Зеркальце
— Ах, глаза бы мои не смотрели! —Эти судорожные трелииспускаются только теперь.Счет закрылся. Захлопнулась дверь.
И на два огня стало меньше,два пожара утратил взгляд.Все кончается. Даже у женщин.У красавиц — скорей, говорят.
Из новехонькой сумки лаковойи, на взгляд, почти одинаковойстарой сумки сердечной онавынимает зеркальце. Круглое.И глядится в грустное, смуглое,отраженное там до дна.
Помещавшееся в ладони,это зеркальце мчало еепобыстрей, чем буланые кони,в ежедневное бытие.
Взор метнетили прядь поправит,прядь поправити бросит взгляд,и какая-то музыка славитвсю ее!Всю ее подряд!
Что бы с нею там ни случилось —погляди и потом не робей!Только зеркальцем и лечиласьото всех забот и скорбей.
О ключи или о помадузвякнет зеркальце на бегу,и текучего счастья громадавдруг зальет, разведет беду.
Столько лет ее не выдавалаплощадь маленького овала.Нынче выдала.Резкий альт!Бьется зеркальце об асфальт.
И, преображенная гневомот сознания рубежа,высока она вновь под небом,на земле опять хороша.
И дяди, и тети
Дядя, который похож на кота,с дядей, который похож на попа,главные занимают места:дядей толпа.
Дяди в отглаженных сюртуках.Кольца на сильных руках.Рядышком с каждым, прекрасна на вид,тетя сидит.
Тетя в шелку, что гремит на ходу,вдруг к потолкувоздевает глазаи говорит, воздевая глаза:— Больше сюда я не приду!
Музыка века того: граммофон.Танец эпохи той давней: тустеп.Ставит хозяин пластиночку. Онвежливо приглашает гостей.
Я пририсую сейчас в уголке,как стародавние мастера,мальчика с мячиком в слабой руке.Это я сам, объявиться пора.
Видите мальчика рыжего там,где-то у рамки дубовой почти?Это я сам. Это я сам!Это я сам в начале пути.
Это я сам, как понять вы смогли.Яблоко, данное тетей, жую.Ветры, что всех персонажей смели,сдуть не решились пушинку мою.
Все они канули, кто там сидел,все пировавшие, прямо на дно.Дяди ушли за последний пределс томными тетями заодно.
Яблоко выдала в долг мне судьба,чтоб описал, не забыв ни черта,дядю, похожего на попа,с дядей, похожего на кота.
Старинный сон
Старинный сон,словно старинный вальс.Внезапно оннастигнет вас.Смутит всегои зазвучит в душе,хотя егозабыли вы уже.
Опять знобити лихорадит вновь,хотя забытстаринный сон дурной.Забыт давно,давным-давно,но все равно,но все равно.
Преодоление головной боли
У меня болела голова,что и продолжалось года два,но без перерывов, передышек,ставши главной формой бытия.О причинах, это породивших,долго толковать не стану я.
Вкратце: был я ранен и контужен,и четыре года — на войне.Был в болотах навсегда простужен.На всю жизнь — тогда казалось мне.
Стал я второй группы инвалид.Голова моя болит, болит.
Я не покидаю свой диван,а читаю я на нем — роман.
Дочитаю до конца — забуду.К эпилогу — точно забывал,кто кого любил и убивал.И читать сначала снова буду.
Выслуженной на войнепенсии хватало мнедлить унылое существованьеи надежду слабую питать,робостное упованье,что удастся мне с дивана — встать.
В двадцать семь и двадцать восемь летподлинной причины еще нет,чтоб отчаяние одолело.Слушал я разумные слова,но болела головадень-деньской, за годом год болела.
Вкус мною любимого борща,харьковского, с мясом и сметаной,тот, что, и томясь, и трепеща,вспоминал на фронте неустанно, —даже этот вкус не обжигалуст моих, души не тешил болеи ничуть не помогал:головной не избывал я боли.
Если я свою войнувспоминать начну,все ее детали и подробности,реставрировать по дням бы смог!
Время боли, вялости и робостисбилось, слиплось, скомкалось в комок.
Как я выбрался из этой клетки?Нервные восстановились клетки?Время попросту прошло?Как я одолел сплошное зло?
Выручила, как выручит, надеюсь,и сейчас — лирическая дерзость.Стал я рифму к рифме подбиратьи при этом силу набирать.
Это все давалось мне непросто.Веры, и надежды, и любвине было. Лишь тихое упорствои волнение в крови.
Как ни мучит головная боль —блекну я, и вяну я, и никну, —подберу с утра пораньше рифму,для начала, скажем, «кровь — любовь».
Вспомню, что красна и горячакровь, любовь же голубее неба.Чувство радостного гневаставит на ноги и без врача.
Земно кланяюсь той, что поставилана ноги меня, той, что с коленподняла и крылья мне расправила,в жизнь преобразила весь мой тлен.
Вновь и вновь кладу земной поклонтой, что душу вновь в меня вложила,той, что мне единственным окномизо тьмы на солнышко служила.
Кланяюсь поэзии родной,пребывавшей в черный день со мной.
Тема старости
Тема юности стихает.Тема старости вспухает,раздувается, реветпо соседству, где-то рядом,словно бы большой завод,то окликнет, позовет,одарит тоскливым взглядом,то завоет зоосадом.
Бог с метафорами теми,и без них кругом беда.Я надолго в этой теме,я, точнее, навсегда.
Тропы все и синекдохиюность забирает пусть,удержав себе все вздохи,нам оставив мысль и грусть,только точное, как в яблочко,слово, быстрое, как ласточка.
Только острое, как бритва,зрачок полоснувшее,то, шестое чувство — ритма —и рыбешкою блеснувшую,золотистую строку.
Я писать еще могу!
Жаворонок над рожью
Было поле ржи и жаворонок.Без конца и края ржи.И огромный, крупный жаворонокзанимал все рубежи.
Но когда по вертикалиноты золота стекали,золотой волною вдальржи текла горизонталь.
Это все досталось мне:и земли дары, и неба,синева по желтизне,море песни в море хлеба.
Мыты золотой волной,золотою нитью сшиты,это небо, это житос жаворонком и со мной.
Вот он, слышен и невидим!По его блестящим нитямтак легко, не тяжелонебо наземь снизошло.
Старый снег и новый снег
Новый год засыпает снегамии притаптывает ногамистарый годи старый снег,а потом насыпает новыйснеги новой веткой сосновойзаново приветствует всех.
И покуда снег прошлогоднийсочинителями аллегорийразбирается для баллад,новый с хваткою удалоюмир мететсвоей новой метлою,блещет,словно новый булат.
Сколько дней у нового снега?Сколько времени у новизны?Сколько будет он сыпать с неба?Все два месяца до весны.
А весною новые травы,под ручья торжествующий смех,заставляют забыть по правустарый снеги новый снег.
Все-таки между тем…
