ведь черт бы его подрал: не мой это сыр и не соседа. Государство его купило. А чье это государство — известно, слава богу…
— Вот видишь!
Старик задумался.
— Не сыра мне жалко, товарищ комиссар, — неуверенно начал мастер, — а труда своего, понимаешь? Пота людского, как говорится… Люди у нас домовитые, работящие, умеют уважать труд. Лодырям у нас живется несладко. А что сделают своими руками — то уж берегут хорошенько. Вот я и подумал, как увидел, что вы там на сыроварне понаделали: не помянут вас крестьяне добром. А это не гоже, так?
— Выходит, мы зря подожгли сыроварню? — суховато спросил Тимошкин.
— Это другое дело! Тут, пожалуй, еще обрадуются. Скажут: отделались от сыроварни, отделаемся и от нарядов. Кто что дал, теперь не докажешь. Список-то ведь сгорел! А за старосту — это уж точно — люди будут благодарить. По всем селам разнесется слух…
Бай Атанас замолк на полуслове. Вновь послышался далекий сигнал, и Тимошкин, который все время явно дожидался этого момента, вскочил на ноги и скомандовал:
— Встать! Быстро за мной!
Метрах в ста не доходя до дороги их повстречал боец из засады и запыхавшись сообщил:
— Взяли, товарищ комиссар. В одном исподнем, что называется… Они и ахнуть не успели…
Партизаны, опасливо озираясь, пересекли большак. Поодаль дороги возвышались четыре еле различимых во тьме огромных скирда сена. Сыровар опытным глазом сразу прикинул: это сено собрано чуть ли не со всей околии. Бойцы осторожно обогнули скирды. Послышался тихий свист. От одного из скирдов отделилась фигура человека, махавшего рукой.
— Сюда! — приглушенно позвал он. — Идите сюда, за скирд!
К ровно уложенной стене сена примыкал небольшой навес, сверху покрытый сухой листвой, а снизу застланный мягким клевером. На коротко обрезанных суках подпорок висели солдатские вещевые мешки и брезентовые торбы с сухарями. На земле валялись в беспорядке алюминиевые кружки, сапоги и огрызки молодой кукурузы — видимо, только-только брошенные: от них исходил еще приятный запах кукурузного сока и углей. Подле навеса сидели в ряд три солдата и их начальник — все в несколько неестественных позах из-за связанных за спиной рук. Их охранял заросший щетиной невысокий крепыш Пырван, вечно голодный дружок Бородки, и Чапай, самый старший в группе, с узким лбом, но умными глазами и запущенными длинными усами — партизаны тщетно умоляли его закрутить их на чапаевский манер. Когда к навесу подошел комиссар, Пырван заговорщицки подмигнул ему и показал на арестованных. У тех был не очень перепуганный вид — они скорее выглядели смущенными и моргали виновато. Пырван в двух словах, шутливым тоном, рассказал, как их взяли в плен. Возле сена не было часового — все четверо дружно храпели под навесом. Обезоружить их, связать им руки было делом одной минуты. Этот веселый рассказ партизана, казалось, обрадовал и солдат: у них отлегло от сердца.
— Ну, герои, хорошо же вы охраняете царское добро! — засмеялся комиссар.
Все четверо, сгорая от стыда, подняли на него глаза. А один, с круглым, добродушным лицом, попытался даже улыбнуться.
— Чтобы этому сену было пусто! — мотнул он головой. — Довело нас до беды!
Другой, щупленький, с хитринкой в глазах, видно, завзятый балагур в казарме, ухмыльнулся во весь рот.
— Вы бы мне, братцы, спину почесали, — протянул он, поводя плечами. — А то меня, связанного, блохи заедят…
Партизаны заулыбались.
— Будь покоен! — отозвался Бородка, который тоже прислушивался к разговору. — В казарме тебе почешут спину…
Но солдаты не подхватили шутки — при напоминании о казарме они повесили носы. А один с горечью вздохнул и протяжно произнес:
— Хоть бы винтовки нам вернули… Ну, правда, выньте патроны и отдайте — мы ж не сможем стрелять…
— Еще чего! — отрезал Бородка.
Солдат, просивший винтовку, с усилием глотнул.
— Нас судить за это будут, товарищи, — продолжал он упавшим голосом. — И сено, скажут, не уберегли, и винтовки-то у вас отняли… Вкатят по пять-шесть лет…
— А то и больше! — мрачно добавил сидевший рядом солдат.
— А мы, сами видите, бедняки… У меня ребенок, жена… Кто будет их кормить? Ни земли, ни лавки, ни скотины… С голоду передохнут…
— А наших детей кто кормит, как ты думаешь? — неожиданно взорвался Чапай. — Все это болтовня!
Тимошкин вытянул занемевшие ноги и молчаливо поглядел на солдат.
— Если вы боитесь тюрьмы, то выход есть, — проговорил он медленно.
Солдаты обернулись к нему с надеждой.
— Уйти вместе с нами в горы! И пусть прокурор вас ищет в лесу, коли у него нет другой заботы.
Солдаты подавленно молчали. Испуганные, растерянные, они не смели взглянуть в глаза комиссару. Только их старший, мучительно размышляя, украдкой посматривал на партизан.
— Не выйдет, ребята… Не для нас это, — выдавил из себя балагур.
— Ну, и шкуры! — возмутился Чапай и сердито пошевелил усами.
Удар был на в бровь, а в глаз. Пленные совсем впали в уныние. Круглолицый глухо произнес:
— Не в том дело, товарищ комиссар. Мы ведь не о себе. Нам-то что — взяли да пошли. Все лучше, чем по тюрьмам мотаться… Да наши в деревне за нас поплатятся… Неужто сами не знаете? Уйдет кто в горы — поджигают дом, родных угоняют на поселение…
— Подумайте! — сухо отрезал комиссар. — Оружия мы вам не отдадим, а то еще и в исподнем выпустим… Винтовки нам позарез нужны.
Солдаты молчали. По их замкнутым, испуганным лицам было видно, что решения они не переменят. Но унтер-офицер как будто колебался, и Тимошкин спросил его:
— А ты, товарищ?
— Я пойду с вами, — мрачно произнес он.
— Как тебя зовут?
— Иван Монев Крыстев. Я отсюда, из Рековицы…
— Кто из Рековицы? — с любопытством отозвался один из партизан.
— Я, — повернулся на голос пленный.
Партизан вышел из темноты и уставился пристальным взглядом в смущенное лицо унтер-офицера.
— Знаю, — заявил он. — Ты у бай Моню младший. Точно? А ты меня что — не признаешь?
— Признаю, — неуверенно протянул парень, но было ясно — не помнит.
— Я ночевал у вас два года назад, — сказал партизан и почесал подбородок. — Что он за птица, не знаю, товарищ комиссар, но отец его — хороший человек.
Отведя в сторону Тимошкина, он добавил:
— Его отец помогает партизанам. У него зимовали бай Желю и Стоичко Черный… Не думаю, чтоб из парня получилась сволочь…
В этот момент перед ними выросла крупная фигура командира. Он отослал партизана и заговорил:
— К поджогу готовы, товарищ комиссар. Подожжем сразу все скирды, и надо немедля убираться…
Помолчав немного, добавил:
— У меня есть идея, товарищ комиссар. Не знаю только, как ты на это посмотришь…
Какая-то невысказанная обида прозвучала в его словах. Комиссар слегка нахмурился.
— Ну, что же — выкладывай!
— Видишь ли, вместо того, чтобы
