Август — сентябрь 1942
«Я хочу говорить с тобою…»
Я хочу говорить с тобоюо тяжелой нашей вине,так, чтоб больше не знать покояни тебе, товарищ, ни мне.
Я хочу говорить недолго:мне мерещится все больнейОльга, русская девушка Ольга…Ты, наверное, знаешь о ней.
На немецкой земле на проклятойв подлом рабстве томится она.Это наша вина, солдаты,это наша с вами вина.
Точно образ моей отчизны,иссеченной, усталой, больной,вся — страдание, вся — укоризна, —так встает она предо мной.
Ты ли пела, певучая? Ты липроходила, светлее луча?Только слезы теперь застылив помутневших твоих очах.
Я гляжу на нее, немея,но молчать уже не могу.Что мы сделали? Как мы смелипол-России отдать врагу?
Как мы смели ее оставитьна грабеж, на позор — одну?!Нет, товарищ, молчи о славе,если сестры твои в плену.
Я затем говорю с тобоюо тяжелой такой вине,чтоб не знать ни минуты покояни тебе, товарищ, ни мне.
Чтобы стыдно было и больно,чтоб забыть о себе, — покаплачет русская девушка Ольгау германского кулака.
20 сентября 1942
«Подводная лодка
уходит в поход…»
Капитану подводной лодки
Грищенко
Подводная лодка уходит в походв чужие моря и заливы.Ее провожают Кронштадт и Кроншлоти встречи желают счастливой.
Последний привет с боевых катеров,и вот уж нельзя разглядеть их,и мы далеко от родных берегови близко от славы и смерти.
Нас мало, мы горсточка русских людейв подводной скорлупке железной.Мы здесь одиноки средь минных полейв коварной и гибельной бездне.
Но вот над подлодкой идет караван,груженный оружьем проклятым.Ты врешь! Ни эсминцы твои, ни тумантебя не спасут от расплаты.
Пора, торпедисты! И точно в упорвонзаются наши торпеды.Республика, выполнен твой приговорво имя грядущей победы!
И с берега видит расправу с врагом,земляк наш, томящийся в рабстве.Мужайся, товарищ, — мы скоро придем,мы помним о долге и братстве.
Подводная лодка обратно спешит,балтийское выдержав слово.Ты долго ее не забудешь, фашист,и скоро почувствуешь снова…
Заносит команда на мстительный счетпятерку немецких пиратов.И гордо подводная лодка идетв любимые воды Кронштадта.
Сентябрь 1942
Кронштадт
Ленинградская осень
Блокада длится… Осенью
сорок второго года ленинград-
цы готовятся ко второй бло
кадной зиме собирают урожай
со своих огородов, сносят на
топливо деревянные построй-
ки в городе Время огромных и
тяжелых работ.
Ненастный вечер, тихий и холодный.Мельчайший дождик сыплется впотьмах.Прямой-прямой пустой Международныйв огромных новых нежилых домах.Тяжелый свет артиллерийских вспышекто озаряет контуры колонн,то статуи, стоящие на крышах,то барельеф из каменных знамени стены — сплошь в пробоинах снарядов…А на проспекте — кучка горожан:трамвая ждут у ржавой баррикады,ботву и доски бережно держа.Вот женщина стоит с доской в объятьях;угрюмо сомкнуты ее уста,доска в гвоздях — как будто часть распятья,большой обломок русского креста.Трамвая нет. Опять не дали тока,а может быть, разрушил путь снаряд…Опять пешком до центра — как далеко!
Пошли… Идут — и тихо говорят.О том, что вот — попался дом проклятый,стоит — хоть бомбой дерево ломай.Спокойно люди жили здесь когда-то,надолго строили себе дома.А мы… Поежились и замолчали,разбомбленное зданье обходя.Прямой проспект, пустой-пустой, печальный,и граждане под сеткою дождя.
