День прошёл сонно и спокойно. Вечером Ольга улеглась в постель, положив на живот ноутбук, а я дремал, слушая, как она тихонько разговаривает сама с собой.
– Так… Ну, это неинтересно, удаляем. И это, и это. Господи, чушь какая! А вот это, пожалуй… Вадик, ты не спишь? Хочешь кое-что послушать?
– Что послушать?.. – пробормотал я. – Ну, давай…
– Я, когда готовилась к поездке в Россию, собрала об альбигойцах всё, что нашла. Правда, теперь понимаю, что по большей части ерунду всякую. Но кое-что любопытное есть. Слушай:
Что, если Бог – больной и сквозь угарПридумал этот мир, дрожа от лихорадки,И разрушает вновь его в припадке,И наша жизнь – его озноб и жар?А может, Бог – балованный ребёнок,Способный лишь невнятно бормотать,А мир – игрушка? Он её спросонокТо развинтит, то соберёт опять.
– Что скажешь? Это из поэмы «Альбигойцы».
– Небось, какой-нибудь немец написал?
– Австриец, а как ты догадался? Ты что, читал эту поэму?
– Да нет, конечно, ничего я не читал. Я до встречи с тобой и с дья… Георгием Васильевичем про альбигойцев вообще ничего не знал. Слышал, что были такие в Средние века, и всё. А догадаться было нетрудно. Хуже немецкой классической философии только немецкая романтическая поэзия. Такая же муть и заумь!
Сонеты, – учит Соломон дон Дукка, –На редкость мыслью подлинной бедны,В прозрачном их ничтожестве видныХитросплетенья зауми со скукой.Красавицы чураться их должны.Их понапрасну выдумал Петрарка.Чуть дунь – и все труды его насмарку.Они смешны, слащавы и бледны.[214]
– процитировал я.
– Ты чьи стихи читала?
– Николауса Ленау. В Википедии про него совсем мало: «романтический поэт, сошёл с ума от несчастной любви, умер молодым».
– Ну вот! – засмеялся я, – а ты мне на ночь этакое читаешь! А вдруг я тоже?
– Что тоже? – повернулась ко мне Ольга.
– Ну как? Умом тронусь от несчастной любви.
– Ага, причитаешь о несчастной любви, лёжа в постели с женщиной! – фыркнула Ольга. – Не разводи достоевщину. И потом, военные с ума не сходят.
– Потому что мозгов нет?
– Есть, но они у вас какие-то странные, – загадочно объяснила Ольга. – Ой, а это что? Это не моё, у меня таких файлов не было, формулы какие-то… Посмотри, а?
Я взял ноутбук и стал разглядывать открытый файл.
– Черт его знает… Вроде что-то знакомое, а что – понять не могу. Понял! Оль, да ты знаешь, что нашла?
– Откуда? Где я, а где математика.
– Это же алгоритм расшифровки твоего манускрипта! Ну, шифра Павла Иатроса. Понимаешь? Слава дьяволу, он выполнил за меня всю работу! Теперь мы сами можем читать текст. Конечно, без видео и спецэффектов, но всё-таки…
– Так нечестно! – расстроилась Ольга. – Почему он выполнил работу за тебя, а не за меня? Вот так всегда! Этот мир создан для мужчин!
– Ну, попроси Георгия Васильевича, душу что ли заложи, что ему стоит тебе помочь?
– Нужна ему моя душа! Нет уж, видно, ничего не поделаешь, придётся самой писать.
– Знаешь что? Давай-ка я себе эти файлики на планшет скину. Пусть лучше в двух местах лежат, а то мало ли…
– Лень – двигатель прогресса! – заметила Ольга, протягивая мне ноутбук. – На, сам настраивай, я не умею.
***
– Разве здесь можно жить? – удивлённо спросила Ольга, разглядывая с палубы плоскую, как лист бумаги, местность погоста Кижи.
– Как-то жили… Видишь большую церковь, а рядом колокольню? Раньше туристам разрешали на неё подниматься, так деревянный сруб буквально играл под ногами, и было страшновато. Но зато вид оттуда открывался изумительный. Пойдём, я покажу тебе своё место на Кижах.
Мы отстали от гомонящих туристов, жадно фотографирующих всё подряд, и медленно пошли вдоль берега.
– А зачем здесь мостки? – спросила Ольга.
– Ну, во-первых, чтобы туристы траву не вытоптали, они же хуже коз. А, во-вторых, летом здесь много змей, так что с мостков не сходи и внимательно смотри под ноги – змеи иногда выползают погреться на дерево.
Пройдя метров двести, мы сошли с дорожки на мостки. Старые, заглаженные временем доски серебрились, вокруг шляпок гвоздей темнели ржавые ореолы. Я разулся, лёг на живот и опустил ладони в воду. Ольга, секунду поколебавшись, последовала моему примеру.
