За это время Паша узнал, как сюда попал священник, а тот в свою очередь – что раньше понедельника (а сейчас была пятница) эвакуировать его автомобиль не получится.
Вернулся Саша. За ним Лена, которая предложила выпить чаю и собралась идти на кухню, но Александр сказал, что он сам все приготовит. Она удивилась, но промолчала.
Когда Саша ушел, она подсела к Паше и сказала, что с Вероникой все в порядке. Она будет спать, но утром надо что-то решать. Оба замолчали, разглядывая свои руки. Вернулся Саша с чаем. Налил священнику и себе. Паша поднялся и сказал, что ему надо идти. Саша пошел его провожать и долго не возвращался. Без разговоров Лена включила телевизор и, глядя в экран, о чем-то думала. Священник так же рассеянно смотрел в телевизор. К тому времени, когда вернулся Саша, священник чувствовал, что если сейчас не ляжет в постель, то упадет без сознания. Саша что-то нашептал Лене на ухо, и она, быстро убрав со стола, предложила священнику прилечь тут же в гостиной на диване, дав ему плед и небольшую подушку. Свет выключился, и все ушли.
– А как же вы попали на дорогу? – спросил Иван, пытаясь отыскать конец истории отца Феодосия.
– Не знаю, – задумчиво проговорил священник, – не знаю.
Помолчали.
– Мне кажется, грешно так думать, конечно, но только выходит, что этот Александр Александрович опоил меня чем-то снотворным, так, что я очень крепко заснул. Потом оттащили мою машину на дорогу и меня спящего усадили за руль. А потом, вы, Иван, в нее врезались, и я очнулся.
Он опять замолчал.
– Только так получается, понимаете? Они же знали, что я заблудился, правильно? Значит, если меня вывезти тайком, то я вряд ли найду их поселок снова. Оставлять меня еще на пару дней они побоялись. Вот и получается, что слово сильное оружие, – как-то уж совсем по-стариковски закончил отец Феодосий. Даже непонятно было, он серьезно говорит или так шутит, настраивая свою речь на определенный лад.
– Странная история. Даже не верится, что такие люди существуют, – задумчиво проговорил Иван.
– Существуют, еще как существуют. Многообразие столь велико, что иногда кажется совершенно непредсказуемым. Мы все живем в своих мирках, и наше сознание успевает вжиться и осознать тех немногих людей, с которыми мы общаемся, но за пределами этих мирков – необъятное море человеческих душ. Со стороны только может показаться, что они похожи, но их страдания, их жизни очень разные.
Он задумался о чем-то.
– На все воля Господа нашего, – и перекрестился. – Бедные, бедные люди. Как, Иван, жить человеку в мире, где Бог умер, прости меня Господи, – и он опять перекрестился, – а любви не существует? Ради чего жить? Что должно удерживать человека в этом мире, полном страданий?
– Я думал, вы знаете, отец, – ответил Иван, – а вы в таком же поиске, – закончил он грустно.
– Я счастливый человек. У меня есть вера. У меня есть Бог, и я Его слуга. В этом мое высшее назначение. Но я много страдал, прежде чем выйти на этот светлый путь. И пусть я несовершенен, я становлюсь с каждым разом чище и возвышеннее, служа Ему и возвращая на путь истинный заблудившихся людей. А это такая благодать, что я готов неустанно Ему молиться, – почти торжественно, со слезами на глазах говорил священник.
Через пару дней отца Феодосия выписали. На прощание он долго беседовал с Иваном, как, собственно, и все время, пока они находились вместе. Иван рассказал ему о своей жизни. Как оказалось, в детстве он был крещен. Неудивительно, что эти беседы повлекли за собой обсуждение жизни Ивана. Батюшка мало говорил и ни на чем не настаивал, но Иван как-то незаметно для себя стал пересматривать свою жизнь. Возможно, для того, чтобы понять, как жить дальше.
Стало ясно, что за малым исключением это был довольно обычный вариант существования биологического индивида в социальной среде под идеей интеллектуального превосходства. Как большинство интеллектуалов, он мечтал о том, чтобы стать личностью, и упорно стремился покорить общественно значимые вершины. Сейчас он понимал, что это, безусловно, движение, но направление его абсолютно неочевидно. Еще он понял, что личностью стать невозможно, поскольку это состояние, как и счастье, и любовь, человек лишь может переживать, но быть или находиться в нем невозможно. Иначе говоря, любой человек испытывает мгновение, когда он смело может назвать себя личностью, и это возможно тогда, когда такая личность самостоятельно ставит перед собой высокие цели и стремится к их достижению.
Он много плакал, но всегда после этого испытывал облегчение.
Кажется, заснул.
