Январь — февраль 1942
Ленинградке
Еще тебе такие песни сложат,Так воспоют твой облик и дела,Что ты, наверно, скажешь: — Не похоже.Я проще, я угрюмее была.
Мне часто было страшно и тоскливо,Меня т>эмил войны кровавый путь,Я не мечтала даже стать счастливой,Мне одного хотелось: отдохнуть…
Да, отдохнуть ото всего на свете —От поисков тепла, жилья, еды.От жалости к своим исчахшим детям,От вечного предчувствия беды,
От страха за того, кто мне не пишет(Увижу ли его когда-нибудь),От свиста бомб над беззащитной крышей,От мужества и гнева отдохнуть.
Но я в печальном городе осталасьХозяйкой и служанкой для тою.Чтобы сберечь огонь и жизнь его.И я жила, преодолев усталость.
Я даже пела иногда. Трудилась.С людьми делилась солью и водой.Я плакала, когда могла. БраниласьС моей соседкой. Бредила едой.
И день за днем лицо мое темнело,Седины появились на висках.Зато, привычная к любому делу,Почти железной сделалась рука.
Смотри, как цепки пальцы и грубы!Я рвы на ближних подступах копала,Сколачивала жесткие гробыИ малым детям раны бинтовала…
И не проходят даром эти дни,Неистребим свинцовый их осадок:Сама печаль, сама война глядитПознавшими глазами ленинградок.
Зачем же ты меня изобразилТакой отважной и такой прекрасной,Как женщину в расцвете лучших сил,С улыбкой горделивою и ясной?
Но, не приняв суровых укоризн,Художник скажет с гордостью, с отрадой:— Затем, что ты — сама любовь и жизнь,Бесстрашие и слава Ленинграда!
8 марта 1942
Дорога на фронт
…Мы шли на фронт по улицам знакомым,припоминали каждую, как сон:вот палисад отеческого дома,здесь жил, шумя, огромный добрый клен.
Он в форточки тянулся к нам весною,прохладный, глянцевитый поутру.Но этой темной ледяной зимоюи ты погиб, зеленый шумный друг.
Зияют окна вымершего дома.Гнездо мое, что сделали с тобой!Разбиты стены старого райкома,его крылечко с кимовской звездой.
Я шла на фронт сквозь детство — той дорогой,которой в школу бегала давно.Я шла сквозь юность, сквозь ее тревогу,сквозь счастие свое — перед войной.
Я шла сквозь хмурое людское горе —пожарища, развалины, гробы…Сквозь новый, только возникавший город,где здания прекрасны и грубы.
Я шла сквозь жизнь, сведя до боли пальцы.Твердил мне путь давнишний и прямой:— Иди. Не береги себя. Не сжалься,не плачь, не умиляйся над собой.
И вот — река, лачуги, ветер жесткий,челны рыбачьи, дымный горизонт,землянка у газетного киоска —наш ленинградский неприступный фронт.
Да. Знаю. Все, что с детства в нас горело,все, что в душе болит, поет, живет,—все шло к тебе, торжественная зрелость,на этот фронт у городских ворот.
Ты нелегка — я это тоже знаю,но все равно — пути другого нет.Благодарю ж тебя, благословляю,жестокий мой, короткий мой расцвет,
за то, что я сильнее, и спокойней,и терпеливей стала во сто крати всею жизнью защищать достойнавеликий город жизни — Ленинград.
Май 1942
«Нам от тебя теперь не оторваться…»
Нам от тебя теперь не оторваться.Одною небывалою борьбой,Одной неповторимою судьбойМы все отмечены. Мы — ленинградцы.
Нам от тебя теперь не оторваться:Куда бы нас ни повела война —Твоею жизнию душа полнаИ мы везде и всюду — ленинградцы.
Нас по улыбке узнают: нечастой,Но дружелюбной, ясной и простой.По вере в жизнь. По страшной жажде счастья.По доблестной привычке трудовой.
Мы не кичимся буднями своими:Наш путь угрюм и ноша нелегка,Но знаем, что завоевали имя,Которое останется в веках.
Да будет наше сумрачное братствоОтрадой мира лучшею — навек,Чтоб даже в будущем по ленинградцамРавнялся самый смелый человек.
