Рита, у нас будет внук. – Жуя салат, говорит Лео. – Будем молодые бабушка с дедушкой.
– Леня! – Вскрикивает она, впервые назвав его настоящим именем. – Заткнулся бы ты!
– А как же хоккей? – Игнорирует он ее выпад. – Некому будет девке помогать с пеленками, ты ж все занят будешь.
– А не будет никакого хоккея. – С улыбкой говорю я и развожу руками. – Все. Завязал. Вылетел из команды.
Мать сидит, будто замороженная.
– М-да, обидно. – Кряхтит Лео. – Маргося, может, мы того-й, помянем Хелену? Заодно за внука будущего выпьем?
Сначала она не реагирует, затем резко вскакивает, достает из шкафа початую бутылку водки, рюмку и обрушивает с грохотом на стол перед ним.
– Пей! – Разворачивается и уносится из кухни, бросив мне напоследок: – А с тобой утром поговорим!
– Давай, бабушку-то помянем, ставь рюмку. – Улыбается Лео, будто не произошло ничего из ряда вон выходящего.
– Нет, спасибо, я пойду спать.
– Грех. – Ворчит он себе под нос, наполняя рюмку. – Надо помянуть.
Я оставляю его на кухне и иду на балкон, чтобы позвонить Эмилии без свидетелей. По пути замечаю на столе сумку Марианы и телефон. Провожу по экрану пальцем – куча пропущенных от Сереброва. Ну и хорошо. Пусть поволнуется. Выхожу на балкон, достаю сигарету и убираю обратно – даже курить не хочется. На экране моего мобильного та же картина: пропущенных от Эмилии не счесть.
Набираю ее и рассказываю, что бабушка умерла. Она сочувствует, но, узнав, что Мариана сейчас со мной, в доме моей матери, выходит из себя – кричит так, что у меня закладывает уши. Напомнив, что ее это не должно беспокоить, так как мы с Эмилией давно не пара, прошу присмотреть за котом, затем завершаю разговор, выключаю телефон и возвращаюсь в свою спальню.
Мариана спит, отвернувшись к стене. Она выглядит такой хрупкой и беззащитной во сне. Время от времени вздрагивает. Я долго слушаю ее дыхание, затем решаю прилечь рядом ненадолго. Аккуратно устраиваюсь с краю, крепко обнимаю, и некоторое время мои мысли бьются в такт с ее сердцем. А потом я засыпаю.
* * *
Я слышу, как она что-то говорит, и ее тихие слова растворяются в ночи. Мне самому еще трудно вырваться из сна.
– Ты принес меня сюда? – Ее голос звучит взволнованно.
– Да, мы у меня дома. – Я с трудом открываю глаза.
Ее небрежная красота, подсвеченная ночником, заставляет замирать мое сердце. Мариана осматривается, затем роняет голову мне на грудь.
– Ладно.
Мы лежим, но сон не спешит возвращаться.
– А бабушка? – Шепчет она через минуту.
– Завтра оповестим ее соседей, знакомых, будем решать вопросы, связанные с похоронами. – Отвечаю я в тишине.
– До сих пор не верю.
– И я.
Обнимаю ее крепче, как в те минуты, когда мы были счастливыми и вот так же лежали, обнявшись вдвоем. И куда же делось наше счастье? Как я позволил ему исчезнуть?
– Сколько я проспала?
– Совсем немного. Я перенес тебя из машины и лег рядом, чтобы тебя не мучили кошмары. Еще вся ночь впереди, спи.
– Мне снилось, что я бегу за мамой, Харри и бабушкой, которые уезжают от меня на машине. Я плачу, прошу, чтобы они остановились и взяли меня с собой, но они машут мне на прощание, и автомобиль удаляется все дальше и дальше.
– Ты плачешь. – Я замечаю, что она всхлипывает, шмыгает носом.
И я сам тоже плачу. Не хочу, но это все равно происходит. Мои слезы превращаются в ее слезы, и мое горе смешивается с ее горем. И мы вместе будто летим в какую-то бездну, где держаться не за что – можно только хвататься друг за друга. Что мы и делаем.
– Я так люблю тебя, – шепчу я.
И ее губы соприкасаются с моими, и мой стон врывается в ее приоткрытый рот вместе с моим языком. Моя хорошая, любимая девочка. Которая любит и ненавидит меня, прощает и отталкивает, отдает всю себя и проклинает, уходя. Я превращаю свои поцелуи в мольбы о прощении и забираю ее сомнения в том, что она делает что-то неправильное. Нас слишком сильно влечет друг к другу, чтобы задумываться о том, как мы сожалеем о своей слабости.
Я поглощаю ее, делая поцелуи глубже – до лихорадочных ударов зубами, до привкуса горячей крови во рту, до синяков. Придавливаю ее собой, и Мариана обвивает меня ногами. Я исследую ее тело везде, куда могу дотянуться: стискиваю пальцами бедра, скольжу по животу, сминаю грудь. Задыхаясь, срываю с нее одежду, а она – с меня.
Мариана обводит пальцами мои татуировки, гладит спину, царапает шею. Мы не можем друг другом надышаться – как после тяжкой длительной разлуки. У нас одно на двоих сердцебиение. Мы знаем, к какой цели идем и не собираемся останавливаться. Она откидывается на подушки, и я одним рывком стягиваю с нее трусики.
А затем беру ее лицо рукой и сжимаю, вытягивая из нее новый поцелуй. Мариана смотрит мне в глаза, когда я приподнимаю ее согнутую в колене ногу и вхожу в нее резким толчком.
– Ах… – Она вдыхает, вцепляясь в меня крепче.
Ее пальцы оставляют царапины на моей спине. Я повторяю движение, не разрывая наших взглядов, и замираю. В ней влажно и тесно. Боже. Мой член пульсирует от приятной боли, требуя продолжения, и я чувствую, как дрожит Мариана, когда ее мышцы напрягаются. Она вжимается в меня, требуя продолжения. Я отстраняюсь и погружаюсь в нее снова, и Мариана стонет. На этот раз громче, так, что мне приходится закрыть ей рот рукой.
– Больше никогда не ври
