...Из задумчивости Филькина вывел торопливый голос старпома:
— Товарищ командир, видимость — ноль, идет снежный заряд...
Варламов еще не успел надеть сапог и, спрятав его за спину, чувствовал сейчас, как зябнет нога.
— Не препятствовать, пусть идет, — сказал Букреев, закуривая с Ковалевым в надстройке.
Как Филькин вовремя не заметил его, чтобы предупредить, что по трапу поднимается командир? Он, Филькин, и сам не мог понять этого и очень мучился, что подвел старпома.
Когда прошел снежный заряд и стало светлее, Букреев увидел уже не просто фигуру Варламова, а и его ноги, и сапог в руках.
— Идите переоденьтесь, старпом, — буркнул он.
— У меня еще левая нога сухая, — попробовал отшутиться Варламов. — Разрешите достоять вахту, товарищ командир.
«Вот воспитал на свою голову!» — подумал Букреев.
— Старпом, я давно оценил ваши морские качества. — Он поглубже натянул капюшон. — Выполняйте приказание.
Сказав «есть», Варламов надел сапог, уступил командиру место на мостике и пошел к рубочному люку. В надстройке он осветил переноской палубу, внимательно осмотрел все вокруг и, не найдя, к чему бы можно было придраться, спускаясь уже по трапу в центральный, решил все-таки вызвать к себе боцмана, чтобы потом, когда они придут в базу, дать его команде какую-нибудь работу. Какую — он еще не решил, не знал пока, но что работу он, конечно, найдет — в этом Варламов не сомневался: на корабле не может не быть работы, тем более — на подводной лодке.
Букреев, понаблюдав искоса за бледным, желтоватым пятном переносной лампы, одобрительно отметил, что его старпом уже давно выработал в себе хозяйскую хватку: мог бы ведь сразу спуститься вниз, в тепло, а он все-таки осмотрел перед этим надстройку и, конечно, обнаружил какие-то недостатки, должен был обнаружить, иначе зачем было ее осматривать, и какой же это тогда старпом...
На мостик обрушилась новая волна, но за секунду до этого Филькин уже был готов к ней, вцепился в скобу, втянул голову, задержал вдох и, вновь обретая под ногами твердую палубу, прокричал, пытаясь быть по-флотски насмешливым и ни к кому вроде бы не обращаясь:
— Как в лучших романах!..
— Где это вы читали «лучшие романы»? — спросил Букреев, недовольно выплевывая соленую воду. Приподнятость и лихость лейтенанта Филькина казались ему сейчас совершенно неуместными. — Последний хороший роман о моряках — «Капитальный ремонт».
— Не читал, товарищ командир, — простодушно сознался Филькин, который не мог еще знать все слабости своего командира.
— Соболева не читали?! — В голосе командира было столько удивленного возмущения, что вахтенный офицер Филькин очень дорого заплатил бы сейчас за то, чтобы книга к этой вот минуте была им прочитана. Он молчал, совершенно уничтоженный.
— Это же настольная книга каждого флотского офицера, — не мог успокоиться Букреев. — Что вы тогда вообще читали?!
Филькин молчал, презирая себя за те ненужные книги, на которые было потрачено в курсантские годы столько драгоценного времени, тогда как, оказывается, самая главная книга так и осталась непрочитанной.
— Мостик! — донеслось по переговорному устройству.
— Есть мостик, — поспешно отозвался Филькин, сразу узнав голос штурмана. Как хорошо, что Володин именно сейчас вмешался...
— Штурман. Время поворота на курс двести десять градусов.
Штурман, который только что доложил на мостик о времени поворота, был Филькину непосредственным начальником, но сейчас лейтенант Филькин стоял вахтенным офицером, и от него зависело... Нет, от него ничего не зависело. Пока Филькин все еще отходил понемногу от недавно пережитого позора, пока в голове у него проносились все эти сложные и удивительные переплетения воинской субординации, согласно которой он, Филькин, вдруг оказывается — пусть и не на долгое время — как бы над своим начальником, штурманом, потому что лейтенант Филькин сейчас на мостике, хотя потом, после вахты, этот же штурман может наказать его, — пока все это Филькин уяснял и переживал в себе, Букреев, так и не дождавшись реакции штурманенка, а может быть, и вообще не принимая его в расчет, услышав доклад штурмана из центрального поста, наклонился к переговорному устройству и очень буднично бросил:
— Добро, штурман.
И маневр совершился.
— На мостике командовать надо, — сказал Филькину Букреев. — Вы же вахтенный офицер!
— Есть! Но... Штурман все-таки мой начальник, товарищ командир...
— После вахты. Тогда он и наказать вас может. За эту самую вахту.
Это Филькин и сам знал, но не переставал до сих пор удивляться.
— Как же так? — спросил он.
— Военно-морская диалектика, — объяснил Букреев. — А Соболева почитайте. Стыдно!..
— Есть, товарищ командир, — виновато сказал Филькин.
Небо уже очистилось от низких тяжелых туч, ветер, разогнав их, начал стихать; в ночной темени где-то вдалеке слабо мелькнул огонек и тут же погас, а может быть, его и не было, может, он только померещился, потому что его уже давно ждали: с минуты на минуту должен был открыться первый маяк.
Разглядывая темное, усыпанное звездами небо — давно уже так не глядел — и слушая разговор командира с Филькиным, вернее — слыша в основном молчание Филькина и голос Букреева, то недовольный, то чуть благожелательный, Ковалев все искал удобного повода, чтобы как-то вмешаться и увести разговор в сторону: Филькину на сегодня было уже вполне достаточно.
— А вызвездило как!.. — проговорил Ковалев.
— Да, красиво... — Филькин с благодарностью посмотрел на замполита.
— Вахтенный офицер, какой открылся маяк? — спросил Букреев.
— Маяк?.. — Филькин сразу вспотел: опять не заметил вовремя. — Как же его... Сейчас...
Еще несколько минут назад он точно знал, где и какой должен им открыться маяк, перед всплытием даже прочитал на всякий случай его характеристику и, стоя на мостике, несколько раз все это повторил про себя, чтобы потом, когда мелькнет огонек, тут же и заметить небрежно, что-де по курсу маяк такой-то, дальность такая-то...
— Можете дать ему характеристику? — теряя терпение, спросил Букреев. — Хотя бы без названия пока...
— Маяк... маяк частопроблесковый... — Да, это он помнил точно. — Частопроблесковый, — повторил Филькин.
