Глава шестая
Есть возле Рэдинга тюрьма,А в ней позорный ров,Там труп, завернутый людьмиВ пылающий покров,Не осеняет благодатьЗаупокойных слов.
Пускай до Страшного судаЛежит спокойно Он,Пусть не ворвется скорбный стонВ Его последний сон, —Убил возлюбленную ОнИ потому казнен.
Но каждый, кто на свете жил,Любимых убивал,Один — жестокостью, другой —Отравою похвал,Трус — поцелуем, тот, кто смел, —Кинжалом наповал.
Эдгар По
Ворон
Окна сумраком повиты… Я, уcтaлый и разбитый,Размышлял над позабытой мудростью старинных книг;Вдруг раздался слабый шорох, тени дрогнули на шторах,И на сумрачных узорах заметался светлый блик, —Будто кто-то очень робко постучался в этот миг,Постучался и затих.
Ах, я помню очень ясно: плыл в дожде декабрь ненастныйИ пытался я напрасно задержать мгновений бег;Я со страхом ждал рассвета; в мудрых книгах нет ответа,Нет спасенья, нет забвенья, — беззащитен человек, —Нет мне счастья без Леноры, словно сотканной из светаИ потерянной навек.
Темных штор неясный шепот, шелестящий смутный ропот,Шепот, ропот торопливый дрожью комкал мыслей нить,И стараясь успокоить сердце, сжатое тоскою,Говорил я сам с собою: «Кто же это может быть?Это просто гость нежданный просит двери отворить, —Кто еще там может быть?»
Плед оставив на диване, дверь открыл я со словами:«Виноват я перед вами — дверь входная заперта,Но так тихо вы стучали, не поверил я вначалеИ подумал: — Гость? Едва ли. Просто ветра маята…»Но в глаза мне из-за двери заглянула темнота,Темнота и пустота.
Тихо-тихо в царстве ночи… Только дождь в листве бормочет,Только сердце все не хочет подчиниться тишине,Только сердцу нет покоя: сердце слушает с тоскоюКак холодною рукою дождь колотит по стене;Только я шепчу: «Ленора!», только эхо вторит мне,Только эхо в тишине.
Я вернулся в сумрак странный, бледной свечкой осиянный,И опять мой гость незваный дробно застучал в окно…Снова дождь запел осенний, снова задрожали тени, —Хоть на несколько мгновений сердце замолчать должно:«Это ветер, просто ветер, дождь и ветер заодно, —Бьют крылом ко мне в окно!»
Я рывком отдернул штору: там, за капельным узоромВеличавый черный Ворон появился на окне.Не спросивши разрешенья, он влетел в мои владеньяСкомкал тени без стесненья, смазал блики на стене.Сел на бледный бюст Паллады, не сказав ни слова мне,Сел и замер в тишине.
Позабыв, что сердцу больно, я следил, смеясь невольно,Как мой гость самодовольно в дом ворвался без стыда;Я спросил: «Как величали вас в обители печали,Где блуждали вы ночами, прежде чем попасть сюда?Там, в великом Царстве Ночи, где покой и мрак всегда?»Каркнул Ворон: «Никогда!»
Этот возглас непонятный, неуклюжий, но занятный,Канул, хриплый и невнятный, не оставив и следа…Как же мог я примириться с тем, что в дом влетела птица,Удивительная птица по прозванью «Никогда»,И сидит на бледном бюсте, где струится, как вода,Светлых бликов чехарда. (Может быть: череда?)
Странный гость мой замер снова, одиноко и сурово,Не добавил он ни слова, не сказал ни «Нет», ни «Да»;Я вздохнул: «Когда-то прежде отворял я дверь Надежде,Ей пришлось со мной проститься, чтобы скрыться в Никуда…Завтра, птица, как Надежда, улетишь ты навсегда!»Каркнул Ворон: «Никогда!»
Вздрогнул я, — что это значит? Он смеется или плачет?Он, коварный, не иначе, лишь затем влетел сюда,Чтоб дразнить меня со смехом, повторяя хриплым эхомСвой припев неумолимый, нестерпимый, как беда.Видно, от своих хозяев затвердил он без трудаСтон печальный «Никогда!»
Нет дразнить меня не мог он: так промок он, так продрог он…Стал бы он чужой тревогой упиваться без стыда?Был врагом он или другом? — Догорал в камине уголь…Я забился в дальний угол, словно ждал его суда:Что он хочет напророчить на грядущие годаХриплым стоном «Никогда!»?
Он молчанья не нарушил, но глядел мне прямо в душу,Он глядел мне прямо в душу, словно звал меня — куда?В ожидании ответа я следил, как в пляске светаТени мечутся в смятеньи, исчезая без следа…Ax, а ей подушки этой, где трепещут искры света,Не коснуться никогда!
Вдруг, ночную тьму сметая, то ли взмыла птичья стая,То ли ангел, пролетая, в ночь закинул невода…«Ты мучитель! — закричал я. — Тешишься моей печалыо!Чтоб терзать меня молчаньем, Бог послал тебя сюда!Сжалься, дай забыть, не думать об ушедшей навсегда!»Каркнул Ворон: «Никогда!»