– Здравствуй, Онега… – шепнул я.
Как всегда, вода была чистой и очень холодной. Стрелки водяной травы отражались на поверхности ломаными тенями. Было удивительно тихо, только под мостками едва слышно хлюпала вода. К мосткам подплыла дикая утка, за ней старательно выгребали против ветерка пуховые шарики – утята. Все держались за матерью, но один, самый любопытный и неугомонный, всё время отплывал в сторону, чтобы потянуть клювом за аппетитную травинку или поймать стрекозу. Утка обернулась и недовольно крякнула. Маленький сорванец, потешно перебирая красными лапками, бросился на своё место. За ним, как за военным катером, катилась расходящаяся волна. Мы переглянулись и улыбнулись друг другу. Я закрыл глаза и время исчезло.
Так мы лежали на мостках, пока гудок не напомнил, что до отхода теплохода осталось всего четверть часа.
А с Валаамом нам не повезло. Маршрут туристических теплоходов лежит по северной части Онеги и Ладоги, до Кижей и Валаама нужно делать большой крюк, поэтому обычно на пути в Питер останавливаются в Кижах, а в Москву – на Валааме. Но наш маршрут был, так сказать, в одну сторону, поэтому, пройдя по Свири, теплоход свернул к Валааму. Однако остров оказался окутанным таким густым туманом, что всё время, отведённое на его посещение, «Илья Муромец» простоял на якоре, время от времени пугая туман гудками, похожими на вопли доисторического животного. И только после того, как якоря были выбраны, а теплоход двинулся от островов, словно в насмешку, туман почти мгновенно исчез. По палубе пронёсся вздох разочарования. Узкий вход в бухту был совсем рядом.
***
– Ну вот, скоро Питер, – сказал я, когда теплоход миновал Шлиссельбург. – Что ты хочешь посмотреть в городе? Может, здание Смольного института, где училась твоя прабабка?
– Нет, – равнодушно ответила Ольга. – В Смольном я была, там неинтересно, да и вообще, меня с ним ничего не связывает. Кстати, я и не особенно люблю Питер – по-моему, он сырой, холодный, неуютный и, прости меня, грязноватый…
– А ты давно была в Питере?
– Лет семь или восемь назад.
– Ну, с тех пор многое изменилось, ты, пожалуй, город и не узнаешь.
– Может быть. Кстати, а где мы будем жить?
– В ваучере написано, что в отеле «Бип», не знаю, где такой в Питере.
– Сейчас найдём… – Ольга защёлкала клавишами ноутбука. – Ничего себе… Этот самый «Бип», оказывается, вовсе не в Питере, а в Павловске, причём чуть ли не на территории музея! В отеле всего два десятка номеров, и цены там…
– Ну, на ваучере стоит штамп «оплачено»…
– Из материалов сайта непонятно: то ли под отель перестроили замок павловских времён, то ли это новодел, просто копирующий оригинал.
– Чего гадать? Приедем – на месте разберёмся.
– А, нет, погоди… Нашла, слушай.
«Замок Бип или иначе – Павловская крепость, а также Бастион императора Павла, построен в 1795-1797 годах по проекту архитектора Бренна по приказу императора Павла I на месте небольшого дворца «Мариенталь». Замок представлял собой двухэтажный корпус пятиугольной формы с внутренним двором и двумя овальными в плане башнями. Здание окружали земляные укрепления, состоявшие из бастионов, равелинов, люнетов и флешей. При замке имелось также артиллерия в количестве 28 орудий…»
Ну, дальше неинтересно, пропускаем… А, вот:
«В 1827 году провели ремонт, после которого замок приспособили к размещению инвалидной команды. В 1833-34 гг. здесь находился лазарет Образцового кавалерийского полка… После Октябрьского переворота в замке помещался совдеп, затем штаб генерала Юденича. С середины 1920-х по 1941 год – детский дом, затем банк, военкомат и разные склады. В ходе Великой Отечественной войны замок выгорел дотла…»
Ну, то есть стены сохранились, а остальное – новодел. Всё равно, здорово. Интересно, какой номер нам забронирован. В ваучере не написано?
Я полистал бумаги.
– Нет.
– Хорошо бы в башне. Там такая красота!
– Покажи, – я повернул к себе ноутбук. – Ну-у, барыня… Такое – только в кино. Хотя… Дьявол его знает.
«Илья Муромец», не торопясь, шёл по Неве, за иллюминатором тянулись какие-то сараи, дымящие кирпичные трубы, свалки, неряшливые огороды – скучные и неуютные места, предвестники большого города.
Вещи давно были собраны, делать было нечего, на палубу выходить не хотелось.