Эгологи, или О человеке, все время задававшем вопросы и в конце концов сломавшем мир
Я не знаю.
Я не знаю.
Я не знаю.
И это уже музыка. Это уже невидимые колебания, побуждающие чувствовать.
Я знаю.
Я знаю.
Я знаю.
Это тоже музыка. Но, согласитесь, слишком высокомерная, слишком правильная, слишком завершенная, чтобы быть живой.
Возьмите в руки кристалл и попробуйте его описать.
С какой стороны вы начнете? Какому лучу отдадите предпочтение в первую очередь?
Находятся люди, которые осмеливаются писать свою Библию, тогда как остальные пользуются общей Библией.
Человек, все время задававший вопросы и в конце концов сломавший мир, был.
Сложно сказать, когда это началось у него, и тем более почему.
Почему закончилось.
Почему один ребенок отрывает голову воробью, чтобы почувствовать себя живым, а другому необходимо обнимать маму и чувствовать ее руки?
К сожалению, все, что мы можем, это – наблюдать. Ничего с этим не поделаешь.
Нас будто с крутой горы на санях запускают вниз, и мы несемся до конечной остановки. Кто-то от страха цепляется за ручки саней и с напряжением ждет конца, а кто-то преодолевает страх и начинает оглядываться по сторонам.
– Здравствуйте. Проходите. Присаживайтесь, пожалуйста. Вас скоро примут.
Вошедший кивнул в ответ и присел в ближайшее кресло.
– Чай, кофе? Может быть, воды? – ассистент психолога продолжал демонстрировать свое внимание. Ответа не последовало, и он с пониманием уставился в монитор компьютера.
Это был совсем молодой человек с короткими черными волосами и непропорционально крупными кистями рук. Он был одет в полосатую рубашку, великоватую ему в плечах и вороте. В старомодных больших черных очках юноша производил впечатление «ботаника». Скорее всего, это был студент психологического факультета, подрабатывавший у профессора с надеждой на перспективу.
Чувствовалось, что в пространстве приемной, обставленной тяжеловесной мебелью начала двадцатого века, он абсолютно серьезно и даже с преувеличенным уважением относится не только к себе и своей скромной роли, но даже к любому явлению в этом прибежище мудрости и терпения.
Иногда он незаметно поглядывал на клиента, сидевшего в кресле у входной двери, ссутулившегося и скрестившего пальцы рук, опершись на локти. Взгляд человека нервно скользил по рисунку ковра на полу, что скорее напоминало перебирание четок в глубоком размышлении, чем действительное осознание действия и понимание его цели.
Это помещение нельзя было назвать местом скорби, хотя для многих приходивших сюда оно было связано с напряженным ожиданием избавления от душевных страданий.
И все же надежда, несмотря на их скептическое отношение к психологии в целом, этой игре в слова, заставляла мечтать о чуде. И оно часто происходило, но, вопреки ожиданиям, не с ними, а внутри них. Или не происходило вовсе.
Раздался слабый зуммер. Ассистент снял трубку.
– Да, Александр Борисович, сию минуту.
Он встал и подошел к клиенту.
– Проходите, пожалуйста, Александр Борисович ждет вас.
Мужчина поднял голову, возвращаясь к действительности, и посмотрел на ассистента.
– Пожалуйста, – повторил тот, указывая на дверь.
Посетитель подошел к двери и взялся за ручку, но тут же отдернул руку и постучал.
– Входите, входите. Вас ждут, – добавил ассистент, стоявший рядом с ним, с пониманием глядя на него умными глазами, увеличенными стеклами.
Клиент молча открыл дверь и вошел в кабинет.
В противоположном углу комнаты стоял массивный стол, за которым сидел седой мужчина и что-то писал. Его длинные волосы касались плеч, скрывая лицо.
Клиент закрыл за собой дверь и молча ждал, когда на него обратят внимание.
– Разрешите? – проговорил он осторожно.
Психолог посмотрел не него.
– Прошу. Присаживайтесь, где вам удобно, – и продолжил писать.
Клиент подошел к столу и сел в кресло, стоящее напротив. Спина его была прямой, руки на коленях.
Через некоторое время он осторожно уселся поудобнее, облокотившись о спинку.
Осмотрелся по сторонам. Заметил пейзаж на стене и тяжелые шторы на окнах.
Посмотрел на психолога и, осторожно встав, пересел в соседнее кресло, но почти тут же вернулся на прежнее место. Психолог находился справа от него.
Наконец Александр Борисович поднял голову, улыбнулся и вышел из-за стола. Обойдя его, он сел напротив клиента в кресло, откинулся в нем и, немного наклонив голову, стал с интересом разглядывать посетителя.
