Он помнил до мелочей каждый камень, не решаясь проверить, лежат ли они еще там, где были помещены, или же перепрятаны. Этот круглый, с множеством мелких граней ромбиками кровавый рубин в перстне с пальчиками удерживающей короны, и этот овально ограненный, бархатистого розово-оранжевого цвета сапфир (красный и синий яхонт – рубин и сапфир, разновидности корунда, твердость 9 по шкале Мооса, красную окраску придает примесь хрома). И этот розовый, ограненный клиньями топаз. И эта лиловая капля аметиста, превратившаяся в бледную красно-фиолетовую, будучи извлеченной к свету. И самый поразивший его, плоский квадрат со скошенными углами, охваченный по краям паутинкой фасетов – александрит, безликий в темноте, при дневном освещении голубовато-зеленый, при включенной лампе взорвавшийся розово-малиновой, пурпурной окраской горения. Завлекающий блеск в глубине гладкого выпуклого рубинового кабошона в виде сердечка – редкая двенадцатилучевая звездочка. (Астеризм: игольчатые включения в кристалле, ориентированные параллельно главным кристаллографическим осям, толщина их близка к длине волны видимого света, от дифракции которого на решетках включений при освещении наблюдается группа пересекающихся в одной точке светящихся полос. В рубинах обычно системы тонких полых канальцев, а вообще в корундах чаще всего включения – микрокристаллы рутила.)
Не видя оправ этих завораживающе окрашенных камней, только сами камни, он отметил позже, что подобраны они в красной гамме с различными оттенками: краснее, сизоватей, лиловее, от бледно-розовых до густо фиолетовых и малиновых, и один, блиставший внутренней радугой белым, бесцветным.
В основном перешли по наследству от бабушки, и этот вдовий камень одиночества и печали, александрит, из опасения навлечь судьбу на себя мать никогда не надевала. Но были и ее собственные кольца и серьги, одно вовсе без камней, широкое и слегка выпуклое, снятое ею тут же с пальца при нем и вложенное во вновь завязанный мешочком платочек.
Он молчал, исподлобья смотрел на руки матери, ломкие, двигающиеся пальцы, находившиеся на уровне глаз, почему-то стараясь не слушать, что ему нужно будет сделать, словно это могло помочь спастись от ужаса неотвратимой разлуки. Она же продолжала убеждать – при тихо подошедшем и молчаливо, так что нельзя было понять его отношение к происходящему, однако, несомненно, знавшем о говорящемся заранее, наблюдавшем сцену поверх развернутой и не опущенной газеты отце, – что все это на всякий случай и что мало ли что может произойти.
Никуда от него не собиралась деваться, а должна вернуться, и не собиралась никуда уходить, никуда, кроме работы.
Объяснение, наверное, укрывалось там, куда она на следующий день механически сосредоточенно, при столь немногих взятых с собой вещах, немногословно собиралась (повторяя отцу: предметы личной гигиены, тапочки, халат, ничего лишнего). Там она находилась без возможности ее посетить и хоть ненадолго увидеть, отсутствуя не меньше месяца, в течение которого он показывал сделанные уроки и дневник отцу.
Много позже он узнал, что она лечила легкие, для чего легла в больницу, где работала хорошая знакомая, в другом городе, – откуда возвратилась похудевшая, задумчивая, с появившейся тогда столь потом знакомой, кратко вспыхивающей улыбкой, пробивавшейся насильно сквозь грусть осунувшихся сеточкой морщин век. Она возвратилась, как верная своим гнездовьям усталая птица, вновь надела обручальное кольцо и впервые, чему в дальнейшем никогда не изменяла, поцеловала его не в щеку, а в макушку и завела себе отдельные столовые приборы и личную, быстро ставшую коричневой изнутри от любви к крепкому напитку кружку для чая…
III
Неосторожно сдвинутая с места толчком негибких пальцев в попытке подхватить пятерней как пиалу, наполненная до краев, чашка поймала в сверкающий обод каймы кружение неистового светила – солнце лампочки: на ожившей, подрагивающей поверхности в стремительном, кажущемся неостановимым вращении и бешеной болтанке извивалось неприкаянное пятно света.
Подув – серая пленка тут же разбилась на островки, – старик отхлебнул безвкусной бурой жидкости (давно остыла), вытер ладонью нижнюю губу и подбородок и поставил чашку обратно на кухонный стол; поморгал – безуспешно; потер костяшкой указательного пальца верхнее веко, сгоняя за край стекловидного тела медленно плывущее наискось к северо-востоку мутное ворсистое темное пятно: от надавливания навязчивое зрелище сменилось энтоптическим видением сверкнувшего пульсирующего кружка с отростками, похожими на зубцы короны, на противоположной юго-западной стороне периферии зрения.
