– Прекрати, – сказала тетя Пия. – Они всегда приходят ко мне на день рождения. Кстати, как тебе мои штаны?
На ней были голубые штаны с молнией на боку.
Отцу они не понравились.
– Пии можно, – пояснила тетя Магда. – А у меня слишком большая пятая точка.
Отец не хотел смотреть ни на какую пятую точку и поэтому глядел в потолок. Его надо срочно побелить. Потолок.
На лестнице опять послышался шум. Бум-скрип, бум-скрип. Для Томаса это звучало, как музыка. Он побежал в коридор. Это мог быть человек в одном старом и в одном новом ботинке. Но скорее, это человек с кожаной ногой. Томас вжался спиной в дверь туалета.
Появилась Элиза. Она не заметила его в темном коридоре. И прошла прямо в комнату.
– Привет, Элиза, – услышал он голос Марго. Донесся гул многих голосов.
– А где Томас? – спросила Элиза. – Я хочу сесть с ним рядом, ведь он мой друг.
В Голландии и по всему миру, до самых тропиков, распустились все бутоны, и все цветы пришли смотреть.
– Ох, Иисус, – прошептал Томас, – как я счастлив. – Но теперь войти в комнату было совершенно невозможно.
Бум-скрип-бум-скрип.
– А, Томас, ты здесь! – обрадовалась Элиза. – Ты что, прячешься от меня?
– Да нет, – ответил Томас.
– Иди сюда, – попросила она. И протянула руку. Здоровую руку с пятью целыми пальцами. Держась за руки, они вошли в гостиную.
Отец этого, к счастью, не видел, его загораживало внушительное мягкое место тети Магды.
– Давай посмотрим, – сказала Элиза. – Надо сесть так, чтобы люди не спотыкались о мою ногу. – Она оглядела круг из стульев. – Вон там, у окна.
Они сели. Кожаную ногу нельзя было подогнуть, но она никому не мешала, потому что Элиза сидела не на проходе.
– Что скажешь? – спросила она. – Как я выгляжу?
– Ты очень красивая, – ответил Томас, потому что на ней было небесно-голубое платье с белым воротником. – Твой отец, случайно, не играет на скрипке? – спросил он.
Элиза удивленно посмотрела на него.
– Играет, – сказала она. – Откуда ты знаешь?
Томас пожал плечами.
– Просто знаю. А мама очень красиво поет.
Тут Элиза совсем изумилась. Она отпустила его руку и обняла за плечи.
– Ты необыкновенный мальчик, знаешь? – улыбнулась она.
– Догадываюсь, – смущенно покраснел Томас.
«Тогда я вдруг понял, что именно знает Элиза, – написал Томас в „Книге всех вещей“. – И она знала, и я знал, что во мне есть что-то особенное».
Марго и тетя Пия разносили кофе. И пирожные из белой коробки тети Пии. На лестнице опять послышался шум.
– Иди посмотри, кто там, – сказала Элиза. – Я покараулю стул.
Томас вышел в коридор. Госпожа ван Амерсфорт со своим патефоном уже поднялась. За ней по лестнице шли четыре пожилые дамы. Первая несла плоский чемоданчик с патефонными пластинками.
– Это Томас, – представила мальчика госпожа ван Амерсфорт, когда они уже стояли в коридоре. – Он не боится ведьм.
– Очень удачно, – захихикала пожилая дама с пластинками.
– По крайней мере, можно не притворяться, – сказала пожилая дама с букетом цветов.
– Наконец-то встретился настоящий мужчина, – вздохнула пожилая дама, державшая по бутылке красного сиропа в обеих руках.
– Мне больше нравится, когда они немножко боятся, – возразила последняя. – Боятся – значит уважают. – Она громко рассмеялась. Выглядело это устрашающе, потому что ее верхние зубы виднелись, даже когда рот был закрыт. А когда она его открывала, зубы было видно еще лучше.
– Томас, отнесешь патефон в комнату? – с хитрой улыбкой попросила госпожа ван Амерсфорт. – Тебе это не составит труда.
Они парадным шагом прошли в гостиную. Поднялся невероятный гвалт. Тетя Беатрикс, и тетя Магда, и тетя Пия, и госпожа ван Амерсфорт, и Марго, и Элиза, и четыре пожилые дамы – все говорили наперебой и никто ничего не слышал. Но было ужасно весело.
– О! – вдруг воскликнула госпожа ван Амерсфорт. – А вас-то мы и забыли!
Отец стоял, прижавшись к серванту, потому что за пышной фигурой тети Магды почти не оставалось места. Госпожа ван Амерсфорт попыталась пожать ему руку через тетю Магду.
– Достанете? – спросила тетя Магда. Она наклонилась вперед, а мягкое место отставила назад.
Теперь госпожа ван Амерсфорт достала до руки отца над плечом тети Магды.
