Прошка помог мне спуститься с лошади, вернее просто снял с нее и поставил на ноги.
В доме меня ждал Цаннер, приехавший в столицу накануне, как нельзя кстати, должен заметить.
Цаннер осмотрел рану, не сделал никаких замечаний, сказав лишь о том, что швов нужно было наложить больше, и просто поменяв повязку. Ничего страшного, никаких резких движений и две, три недели покоя.
Да где уж там, мне нужно во дворец, причем прямо сейчас нужно, попытался объяснить ему я. Цаннер схватился за голову и даже пробовал ругаться со мной по этому поводу, пока, наконец, не сдался.
Есть у меня одно средство, оно приглушит боль, но ненадолго, не больше чем на пару часов. Вообще-то его лучше не принимать, ведь потом еще хуже будет, но если барон так настаивает….
Снять боль — это хорошо, но мне нужна ясная голова, ну а если это какой-нибудь обезболивающий настой мака….
Цаннер серьезно обиделся, заявив, что хотя медицина в Империи еще и не достигла таких высот, как на моей родине, но и здесь понимают некоторые вещи не хуже….
Словом, выпил я это снадобье, имеющее мерзкий запах и не менее отвратительный вкус и цвет. Через несколько минут действительно почувствовал себя значительно лучше, боль куда-то ушла, на время позабыв обо мне, а голова стала кристально ясной и Цаннер благосклонно принял благодарности.
Проходя мимо зеркала, уже полностью готовый к визиту во дворец императрицы, я посмотрел на свое отражение. Да, бледность черт моего лица только подчеркивала красноту глаз и распухшую нижнюю губу, которая и была единственным анестезиком с самого Мойса.
Да и черт с этим, сейчас меня больше волнует смогу ли я вообще попасть во дворец, если все обстоит именно таким образом, о котором мне не хочется даже и думать.
Но нет, во дворец я попал беспрепятственно и даже угодил на бал.
Первым, кого я там встретил, был граф Коллин Макрудер. Граф полностью выдал себя, выронив из рук бокал с вином, которое кровавым пятном легло на белоснежные мраморные плитки пола. Но мне было совсем не до него, я искал глазами и никак не мог найти Ее. По устремленным на меня взглядам давно уже все можно было понять, но я хотел увидеть ее в последний раз и услышать от нее лично.
По толпе, окружавшей меня, пронесся шепот, и она расступилась, пропуская императрицу.
Янианна была не одна, под руку ее держал мужчина, и он удивительно ей подходил. Высокого роста, стройный, с лицом аристократа тысячи поколений и с такими же манерами.
Я видел герцога Мойского всего лишь один раз, и было это перед самым моим отъездом.
Он смотрел на нее с нежностью, а она смотрела на меня. В ее взгляде можно было прочитать все что угодно, кроме того единственного, что я хотел бы там увидеть.
Я склонился в глубоком поклоне, закусив нижнюю губу, чтобы не вскрикнуть от боли.
— Барон Артуа де Койн, мы рады видеть Вас — в ее голосе тоже было все, кроме той самой радости. — Что-то Вы очень бледны, Вас ранили? -
— Порезался, когда брился, Ваше Императорское Величество — ответил я и снова склонился в поклоне.
— Ну что ж, отдыхайте, выздоравливайте. Мы наслышаны о Ваших заслугах. Герцог Иллойский писал о Вас в самых хвалебных выражениях, настаивая на том, что в заключении с вардами мирного договора целиком Ваша заслуга. Знаем и о Говальде, этом преступнике, переданном Вами имперскому правосудию. Вы достойны награды и она ждет Вас. Выздоравливайте. —
Кивком головы Янианна дала понять, что отпускает меня, и отвернулась, что-то весело сказав своему спутнику.
— Прощайте, Ваше Императорское Величество — поклонился я уже ей в след. На какое-то мгновение мне показалось, что плечи ее чуть вздрогнули, но может это произошло потому, что герцог в это время взял Янианну за талию, направляя ее движение.
Все, завтра меня здесь не будет, не будет уже никогда. У меня есть убежище на самом берегу моря, убежище, о котором не знает никто. Месяца мне хватит, чтобы залечить свою рану, а там….
Я шел через расступающуюся толпу высокородных господ, и ловил их взгляды. Они были разные, эти взгляд, и злорадные, и торжествующие, и даже презрительные. Попадались и другие, сочувствующие взгляды моих друзей, но было их как капля в море.
— Артуа — заступила мне дорогу леди Кроул, кузина леди Элоизы, известная своей потрясающей наивностью, даже Проухв далеко ей в этом уступал. Она как будто бы жила в своем мире, в котором не было места ничему плохому и неприятному.