Да будет сердце счастьем озарятьсяУ каждого, кому проговорят:— Ты любишь так, как любят ленинградцы…Да будет мерой чести Ленинград.
Да будет он любви бездонной меройИ силы человеческой живой,Чтоб в миг сомнения, как символ веры,Твердили имя верное его.
Нам от него теперь не оторваться:Куда бы нас ни повела война —Его величием душа полна,И мы везде и всюду — ленинградцы.
Апрель 1942
Ленинградская поэма
I
Я как рубеж запомню вечер:декабрь, безогненная мгла,я хлеб в руке домой несла,и вдруг соседка мне навстречу.— Сменяй на платье, — говорит,—менять не хочешь — дай по дружбе.Десятый день, как дочь лежит.Не хороню. Ей гробик нужен.Его за хлеб сколотят нам.Отдай. Ведь ты сама рожала…—И я сказала: — Не отдам.—И бедный ломоть крепче сжала.— Отдай, — она просила, — тысама ребенка хоронила.Я принесла тогда цветы,чтоб ты украсила могилу.—…Как будто на краю земли,одни, во мгле, в жестокой схватке,две женщины, мы рядом шли,две матери, две ленинградки.И, одержимая, онамолила долго, горько, робко.И сил хватило у меняне уступить мой хлеб на гробик.И сил хватило — привестиее к себе, шепнув угрюмо:— На, съешь кусочек, съешь… прости!Мне для живых не жаль — не думай.—…Прожив декабрь, январь, февраль,я повторяю с дрожью счастья:мне ничего живым не жаль —ни слез, ни радости, ни страсти.Перед лицом твоим, Война,я поднимаю клятву эту,как вечной жизни эстафету,что мне друзьями вручена.Их множество — друзей моих,друзей родного Ленинграда.О, мы задохлись бы без нихв мучительном кольце блокады.
II
………..………..
III
О да — и н а ч е н е м о г л ини те бойцы, ни те шоферы,когда грузовики велипо озеру в голодный город.Холодный ровный свет луны,снега сияют исступленно,и со стеклянной вышиныврагу отчетливо виднывнизу идущие колонны.И воет, воет небосвод,и свищет воздух, и скрежещет,под бомбами ломаясь, лед,и озеро в воронки плещет.Но вражеской бомбежки хуже,еще мучительней и злей —сорокаградусная стужа,владычащая на земле.Казалось — солнце не взойдет.Навеки ночь в застывших звездах,навеки лунный снег, и лед,и голубой свистящий воздух.Казалось, что конец земли…Но сквозь остывшую планетуна Ленинград машины шли:он жив еще. Он рядом где-то.На Ленинград, на Ленинград!Там на два дня осталось хлеба,там матери под темным небомтолпой у булочной стоят,и дрогнут, и молчат, и ждут,прислушиваются тревожно:— К заре, сказали, привезут…— Гражданочки, держаться можно…—И было так: на всем ходумашина задняя осела.Шофер вскочил, шофер на льду.— Ну, так и есть — мотор заело.Ремонт на пять минут, пустяк.Поломка эта — не угроза,да рук не разогнуть никак:их на руле свело морозом.Чуть разогнешь — опять сведет.Стоять? А хлеб? Других дождаться?А хлеб — две тонны? Он спасетшестнадцать тысяч ленинградцев.—И вот — в бензине руки онсмочил, поджег их от мотора,и быстро двинулся ремонтв пылающих руках шофера.Вперед! Как ноют волдыри,примерзли к варежкам ладони.Но он доставит хлеб, пригонитк хлебопекарне до зари.Шестнадцать тысяч матерейпайки получат на заре —сто двадцать пять блокадных граммс огнем и кровью пополам.…О, мы познали в декабре —не зря «священным даром» названобычный хлеб, и тяжкий грех —хотя бы крошку бросить наземь:таким людским страданьем он,такой большой любовью братскойдля нас отныне освящен,наш хлеб насущный, ленинградский.
