1941
Баллада о
младшем брате
Его ввели в германский штаб,и офицер кричал:— Где старший брат? Твой старший брат!Ты знаешь — отвечай!
А он любил ловить щеглят,свистать и петь любил,и знал, что пленники молчат,—так брат его учил.
Сгорел дотла родимый дом,в лесах с отрядом брат.— Живи, — сказал, — а мы придем,мы все вернем назад.
Живи, щегленок, не скучай,пробьет победный срок…По этой тропочке таскайс картошкой котелок.
В свинцовых пальцах палачабезжалостны ножи.Его терзают и кричат:— Где старший брат? Скажи!
Молчать — нет сил. Но говорить —нельзя… И что сказать?И гнев бессмертный озарилмальчишечьи глаза.— Да, я скажу, где старший брат.Он тут, и там, и здесь.Везде, где вас, врагов, громят,мой старший брат — везде.Да, у него огромный рост,рука его сильна.Он достает рукой до звезди до морского дна.Он водит в небе самолет,на крыльях — по звезде,из корабельных пушек бьети вражий танк гранатой рвет…Мой брат везде, везде.Его глаза горят во мглевсевидящим огнем.Когда идет он по земле,земля дрожит кругом.Мой старший брат меня любил.Он все возьмет назад…—…И штык фашист в него вонзил.И умер младший брат.И старший брат о том узнал.О, горя тишина!..— Прощай, щегленок, — он сказал,—ты постоял за нас!
Но стисни зубы, брат Андрей,молчи, как он молчал.И вражьей крови не жалей,огня и стали не жалей,—отмщенье палачам!За брата младшего в упоррази врага сейчас,за младших братьев и сестер,не выдававших нас!
Октябрь 1941
Новогодний тост
В еще невиданном уборезавьюженный огромный дот —так Ленинград — гвардеец-город —встречает этот Новый год.Как беден стол, как меркнут свечи!Но я клянусь — мы никогдаправдивей и теплее встречине знали в прежние года.Мы, испытавшие блокаду,все муки ратного труда,друг другу счастья и отрадыжелаем так, как никогда.С безмерным мужеством и страстьюведущие неравный бой,мы знаем, что такое счастье,что значит верность и любовь.Так выше головы и чашис глотком вина — мы пьем егоза человеческое нашенезыблемое торжество!За Армию — красу и гордостьпланеты страждущей земной.За наш угрюмый, темный город,втройне любимый и родной.Мы в чаянье тепла и светаглядим в грядущее в упор…За горе, гибель и позорврага!За жизнь! За власть Советов!
31 декабря 1941
29 января 1942 года
Памяти друга и мужа Николая Степановича Молчанова
Отчаяния мало. Скорби мало.О, поскорей отбыть проклятый срок!А ты своей любовью небывалойменя на жизнь и мужество обрек.
Зачем, зачем?Мне даже не баюкать,не пеленать ребенка твоего.Мне на земле всего желанней мукаи немота понятнее всего.
Ничьих забот, ничьей любви не надо.Теперь одно всего нужнее мне:над братскою могилой Ленинградав молчании стоять, оцепенев.
И разве для меня победы будут?В чем утешение себе найду?!Пускай меня оставят и забудут.Я буду жить одна — везде и всюдув твоем последнем пасмурном бреду…
Но ты хотел, чтоб я живых любила.Но ты хотел, чтоб я жила. Жилавсей человеческой и женской силой.Чтоб всю ее истратила дотла.На песни. На пустячные желанья.На страсть и ревность — пусть придет другой.На радость. На тягчайшие страданьяс единственною русскою землей.