«Кто ты? Птица или дьявол? Кто послал тебя, — лукавый?Гость зловещий, Ворон вещий, кто послал тебя сюда?Что ж, разрушь мой мир бессонный, мир, тоской опустошенный,Где звенит зловещим звоном беспощадная беда,Но скажи, я умоляю! — в жизни есть забвенье, да?»Каркнул Ворон: «Никогда!»
«Птица-демон, птица-небыль! Заклинаю светлым небом,Светлым раем заклинаю! Всем святым, что Бог нам дал,Отвечай, я жду ответа: там, вдали от мира где-то,С нею, сотканной из света, ждать ли встречи хоть тогда,Хоть тогда, когда прервется дней унылых череда?»Каркнул Ворон: «Никогда!»
«Хватит! Замолчи! Не надо! Уходи, исчадье ада,В мрак, где не дарит отрадой ни единая звезда!Уходи своей дорогой, не терзай пустой тревогой:Слишком мало, слишком много ты надежд принес сюда.Вырви клюв из раны сердца и исчезни навсегда!»Каркнул Ворон: «Никогда!»
Никогда не улетит он, все сидит он, все сидит он,Словно сумраком повитый, там, где дремлет темнота…Только бледный свет струится, тень тревожно шевелится,Дремлет птица, свет струится, как прозрачная вода…И душе моей измятой, брошенной на половицы,Не подняться, не подняться,Hе подняться никогда!
Улялум
Под унылым седым небосводомРасставались деревья с листвой,С увядающей, жухлой листвой,И страшился свиданья с восходомОдинокий Октябрь надо мной,Одиноким отмеченный годом.Плыл туман из пучины леснойи стекался к безрадостным водам,К одинокому озеру ОдемВ зачарованной чаще лесной.
В кипарисовой темной аллееСо своею душой я бродил,Со своею Психеей бродил,Со своею душою-Психеей,Я на время о прошлом забыл,И текла моя кровь горячее,Чем угрозы разгневанной Геи;И на время мой жребий светилЯрче тысячи лун в апогееВ чистом храме полночных светил.
Мы роняли слова мимоходом,И слова oпадали листвой,Увядающей, жухлой листвой…Нам казалось, Октябрь был иной,Не помеченный памятным годом(Страшным годом — смертельным исходом!),Мы не вспомнили озеро Одем(Хоть бывали там в жизни иной),Не узнали мы озера ОдемВ зачарованной чаще лесной.
Весть о том, что рассвет на пороге,Мы узнали по звездным часам,По бледнеющим звездным часам:Там, в конце нашей смутной дороги,Лунный блеск разметав по лесам,Восходил полумесяц двурогийИ скользил по седым небесам,Полумесяц Астарты двурогийПлыл вверху по седым небесам.
Я воскликнул: «Светлей, чем Диана,Освещая Надежд Острова,В море скорби надежд острова,Видя все: что не зажила ранаИ что боль еще в сердце жива,К нам Астарта идет из тумана,В край забвенья идет из тумана,Огибая созведие Льва,Ореолом любви осиянна,Не пугаясь рычания Льва,Нас она, добротой осиянна,Проведет мимо логова Льва».
Но душа моя, руки ломая,Все твердила: «Уйдем поскорей!Ах, уйдем, убежим поскорей!Я звезды этой светлой не знаю,Но не верю, не верю я ей!»Прочь звала и металась, рыдая,И дрожала сильней и сильней,Так что крылья ее, ниспадая,По земле волочились за ней,Два крыла ее, с плеч ниспадая,Все в пыли волочились за ней.
Я не слушал мольбы ее страстной,Я в ладони ловил этот свет,Я молил: «Окунись в этот свети поверь, — опасенья напрасны:Ни вражды, ни коварства в нем нет, —Это участи нашей привет,Свет Любви и Надежды прекрасной.Ты доверься звезде моей ясной,И в ночи замерцает рассвет!Под лучами звезды моей яснойВ Царстве Тьмы засияет рассвет!»
Так, стремясь успокоить Психею,Я твердил ей подряд наобумВсе, что мне приходило на ум,И поспешно бежал вслед за нею…Вдруг я вздрогнул: в пролете аллеи,Краткой надписью смутно белея,Склеп стоял, одинок и угрюм.Я сказал: «Ты прочти, — я не смею…Эта надпись терзает мне ум».И душа прошептала, бледнея:«Там слова — Улялум! Улялум!Там могила твоей Улялум!»
Грянул гром под седым небосводом,Зашумели деревья листвой,Опадающей, жухлой листвой;Да, я вспомнил: безжалостным годомБыл помечен Октябрь надо мной, —Год назад я пришел к этим сводамС драгоценною ношей земной.Кто привел меня вновь к этим сводамИ послал мою душу за мной?Вспомнил, вспомнил я озеро ОдемВ мрачных дебрях пучины лесной!Я узнал тебя, озеро Одем,В зачарованной чаще лесной!
Джон Апдайк