IV
Дорогой жизни шел к нам хлеб,дорогой дружбы многих к многим.Еще не знают на землестрашней и радостней дороги.И я навек тобой горда,сестра моя, москвичка Маша,за твой февральский путь сюда,в блокаду к нам, дорогой нашей.Золотоглаза и строга,как прутик, тоненькая станом,в огромных русских сапогах,в чужом тулупчике, с наганом,—и ты рвалась сквозь смерть и лед,как все, тревогой одержима,—моя отчизна, мой народ,великодушный и любимый.И ты вела машину к нам,подарков полную до края.Ты знала — я теперь одна,мой муж погиб, я голодаю.Но то же, то же, что со мной,со всеми сделала блокада.И для тебя слились в однои я и горе Ленинграда.И, ночью плача за меня,ты забирала на рассветахв освобожденных деревняхпосылки, письма и приветы.Записывала: «Не забыть:деревня Хохрино. Петровы.Зайти на Мойку сто одинк родным. Сказать, что все здоровы,что Митю долго мучил враг,но мальчик жив, хоть очень слабый…»О страшном плене до утратебе рассказывали бабыи лук сбирали по дворам,в холодных, разоренных хатах:— На, питерцам свезешь, сестра.Проси прощенья — чем богаты…—И ты рвалась — вперед, вперед,как луч, с неодолимой силой.Моя отчизна, мой народ,родная кровь моя, — спасибо!
V
………..…. ……
VI
Вот так, исполнены любви,из-за кольца, из тьмы разлукидрузья твердили нам: «Живи!»,друзья протягивали руки.Оледеневшие, в огне,в крови, пронизанные светом,они вручили вам и мнеединой жизни эстафету.Безмерно счастие мое.Спокойно говорю в ответ им:— Друзья, мы приняли ее,мы держим вашу эстафету.Мы с ней прошли сквозь дни зимы.В давящей мгле ее терзанийвсей силой сердца жили мы,всем светом творческих дерзаний.
Да, мы не скроем: в эти днимы ели землю, клей, ремни;но, съев похлебку из ремней,вставал к станку упрямый мастер,чтобы точить орудий части,необходимые войне.
Но он точил, пока рукамогла производить движенья.И если падал — у станка,как падает солдат в сраженье.
И люди слушали стихи,как никогда, — с глубокой верой,в квартирах черных, как пещеры,у репродукторов глухих.
И обмерзающей рукой,перед коптилкой, в стуже адской,гравировал гравер седойособый орден — ленинградский.Колючей проволокой он,как будто бы венцом терновым,кругом — по краю — обведен,блокады символом суровым.В кольце, плечом к плечу, втроем —ребенок, женщина, мужчина,под бомбами, как под дождем,стоят, глаза к зениту вскинув.И надпись сердцу дорога,—она гласит не о награде,она спокойна и строга:«Я жил зимою в Ленинграде».Так дрались мы за рубежитвои, возлюбленная Жизнь!И я, как вы, — упряма, зла,—за них сражалась, как умела.Душа, крепясь, превозмоглапредательскую немощь тела.И я утрату понесла.К ней не притронусь даже словом —такая боль… И я смогла,как вы, подняться к жизни снова.Затем, чтоб вновь и вновь сражатьсяза жизнь.
Носитель смерти, враг —опять над каждым ленинградцемзаносит кованый кулак.Но, не волнуясь, не боясь,гляжу в глаза грядущим схваткам:ведь ты со мной, страна моя,и я недаром — ленинградка.Так, с эстафетой вечной жизни,тобой врученною, отчизна,иду с тобой путем единым,во имя мира твоего,во имя будущего сынаи светлой песни для него.
Для дальней полночи счастливойее, заветную мою,сложила я нетерпеливосейчас, в блокаде и в бою.
Не за нее ль идет война?Не за нее ли ленинградцамеще бороться, и мужаться,и мстить без меры? Вот она:
— Здравствуй, крестниккрасных командиров,милый вестник,вестник мира…
Сны тебе спокойные приснятсябитвы стихли на земле ночной.Люди неба больше не боятся,неба, озаренного луной.
В синей-синей глубине эфирамолодые облака плывут.Над могилой красных командировмудрые терновники цветут.Ты проснешься на земле цветущей,вставшей не для боя — для труда.Ты услышишь ласточек поющих:ласточки вернулись в города.
Гнезда вьют они — и не боятся!Вьют в стене пробитой, под окном:крепче будет гнездышко держаться,люди больше не покинут дом.
Так чиста теперь людская радость,точно к миру прикоснулась вновь.Здравствуй, сын мой, жизнь моя, награда,здравствуй, победившая любовь!
Июнь — июль 1942