Ну что ж, пусть будет так…
Январь 1942
Армия
Мне скажут — Армия… Я вспомню день — зимой,январский день сорок второго года.Моя подруга шла с детьми домой —они несли с реки в бутылках воду.Их путь был страшен, хоть и недалек.И подошел к ним человек в шинели,взглянул — и вынул хлебный свой паек,трехсотграммовый, весь обледенелый.И разломил, и детям дал чужим,и постоял, пока они поели.И мать рукою серою, как дым,дотронулась до рукава шинели.Дотронулась, не посветлев в лице…Не ведал мир движенья благодарней!Мы знали всё о жизни наших армий,стоявших с нами в городе, в кольце.…Они расстались. Мать пошла направо,боец вперед — по снегу и по льду.Он шел на фронт, за Нарвскую заставу,от голода качаясь на ходу.Он шел на фронт, мучительно палимстыдом отца, мужчины и солдата:огромный город умирал за нимв седых лучах январского заката.Он шел на фронт, одолевая бред,все время помня — нет, не помня — зная,что женщина глядит ему вослед,благодаря его, не укоряя.Он снег глотал, он чувствовал с досадой,что слишком тяжелеет автомат,добрел до фронта и пополз в засадуна истребленье вражеских солдат……Теперь ты понимаешь — почемунет Армии на всей земле любимей,нет преданней ее народу своему,великодушней и непобедимей!
Январь 1942
Февральский дневник
I
Был день как день.Ко мне пришла подруга,не плача, рассказала, что вчераединственного схоронила друга,и мы молчали с нею до утра.
Какие ж я могла найти слова,я тоже — ленинградская вдова.
Мы съели хлеб, что был отложен на день,
в один платок закутались вдвоем,и тихо-тихо стало в Ленинграде.Один, стуча, трудился метроном…И стыли ноги, и томилась свечка.Вокруг ее слепого огонькаобразовалось лунное колечко,похожее на радугу слегка.Когда немного посветлело небо,мы вместе вышли за водой и хлебоми услыхали дальней канонадырыдающий, тяжелый, мерный гул:то Армия рвала кольцо блокады,вела огонь по нашему врагу.
II
А город был в дремучий убран иней.Уездные сугробы, тишина…Не отыскать в снегах трамвайных линий,одних полозьев жалоба слышна.
Скрипят, скрипят по Невскому полозья.На детских санках, узеньких, смешных,в кастрюльках воду голубую возят,дрова и скарб, умерших и больных…
Так с декабря кочуют горожанеза много верст, в густой туманной мгле,в глуши слепых, обледеневших зданийотыскивая угол потеплей.
Вот женщина ведет куда-то мужа.Седая полумаска на лице,в руках бидончик — это суп на ужин.Свистят снаряды, свирепеет стужа…— Товарищи, мы в огненном кольце.
А девушка с лицом заиндевелым,упрямо стиснув почерневший рот,завернутое в одеяло телона Охтинское кладбище везет.
Везет, качаясь, — к вечеру добраться б…Глаза бесстрастно смотрят в темноту.Скинь шапку, гражданин! Провозят ленинградца,погибшего на боевом посту.
Скрипят полозья в городе, скрипят…Как многих нам уже недосчитаться!Но мы не плачем: правду говорят,что слезы вымерзли у ленинградцев.
Нет, мы не плачем. Слез для сердца мало.Нам ненависть заплакать не дает.Нам ненависть залогом жизни стала:объединяет, греет и ведет.
О том, чтоб не прощала, не щадила,чтоб мстила, мстила, мстила, как могу,ко мне взывает братская могилана Охтинском, на правом берегу.
III
Как мы в ту ночь молчали, как молчали…Но я должна, мне надо говоритьс тобой, сестра по гневу и печали:прозрачны мысли и душа горит.
Уже страданьям нашим не найтини меры, ни названья, ни сравненья.Но мы в конце тернистого путии знаем — близок день освобожденья. —
Наверно, будет грозный этот деньдавно забытой радостью отмечен:наверное, огонь дадут везде,во все дома дадут, на целый вечер.
Двойною жизнью мы сейчас живем:в кольце, во мраке, в голоде, в печалимы дышим завтрашним, свободным, щедрым днем,мы этот день уже завоевали.
IV
Враги ломились в город наш свободный,крошились камни городских ворот…Но вышел на проспект Международныйвооруженный трудовой народ.