…О, чем утешить хмурых, незнакомых,но кровно близких и родных людей?Им только б доски дотащить до домаи ненадолго руки снять с гвоздей.И я не утешаю, нет, не думай,—я утешеньем вас не оскорблю:я тем же каменным, сырым путем угрюмымтащусь, как вы, и, зубы сжав, — терплю.Нет, утешенья только душу ранят,—давай молчать… Но странно: дни придут,и чьи-то руки пепел соберутиз наших нищих, бедственных времянок.И с трепетом, почти смешным для нас,снесут в музей, пронизанный огнями,и под стекло положат, как алмаз,невзрачный пепел, смешанный с гвоздями!Седой хранитель будет объяснятьпотомкам, приходящим изумляться:— Вот это — след Великого Огня,которым согревались ленинградцы.В осадных, черных, медленных ночах,под плач сирен и орудийный грохот,в их самодельных временных печахдотла сгорела целая эпоха.Они спокойно всем пренебрегли,что не годилось для сопротивленья,все отдали победе, что могли,без мысли о признанье в поколеньях.Напротив, им казалось по-другому:казалось им порой — всего важнейохапку досок дотащить до домаи ненадолго руки снять с гвоздей…
…Так, день за днем, без жалобы, без стона,невольный вздох — и тот в груди сдавив,они творили новые законылюдского счастья и людской любви.И вот теперь, когда земля светла,очищена от ржавчины и смрада,—мы чтим тебя, священная золаиз бедственных времянок Ленинграда……И каждый, посетивший этот прах,смелее станет, чище и добрее,и, может, снова душу мир согреету нашего блокадного костра.
Октябрь 1942
Отрывок
…Октябрьский дождь стучит в квадрат оконный,глухие залпы слышатся вдали.На улицах, сырых и очень темных,одни сторожевые патрули.
Мерцает желтый слепенький фонарик,и сердце вдруг сжимается тоской,когда услышишь: — Пропуск ваш, товарищ…—Как будто б ты нездешний и чужой.— Вот пропуск мой. Пожалуйста, проверьте.Я здешняя, и этот город — мой.У нас одно дыханье, дума, сердце…Я здешняя, товарищ постовой.
…Но я живу в квартире, где зимоючужая чья-то вымерла семья.Все, что кругом, — накоплено не мною.Все — не мое, как будто б я — не я.
И точно на других широтах мира,за целых два квартала от меня,моя другая — прежняя квартира,без запаха жилого, без огня.
Я редко прихожу туда, случайно.Войду — и цепенею, не дыша:еще не бывшей на земле печальюбез слез, без слов терзается душа…Да, у печали этой нет названья.Не выплачешь, не выскажешь ее,и лишь фанерных ставенек стенаньенегромкое — похоже на нее.А на стекле — полоски из бумаги,дождями покороблены, желты:неведенья беспомощные знаки,зимы варфоломеевской кресты.Недаром их весною отдиралите, кто в жилье случайно уцелел,и только в нежилых домах осталисьбумажные полоски на стекле.
Моя квартира прежняя пуста,ее окошки в траурных крестах.
Да я ли здесь жила с тобой? Да я ликормила здесь когда-то дочерей?Меня ль, меня ль глаза твои встречалиу теплых, у клеенчатых дверей?Ты вскакивал, ты выбегал к порогу,чуть делались шаги мои слышны.Ты восклицал — Пришла? Ну, слава богу!—А было тихо — не было войны.И странно: в дни обстрелов и бомбежек,когда свистела смерть на всех углах,ты ждал меня, ни капли не тревожась,как будто б я погибнуть не могла;как будто б я была заговореннойнесокрушимой верностью твоей.И тот же взгляд — восторженный, влюбленный —встречал меня у дорогих дверей.
Я все отдам — любовь, и вдохновенье,и славу, щедро данную войной,—за ту одну минуту возвращеньяк тебе, под кров домашний, старый, м о й…Как будто я ослепла и оглохла:не услыхать тебя, не увидать.Я слышу только дождь: он бьется в стекла,и только дождь такой же, как тогда…
Октябрь 1942