В бессилии последив за перемещением пятен, он размял загрубевшие нечувствительные пальцы, разгоняя медленный ток крови, и горько усмехнулся.
Массаж ног и рук щадящий… Другого все равно не могу… От тремора, однако, так не избавиться…
Как долго – без малого пятьдесят лет – носил на безымянном обручальное кольцо, – до сих пор осталась полоска, вмятая в подавшуюся плоть.
Кольцо он продал пару лет назад, когда Михаилу в очередной раз потребовались деньги, знакомому, похожему на академика в своей ермолке и с бородкой ювелиру. В той мастерской заказывали когда-то из своего лома золотую печатку с вензелем из переплетенных инициалов МБ по случаю окончания сыном института.
И снова застыл перед молодой женой, какой помнил ее, почти как на черно-белом снимке, в полутемной комнате анемичного, немногословного, утомленного однообразием обязанностей, регистратора районного загса: губы ее приоткрылись в произнесении слова согласия. Единственного слова, сказанного ею за время процедуры.
– Не стало тебя, и нет ничего, нет семьи нашей… Виноват я перед тобой, Асенька, виноват… Раз ты так подумала… На тебе семья держалась. На терпении твоем, на воле твоей…
Один… остался… Забыли вы меня? Нет?.. А что же нет вас? Рано еще?.. Поздно… Нужно же переодеться!..
Слегка касаясь в коридоре ладонью шуршащих блекло-салатных обоев с вертикальным змеящимся орнаментом, он прошел в спальню к широкому встроенному шкафу из темных, с сургучной краснотой, мебельных плит. Переменил рубашку. Светлая, свежая, в нитяную голубую полоску. Выбрав костюм, снял с вешалки галстук. Несколько штук их висело на перекладине уже завязанными. Еще ею.
Так и не научился он вязать. Юра маленьким не умел завязывать шнурки – а он и до сих пор не вырос. Хотя вот и подоткнута – тоже ею – под прикрепленный к внутренней стенке пластмассовый контейнер для всяческих мелочей карточка-памятка со схематичными рисунками преобразования расширяющейся ленты в шейную удавку.
Подцепив галстук за петлю, старик посмотрелся в ростовое зеркало на панели дверцы, примеряясь. Надел осторожно, опасаясь за сохранность узла, затянул, расправил уголки воротничка рубашки.
Немецкий костюм, гэдеэровский, почти новый, малонадеванный, серый с голубизной, блестками отливает – красивый. Асе нравился. Где мы его покупали, в универмаге, в «Украине»?..
Звонок в дверь вывел его из задумчивого состояния. Повседневные, продолжающиеся сиюминутные изменения движущихся картин, перебивая, вторгались в вечность его мысленной жизни.
Распахнув дверь, старик радостно захлопотал:
– Проходи, проходи, Игорек, сейчас я, переодеваюсь.
Высокой, размеренный в движениях Игорь поздоровался, снял ветровку, аккуратно расправил на тонких алюминиевых плечиках, подровнял у зеркала челку темных волос извлеченной из нагрудного кармана рубашки расческой и, не оставляя портфель в прихожей, пронес его впереди себя в зал. Там на вошедшего обрушивалась мозаика людских лиц, по которым он привычно заскользил рассеянным взглядом, не задерживаясь.
Трогая пальцами выпуклый треугольный бант галстука, старик как-то бочком появился из-за широкого плеча Игоря, старясь не отвлекать от рассматривания фотографий своего высокого посетителя.
– Клей вам принес, – сообщил сосредоточенный Игорь и достал из портфеля тюбик.
– Не забыл, – заулыбался старик, – спасибо, Игорек. Туфли заклеить, понимаешь.
Он хотел показать, но не решился вести гостя обратно в коридор, только замер, повернувшись в проход, объясняя:
– Отходит сбоку что-то… В дождь попаду – промокают ноги… Я когда-то на сапожника учился. Я ведь простой сельский парень. Не все профессором трудился.
– Деньги завтра по последнему договору занесу вам. Обещали клятвенно в бухгалтерии. Крутят денежные средства, задерживают. – Игорь сделал короткий досадливый жест рукой.
– Завтра необязательно, – кисть руки старика ответно затрепетала перед лицом, отмахиваясь от возможного причинения неудобств, – мне не к спеху, финансы есть пока. Тебе нужнее, оставь себе, если что, пока…
– Да ну, вы что, Павел Иосифович, разве я мог… чтоб вы подумали…
– Без задних мыслей, Игорек, я же как лучше, ты не думай. У меня всего хватает. Тебе ж и не по пути завтра…
