Он увидел кучу костей, которые клевали стервятники. Олег поставил ногу на огромный череп и закричал: «О, мой конь, как несправедлива жизнь! Я найду этого колдуна и отомщу ему!» – Саша подняла вверх руки и погрозила потолку кулаками. – Как вдруг! Из черепа выскочила черная-черная змея и прыгнула на Олега! «А-а-а, о боже, как мне больно!» – закричал Олег…
– Так, все! Быстро садись на место! Живо! – Учительница вскочила со стула и показала Саше на ее парту толстым пальцем, пережатым уродливым перстнем.
Саша ничуть не расстроилась. Улыбаясь, она прошагала к своему месту, с прямой спиной села на стул и сложила перед собой руки – прямо как девочка с обложки букваря.
– Саш, а что с Олегом, умер? – привстал со своего места Сережа.
– Заканчивайте!
Саша обернулась и прозвенела Сереже:
– Умер в страшных мучениях!
Класс затрясся от смеха. Учительница затряслась сама по себе. Она подбежала к невозмутимой Саше и объявила:
– Дневник на стол! Я ставлю тебе два за поведение!
– А за внеклассное чтение?
– А за внеклассное чтение… четверку! Ты очень много напридумывала! Ты хоть знаешь, кто такие хазары?
– Нет. А вы знаете?
Учительница схватила с Сашиной парты дневник и отправилась за свой заваленный книжками и тетрадками стол, чтобы исцарапать бумагу красными словами, за которые Сашу в субботу отругают так, что она даже заплачет.
Если во дворе другие дети могли игнорировать Сашу, то в школе им приходилось иметь с ней дело каждый день. Иногда Саша перебивала мямлящих одноклассников и выкрикивала правильный ответ, подшучивала над чьей-то прической или без спросу хватала чужую тетрадь и высмеивала ошибки. Часто она собирала вокруг себя группки детей, увлекая их выдуманными историями, которые выдавала за настоящие, но могла произвольно выбрать изгоя и не пустить его в круг слушающих. При этом изгои постоянно менялись, и не допущенный вчера, но допущенный сегодня был так рад, что забывал про свою обиду. Саша многим нравилась, но друзей у нее по-прежнему не было, хотя неизвестно, хотела ли она вообще иметь друзей.
Саша знала, что отличается от одноклассников. Иногда ей казалось, что она какая-то сумасшедшая, а когда настроение было чуть лучше, Саша думала, что она просто взрослая, взрослее всех на век. В ее голову часто запрыгивали странные картинки. Когда Саша сидела за партой, она могла вдруг увидеть голубокожую учительницу в гробу или заколотого ножом одноклассника. Сашу мало беспокоило все, что происходило вокруг нее, но она всегда, с младенчества, жила в увядающем мире, в месте, где все конечно и все скукоживается, все тлеет и умирает. Ее не пугали картинки смерти, она бы не пожалела учительницу, если бы та и правда умерла; Саша точно знала, что, если какого-нибудь пацана-ровесника действительно убьют, она будет тем человеком, который сможет просто вызвать полицию и дождаться ее, сидя рядом с трупом.
Единственное, что пугало Сашу, еще когда она была ребенком, – это масштаб смерти, ее повсеместность, обязательность. Саша удивлялась тому, что все могут спокойно обсуждать свои планы, даже надеяться на что-то, хотя все вокруг постоянно рушится и разваливается, прямо у них на глазах. Когда Саша была совсем маленькой, детсадовской, она расстраивалась из-за того, что сама является частью жизни, целью которой всегда будет смерть, что она не может выпрыгнуть, сбежать куда-то еще, в менее безжалостное место, что она, Саша, умирает.
Саша помнила, как однажды в садике потянулась за булочкой и заметила свою руку, маленькую и тонкую, потом увидела, как рука становится большой, костлявой, морщинистой. Саша смотрела на свою руку и пыталась запомнить ее крохотной, детской, начинающей.
Но страх перед человеческой смертью мучил Сашу не слишком долго. Как-то, лет в шесть, она проснулась и почувствовала себя мудрой и бесстрашной. Она испытала уважение перед умиранием, даже трепет, и поэтому будто пожала ему руку. Перед величием всеобщего конца какие-то маленькие чьи-то там смерти были незначительны, и Саша решила, что долгое умирание может быть вполне приемлемым и красивым, даже веселым. В конце концов, там, где все безнадежно, можно делать все, что тебе захочется.
К первому классу, когда другие дети узнавали, что значит быть чужим или грустить в одиночку, Саша успела подружиться с самой смертью, и такие мелочи, как слезы из-за отметок, которые частенько брызгали из глаз одноклассников, Сашу разве что смешили или вызывали в ней презрение: это зависело от того, в каком настроении она была. И поэтому Саша спокойно наблюдала за прыгающими картинками, на которых корчились в агонии одноклассники, а остывшая учительница плыла в гробу.
Однажды, когда весь класс толпился перед спортивным залом, Сережа подошел к группе из четырех девочек, разговаривающих между собой, и толкнул самую смуглую из них. Девочки заверещали, окружили Сережу и стали лупить его ладошками. Сережа вынырнул из оцепления и крикнул:
– А че вы с этой чуркой разговариваете? Пусть идет на рынок торгует!
После этого Сережа посмотрел на Сашу и улыбнулся, ожидая, видимо, ее одобрения. Саша заметила это и сказала так громко, что услышали все:
– Сережа, ты тупой! Это твоя мать на рынке торгует. Значит, ты там будешь, а не Эля!
Несколько человек отвернулись, будто ничего не слышали. Но большинство засмеялись тем издевательским и гнусным смехом, на который способны только дети. Сережино лицо превратилось в серую тряпочку, он стал озираться и хлопать ртом. Тут вышел физрук – открыл дверь спортзала и рявкнул, что пора заходить.
В раздевалке к Саше подошла Эля.
– Спасибо, что заступилась, – сказала она.
– Я заступилась, потому что ты слабая, так что не за что, – ответила Саша и стала вытряхивать из пакета форму.
В конце зимы Саша выиграла школьный конкурс чтецов среди младших классов, для которого выучила стишок про весну, и папа подарил ей большую шоколадку с кусочками вишни. Она продолжала учиться на одни пятерки, хотя похвал в дневнике стало меньше. Мама, видя успехи дочери, бормотала: «Угу, поведение бы еще поправить». Из-за Сашиного поведения маме иногда приходилось – хотя совсем не хотелось, проблем и без нее было много – вникать в Сашину жизнь, чтобы наказать дочь, выкричать все плохое. Саша почти не разговаривала с мамой, потому что запаковывала молчанием свой страх. Но однажды, когда мама узнала, что Саша на физкультуре залезла куда-то, куда нельзя было залезать, и отказывалась спуститься, мама взяла резиновую скакалку и хлестнула ею несколько раз по Сашиной спине. Мама почувствовала, как ее злость вылетела огромным комом, огромнее, чем после крика, а Сашин страх замер, сдох и выпарился, и тогда Саша навсегда перестала бояться мать, но разговаривать с ней тоже