– Жарко тут, да? – Отпустив его руку, она воскликнула: – Может, окно открыть?
– Хорошая мысль! – крикнула ей в ответ Элиза. Она ловко вскочила на свою кожаную ногу и толкнула окно вверх. В доме повеяло свежим ветром.
И тут в дверном проеме появилась мама. Ее платье развевалось, как флаг, из-за того, что и окно, и входная дверь были открыты.
– Здравствуйте все, – сказала она. Все посмотрели на нее, и гвалт затих. Платье было светло-желтое, почти белое, сверху узкое, а снизу широкое.
Мама слегка подкрасила губы и распустила волосы.
Томас никогда еще не видел ее такой красивой. Он посмотрел, видит ли это отец. Отец видел. Его лицо было таким же красным, как цветочки на платье тети Магды.
– У всех есть кофе? – спросила мама.
Тут снова поднялся гвалт. Томас не мог представить, что когда-нибудь в этом читальном клубе станет тихо.
10
Все пирожные были съедены. Весь кофе и лимонад выпит. Тетя Беатрикс угостила отца сигарой и закурила сама. И тут наступил великий момент.
Началась программа.
Пункт первый: Томас Клоппер читает стихотворение Анни Шмидт.
Томас встал. Стихотворение начиналось с учителя ванн Зутена, мывшего ноги в аквариуме. Томас знал его наизусть целиком.
Когда он закончил, раздались громкие аплодисменты.
Пожилая дама с зубами спросила:
– Чем ты хочешь заниматься, когда вырастешь, Томас?
И Томас ответил:
– Быть счастливым. Я хочу стать счастливым.
Всем понравилась эта идея.
Но тут вдруг отец сказал:
– Отвечай нормально, Томас. Кем ты хочешь стать?
«Я хотел стать просто счастливым и больше ничего», – написал Томас в „Книге всех вещей“. – Я обшарил всю голову в поисках нормального ответа, но так ничего и не нашел».
– Счастливы только слабаки и бездельники, – сказал отец. – Жизнь – это борьба.
Все тетушки и все подруги госпожи ван Амерсфорт вытаращились на него, как будто он испортил воздух. А мама нервно накручивала волосы на палец.
Томас сел на место и стал рассматривать свои ботинки. Элиза взяла его за руку своей здоровой рукой.
– Вам приходилось много бороться? – спросила дама с зубами. – Вы участвовали в Сопротивлении? Вы герой? Вы защищаете от сурового мира жену и детей? Встаете на защиту слабых? Заступаетесь за животных?
Отец в замешательстве смотрел на ее зубы.
– Ну… – начал он.
– Второй пункт программы, – объявила госпожа ван Амерсфорт. – Музыка из патефона.
Она покрутила ручку.
– Пластинка Элизы, – добавила она.
Комнату наполнила музыка, какой Томас никогда раньше не слышал. Наперебой дудели всевозможные дудки и стучали барабаны. Поначалу он не очень понимал, что к чему. Но потом одна звонкая труба возглавила все остальные дудки. Труба пела и хихикала, как пляшущий вприпрыжку ангел. Трудно было удержать ноги, так они хотели пуститься в пляс.
– Луи Армстронг, – объявила тетя Беатрикс, сверкая золотым зубом.
– Эгей! – воскликнула тетя Магда. Она подняла руки вверх и стала трясти верхней половиной тела. Цветочки на ее платье заплясали, как лодочки на волнах.
Госпожа ван Амерсфорт встала и передала Томасу конверт от пластинки. На нем чернокожий мужчина прижимал к губам блестящую трубу.
– Негр, – удивился Томас. Потому что он думал, что негры живут на десятицентовые монетки, которые каждую неделю собирают для миссионеров в школе. А игрой на трубе не зарабатывают. – Я никогда не видел настоящего негра, – признался он.
– Мы многого на свете еще не видели, – сказала Элиза. – Я, например, никогда не видела настоящего «роллс-ройса».
– Какая удивительная музыка! – воскликнула тетя Пия. Над верхней губой у нее остались взбитые сливки. – У меня прямо мурашки по коже!
– Где? Где? – оживились пожилые дамы.
– Везде! – ответила тетя Пия. Она провела рукой по блузке и брюкам.
Когда музыка закончилась, отец встал.
– Мне надо еще поработать, – сказал он. Он протиснулся между стульями к двери. Томас надеялся, что он уйдет к себе в боковую комнатку молча. Но у двери отец обернулся. – К тому же мне не хочется слушать языческую музыку негров, – добавил он. – И бессмысленные стишки.
– Та-ла-ла, та-ла-ла, та-ла-ли-лу-ла, – пропела Марго.
Отец посмотрел на нее.
Марго прекратила петь. И встретила его взгляд. Она смотрела не зло, не ласково, она просто смотрела. Ее лицо не выражало ничего.
