Нельсону он не нравился — как не нравился любой белый, который не раскрывал карты сразу. Его рыжую жену Аву — приветливую, с безупречными манерами — тоже было не раскусить. Обе их дочки играли в лакросс. Радлеры были из Северной Каролины, и Ноэль чувствовала с ними связь, хотя они жили не в самом Райли, а на ферме в доме с витражными окнами, курами и сворой овчарок. Брент продавал какие-то компьютерные программы; Хелен сидела дома с близнецами. Богатое наследство — единственное объяснение, сказал как-то Нельсон. А потом поднял брови и добавил: «Откуда, по-твоему, у белых такие дома в Северной Каролине?» Зато Радлеры волонтерствовали в «Клубе мальчиков и девочек»[1]. Ноэль видела в этом какой-то прогресс.
— Джон и Ава. Брент и Хелен.
Инес повторила их имена, показывая на каждую пару сложенными домиком пальцами.
— Именно так, — сказала Ава. — Тут все только парами. Если кто-нибудь разводится, сразу переезжают. — Она засмеялась.
— Не обязательно, разумеется, — прозвенела Хелен.
Инес удивленно закинула руки за голову.
— Разумеется, — повторила она.
Инес стали вежливо расспрашивать про ее последнюю постановку, и пока она объясняла, как эта пьеса работала с темой патриотизма, все терпеливо, но немного ошарашенно кивали. Выручка с билетов шла на организацию, занимавшуюся правами избирателей.
— Вот проблема, которая может всех объединить, — сказал Джон Саттон и без тени иронии поднял бокал. Никто не чокнулся, но все выпили.
Когда вошла еще одна пара, Ава взглянула на дверь.
— Надеюсь, эта новая женщина с семьей придет сегодня? Как ее зовут, Патрисия?
— Я не стала бы ее винить, если она не появится, — сказала Хелен. — Слышали, что случилось у бассейна?
Ноэль потянулась за стаканом. Третьим, ну и что. Она знала, что никакой жизни в ней нет.
— А что случилось?
Джон Саттон начал объяснять:
— На днях сюда переехала новая семья. Милая пара. У них сын, почти ровесник наших девочек. В общем, на этой неделе мы не успели отправить рассылку и объявить об их приезде. Сегодня утром Патрисия пошла с сыном в бассейн. Она читала журнал, а он нырял и брызгался.
— Ничего такого, — добавила Хелен.
— Абсолютно ничего, — сказал Брент.
Инес тронула Ноэль за руку, как будто знала, что сейчас будет.
— Короче говоря, ее обругал сосед. Спросил, живет ли она в этом районе, и сказал, что никогда ее тут не видел. Потребовал удостоверение личности, а когда она отказалась показывать ему документы, вызвал полицию.
— О боже, — сказала Ава, хотя она, конечно, уже слышала эту историю.
— Все кончилось хорошо. Она показала офицеру документы и свою карточку для прохода в бассейн, и он ушел. Но, кажется, ее сын был очень расстроен. А сосед…
— Кто это был? — спросила Ноэль.
— Знаешь седеющего мужчину, который вечно выгуливает такс? И не убирает за ними, если никто не смотрит?
— Какая мерзость, — сказала Хелен.
— О боже, — повторила Ава.
— И что ему за это будет?
Все повернулись к Инес. Она опустила стакан.
— Я так понимаю, самое главное осталось за рамками, хотя и так понятно. Патрисия и ее сын черные. Я права?
— Кажется, они из Вест-Индии, — сказала Хелен.
— С Ямайки, — сказал Брент.
— Так значит, он точно расист. Почему еще он мог решить, что у них нет права пользоваться бассейном?
— Да, но рассылка письма на этой неделе задержалась… — начал Джон Саттон.
— Он обязан извиниться, — сказала Инес.
Джон Саттон кивнул.
— Он поступил плохо. Извиниться — хорошая идея.
— Это не хорошая идея, а обязательное требование. Как минимум.
— Представляете, получить такое приветствие от соседей, — сказала Хелен, качая головой, а Ава прошептала что-то вроде «упаси господь» и взяла с подноса официанта бокал игристого.
— Интересно, каково будет ему ходить в школу с вашими девочками, — едко сказала Инес Джону и Аве. — Школы тут, наверное, преимущественно белые? Надеюсь, он хотя бы сможет чувствовать себя в безопасности в своем районе.
— Вообще-то он никогда и не был в опасности, — сказал Брент. — Тут полиция не такая, как в городе. Они приезжают и расследуют, а не валят сразу.
Инес сдвинула брови с недоумением и поморщилась.
— Но в любом случае лучше перестраховаться, — продолжал Брент напряженно, а потом повернулся к Джону Саттону. — Может быть, вставим что-нибудь в рассылку? — предложил он.
После вечеринки они сидели на задней веранде у Ноэль, чтобы протрезветь. Они пили кокосовую воду и хлопали себя по плечам — даже фонарики с цитронеллой не спасали от комаров.
— Надеюсь, ты тут приживешься, — сказала Инес.
— Пожалуй, приглашу ее в гости, эту Патрисию. С семьей. Пусть знают, что могут на нас рассчитывать.
— Ты ни слова не сказала за весь разговор про бассейн. Это на тебя не похоже, Нелл.
— Знаю. Но это мои соседи. Сейчас у меня больше ничего нет.
Инес сжала ее руку.
— Не потеряйся тут, милая.
— Знаешь, я ведь уже была беременна.
— И потеряла ребенка? Господи, Нелл, почему ты молчала?
— Сначала это была наша прекрасная тайна, знали только я и Нельсон. А когда я была готова всем сказать, все кончилось. Нельсон так спокойно к этому отнесся. Говорит, ничего не остается, только принять случившееся и пробовать дальше.
— Такой он странный. И дело не в том, что он толстокожий. Это ненормально.
— Он не такой непробиваемый, как кажется, — сказала Ноэль, защищая мужа, оберегая его секреты.
Впервые Ноэль увидела, как Нельсон плачет, когда они уже заканчивали колледж. Умерла одна девушка, с которой Ноэль была знакома. Много месяцев они сидели рядом на семинаре, делились конспектами, ныли из-за ужасного почерка профессора. Она была больна, но Ноэль этого не знала. Профессор объявил о случившемся к концу занятия. Вернувшись в комнату, Ноэль плакала и плакала, повторяя, что жизнь непредсказуема, что все они умрут, хотя никто не знает когда. Нельсон пытался ее утешить. Он обнимал ее, перебирал по кругу все афоризмы про прекрасное