— Артуа, Вы сегодня споете нам? Мы Вас очень просим, правда ведь, господа? — обратилась она к окружающим.
Я с изумлением посмотрел на нее. Господи девочка, да в каком мире ты живешь? Ты что, совсем не понимаешь, что сейчас со мной происходит? И что я могу сейчас спеть? Может быть, вот это?
Янка, что ж ты сука, на простынках белых
Ночью мне клялася в искренней любви?
Но она так трогательно и доверчиво смотрела на меня, что весь мой запал на нее испарился без следа.
Хорошо дамы и господа, вы хотите песен, их много у меня.
— Конечно, леди Кроул, специально для Вас я и спою эту песню. —
Девочка в возрасте двадцати пяти лет и имеющая трех детей, радостно захлопала в ладони, чуть ли не подпрыгивая на месте от радости.
И я пошел к музыкантам, которые, конечно же, всегда в курсе всех дворцовых событий и слухов.
— Господа музыканты, это последняя наша встреча. Я обещал одной леди песню, и вновь обращаясь к вам за помощью. Помогите мне, не откажите в любезности, подыграйте и всего лишь. —
Высокородная знать заинтересованно потянулась к площадке для музыкантов, оказывается, это еще не конец истории, барон нам еще и споет, ведь для этого у него самое время.
Эта песня написана в другом мире и в другое время, но она именно о том, что я сейчас чувствую.
Я взял инструмент в руки, оглядывая зал. Большинство взглядов устремленных на меня, было откровенно насмешливыми. Ну что ж, мне не хватило времени, чтобы мы могли лучше узнать и понять другу друга, а теперь уже слишком поздно.
Послушайте песню, господа, и черт бы меня побрал, если это не крик моей души. Слова этой песни трогали миллионы сердец в моем мире, а вы ничем от них не отличаетесь, вы так же способны любить, страдать и чувствовать горечь утраты. Это не просто песня, это то, что творится сейчас внутри меня, и я дарю это вам, и очень надеюсь, что вы поймете меня немного больше.
Где-то далеко, за спинами собравшихся аристократов, я видел Янианну со своим герцогом. Вот она что-то сказала ему, улыбнулась, провела по его щеке кончиками пальцев….
Взяв несколько вступительных аккордов, я начал петь.
Господи, до чего же хороша акустика в этом зале, но и мой голос звучал так, что я сам бы никогда не поверил, что способен на такое. Никогда у меня не получалось так хорошо и никогда больше не получится. Мой голос метался по всему дворцу, залетая в каждый уголок, и бился об высокий потолок, пытаясь выбраться наружу, туда, где находится небо и свобода, о которой я сейчас пою.
Теперь я не видел окружающих меня лиц, я вообще ничего ни видел, и меня уже не было здесь.
Я спел половину куплета под аккомпанемент одинокой гитары, когда ко мне присоединились музыканты. Могли ли я представить себе раньше, в прежней жизни, что буду петь в императорском дворце, в сопровождении императорского оркестра и из-за утраченной любви императрицы? Конечно не мог, но если бы я был в силах изменить хоть что-то, пусть бы эта девушка была кем угодно, последней портовой шлюхой, и только оставалась со мной навсегда.
А музыканты молодцы, они вели мелодию так, словно ее исполнение было для них так же привычно, как и исполнение тех мелодий, что знакомы им с самого детства.
Повернувшись к Эрариа, я взял, почти выхватил из его рук скрипку со смычком и прижал ее к щеке. Слушайте господа, слушайте, и вы услышите в ее пении голос моей души, потому что обычным голосом передать его нельзя….
Когда я закончил, в зале стояла абсолютная тишина.
Я отдал инструмент потрясенному Эрариа, переводившему свой взгляд со скрипки на меня и обратно. Помнишь мальчик, один наш разговор, что на скрипке играют не руками, а душой. Тогда я не мог тебе показать, потому что сам не знал, как это делать. Теперь я знаю, но повторить никогда не смогу, да и пытаться даже не буду.
Я сошел с небольшого возвышения, на котором находились музыканты, и пошел по направлению к выходу. Двери огромные по высоте и мне нет нужды опускать взгляд, чтобы не пройти мимо выхода.
Первым на пол полетел орден, висевший на ленточке у меня на груди. За ним последовала золотая шпага, жалобно позвякивая на плитках пола. Я рванул на груди орден, полученный мною за Кайденское ущелье. Но он не подался, наверное потому, что я заслужил его в полной мере. Тогда я рванул на груди парадный камзол, не утруждая себя расстегиванием пуговиц, сорвал его и отправил следом.
