собрался предупредить об этом командира, как его позвали вперед.
Тимошкин и командир шагали плечом к плечу вслед за проводником и о чем-то тихо, но оживленно разговаривали. Командир, чуть-чуть наклонившись, внимательно слушал с озабоченным лицом. Когда бай Атанас подошел поближе, Тимошкин прервал разговор на полуслове и изучающе посмотрел на него.
— Знаешь ты эти места, бай Атанас?
— Как не знать? Здесь вырос…
Командир отломил немного сыра от куска, что держал в руке.
— Можешь ты незаметно вывести нас к посту?
— Могу! — кивнул сыровар.
— Выходит, хорошо, что мы тебя взяли, — усмехнулся командир. — Ладно, иди вперед с проводником и глядите у меня в оба, ясно?
Бай Атанас напомнил им о предстоящем празднике в Василише. Выслушав, командир серьезно сказал:
— Мы подумаем… Это верно — мимо часовни опасно проходить…
Проводник был высокий парень в парусиновой куртке. Сыровару уже приходилось слышать его имя — Бородка. Бай Атанас покосился на него — никакой бороды не было. «Может, была, а теперь осталось одно прозвище?» — подумал он, и в душе у него вдруг шевельнулась нежность к этому парню. А лицо у проводника серьезное — все внимание и слух. Старику сделалось совестно. «Глядите в оба!» — предупредил командир, а он задумался, размечтался… Нахмурив брови, бай Атанас уставился зорким взглядом в ночь — все такую же глухую и темную. До села проводники шли молча, только изредка перебрасываясь шепотом, обрывочными замечаниями. Бородка до конца оставался серьезным — не зазевался ни на миг, не рассеивался, не отвлекался. Наконец, сыровар сказал:
— Близко уже. Село во-он там — видишь кучку деревьев?..
Бородка тщетно вглядывался в темень — он ничего не мог разглядеть. Старик, поняв это, добавил:
— Маленькая деревенька — электричества нет… Да и керосину нынче не достанешь…
— Стой! — скомандовал вдруг Бородка, когда они вступили в маленькую рощу. — Надо кое-что обдумать…
Напряженное лицо Бородки преобразилось — стало вдруг шутливым и беззаботным. Пока партизаны подтягивались, старик не удержался и спросил, откуда у него такое имя.
— Есть одна песня, бай Атанас, — добродушно засмеялся Бородка и, наклонившись, вполголоса пропел в самое ухо сыровара:
Борода моя, бородка…
— Тихо! — одернул командир.
— Я объясняю ему, — улыбался проводник, — почему меня так прозвали… И, понизив голос до шепота, докончил:
Борода моя, бородка,
До чего ж ты отросла?
Говорили раньше щетка,
Говорят теперь метла!
— Нравится? — спросил он.
— Песня, — снисходительно улыбнулся сыровар. — Понятно, хоть и по-русски.
— Хорошая песня, — вздохнул Бородка и довольно потер руки. — Придем в лагерь, споем по-настоящему. У нас ведь и хор свой есть.
Когда все бойцы подошли, командир изложил им вкратце план нападения на военный пост. Трое партизан, одетые в солдатскую форму и вооруженные одними пистолетами, открыто выйдут на большак. Скирды сена, объяснил сыровар, стоят почти у самой дороги — шагах в пятнадцати от нее. У часового наверняка не возникнет никаких подозрений при виде шагающих по дороге солдат. Они даже могут спросить его о чем-нибудь… Потом они стремительно обезоружат его, а там и весь караул. Этот простой до предела план был разработан очень детально: бойцы предусматривали возможные осложнения, уточняли места сбора и условные сигналы. Труднее всего оказалось подобрать три полных солдатских формы. Многие из партизан ходили в солдатском, но никто не был экипирован полностью. Один так и остался без сапог и отправился в царвулях.
Когда подготовка была закончена, группа прошла немного вперед и залегла в кукурузе у дороги. Трое «солдат» и несколько бойцов, которым поручалось устроить засаду, двинулись дальше, осторожно ступая по опавшей листве. Не прошли они и десяти шагов, как их не было уже слышно — все потонуло во мраке. Только чуткий слух сыровара улавливал еще с полминуты легкий хруст — и, наконец, все затихло. Старик давно уже так не волновался — сердце гулко стучало у него в груди. Справятся ли ребята? А ну как с ними случится беда? Кто-то присел рядом на землю. Бай Атанас повернул голову — Тимошкин, в потемках казавшийся еще меньше. Он внимательно изучал лицо сыровара. Эта привычка комиссара очень смущала старика, как-то сковывала его.
— Ежели тебе, отец, повезет, — прошептал он, — то еще сегодня получишь хорошую винтовку…
Сыровар покачал головой.
— Мне-то ладно — вот ребятам бы повезло…
— Ты умеешь обращаться с винтовкой?
— Как же не уметь, товарищ комиссар? — улыбнулся бай Атанас. — Я в двух войнах участвовал.
Тимошкин удивленно вскинул брови. От его взгляда, несмотря на темень, не укрылась быстрая улыбка, неожиданная на этом лице — весь вечер таком безрадостном и мрачном. И улыбка, и какое-то особенное поведение сыровара — не походил он на обычных крестьян — озадачивали Тимошкина, возбуждали непонятное подозрение, хотя, вообще-то говоря, старик был ему симпатичен.
— А в двадцать третьем году сражался?
Бай Атанас кивнул.
— Я на прокладке дороги работал — линию тянули в Лом… И как только вспыхнуло восстание, вступил в Лопушанский отряд.
— Ты был тогда в партии?
— Нет, товарищ комиссар, но разбирался, что к чему. Два раза с отрядом участвовал в боях, а когда нас разбила армия, бежал вместе с другими товарищами в Сербию. Там пробыл полтора года. Потом оказалось, что в селе не знают, где я был и что делал. Не знали даже, что я в восстании участвовал. Весной, когда лес зазеленел, я и еще двое перешли границу. В селе так никто ничего и не узнал.
— И до сих пор не знают?
Бай Атанас сообразил, что на уме у комиссара, и усмехнулся.
— Как не знать? Потом кой-кому сказал…
Вдали послышался крик совы. Комиссар, сидевший как на иголках, отметил:
— Вышли на большак!
Старик и Тимошкин помолчали, тревожно вслушиваясь в темноту. Потом сыровар спросил:
— Что будем делать с сеном, товарищ комиссар? Подожжем его, что ли?
— Да, — рассеянно отозвался Тимошкин, все еще вслушиваясь в темь.
— Это хорошо, — пробормотал старик и сразу почувствовал на себе удивленный взгляд комиссара.
— Что ж хорошего? — сдержанно возразил Тимошкин. — Из-за каких-то двух скирдов подымем на ноги полицию и жандармерию…
— В том-то и дело, — многозначительно заметил сыровар. — Это уж само собой…
Взгляды Тимошкина и старика скрестились — каждый думал о чем-то своем. Потом сыровар добродушно усмехнулся.
— Чего уж там играть в прятки, товарищ комиссар. Ясно — для того вы и спустились, чтоб о вас заговорили…
Губы Тимошкина растянулись в улыбке. Он помолчал, внимательно прислушиваясь, а потом с ехидцей сказал:
— Правильно рассуждаешь, бай Атанас. Но я вот что думаю: раз ты такой человек и все понимаешь, чего ж ты сыр-то пожалел?
Бай Атанас смущенно крякнул.
— Пожалел ведь? — не отступался Тимошкин.
— Пожалел, — прошептал старик. — И