Он шел с бессмертным возгласом в груди:— Умрем, но Красный Питер не сдадим!..
Красногвардейцы, вспомнив о былом,формировали новые отряды,и собирал бутылки каждый доми собственную строил баррикаду.
И вот за это долгими ночамипытал нас враг железом и огнем…— Ты сдашься, струсишь, — бомбы нам кричали,—забьешься в землю, упадешь ничком.Дрожа, запросят плена, как пощады,не только люди — камни Ленинграда!
Но мы стояли на высоких крышахс закинутою к небу головой,не покидали хрупких наших вышек,лопату сжав немеющей рукой.
…Настанет день, и, радуясь, спеша,еще печальных не убрав развалин,мы будем так наш город украшать,как люди никогда не украшали.
И вот тогда на самом стройном зданье,лицом к восходу солнца самого,поставим мраморное изваяньепростого труженика ПВО.
Пускай стоит, всегда зарей объятый,так, как стоял, держа неравный бой:с закинутою к небу головой,с единственным оружием — лопатой.
V
О древнее орудие земное,лопата, верная сестра земли!Какой мы путь немыслимый с тобоюот баррикад до кладбища прошли.
Мне и самой порою не понятьвсего, что выдержали мы с тобою…Пройдя сквозь пытки страха и огня,мы выдержали испытанье боем.
И каждый, защищавший Ленинград,вложивший руку в пламенные раны,не просто горожанин, а солдат,по мужеству подобный ветерану.
Но тот, кто не жил с нами, — не поверит,что в сотни раз почетней и труднейв блокаде, в окруженье палачейне превратиться в оборотня, в зверя…
…………..
VI
Я никогда героем не была,не жаждала ни славы, ни награды.Дыша одним дыханьем с Ленинградом,я не геройствовала, а жила.
И не хвалюсь я тем, что в дни блокадыне изменяла радости земной,что как роса сияла эта радость,угрюмо озаренная войной.
И если чем-нибудь могу гордиться,то, как и все друзья мои вокруг,горжусь, что до сих пор могу трудиться,не складывая ослабевших рук.Горжусь, что в эти дни, как никогда,мы знали вдохновение труда.
В грязи, во мраке, в голоде, в печали,где смерть как тень тащилась по пятам,такими мы счастливыми бывали,такой свободой бурною дышали,что внуки позавидовали б нам.
О да, мы счастье страшное открыли —достойно не воспетое пока,—когда последней коркою делились,последнею щепоткой табака;когда вели полночные беседыу бедного и дымного огня,как будем жить, когда придет победа,всю нашу жизнь по-новому ценя.
И ты, мой друг, ты даже в годы мира,как полдень жизни, будешь вспоминатьдом на проспекте Красных Командиров,где тлел огонь и дуло от окна.
Ты выпрямишься, вновь, как нынче, молод.Ликуя, плача, сердце позовети эту тьму, и голос мой, и холод,и баррикаду около ворот.
Да здравствует, да царствует всегдапростая человеческая радость,основа обороны и труда,бессмертие и сила Ленинграда!
Да здравствует суровый и спокойный,глядевший смерти в самое лицо,удушливое вынесший кольцокак Человек, как Труженик, как Воин!
Сестра моя, товарищ, друг и брат,ведь это мы, крещенные блокадой!Нас вместе называют — Ленинград,и шар земной гордится Ленинградом.
Двойною жизнью мы сейчас живем:в кольце и стуже, в голоде, в печали,мы дышим завтрашним, счастливым, щедрым днем,—мы сами этот день завоевали.
И ночь ли будет, утро или вечер,но в этот день мы встанем и пойдемвоительнице-армии навстречув освобожденном городе своем.
Мы выйдем без цветов, в помятых касках,в тяжелых ватниках, в промерзших полумасках,как равные, приветствуя войска.И, крылья мечевидные расправив,над нами встанет бронзовая Слава,держа венок в обугленных руках.
Январь — февраль 1942
