прозорливее».
Внезапно Гефест привстал и подобрался. Максим проследил за его взглядом и оцепенел.
Он никогда не был лгуном. Не стал им и теперь.
По аллее, поддерживаемый под руки двумя рабами, брел… Ну, словом, тот самый. Худой, долговязый, подслеповатый, лысый, с трясущимися коленями и желтым лицом печеночника.
Если у Гефеста и оставались какие-то сомнения, появление неизвестного их полностью развеяло. Раб воочию узрел злодея.
Актер пытался что-то сказать. Напрасно. Гефеста уже ничто не могло разубедить. Максим это сразу понял. Что бы он ни говорил, что бы ни делал — бесполезно. Долговязого не спасти.
Оставалась одна надежда: быть может, естественная кончина опередит приговор?
* * *
Максим не торопился вернуться во дворец. Гефест — напротив. Максим сдерживал шаг, плелся нога за ногу, с видом крайне утомленного человека. Гефест явно обрел второе дыхание, летел вперед, подзабыв о больной ноге. Максим норовил отстать и затеряться в толпе, Гефест бдительно следил, чтобы этого не случилось. По лестнице, ведшей на Палатин, Гефест прыгал через две ступеньки, влача за собой спотыкающегося актера.
Часовые, похоже, были предупреждены, во дворец пропустили беспрепятственно. Гефест бодрым маршем преодолел галереи и переходы, все так же увлекая за собой понурого актера.
Вскоре они достигли преддверия императорских покоев. Гефест, задыхаясь и сияя, попросил доложить императору.
Тут Максим был отомщен. Гефеста постигло жестокое разочарование. Император был занят, и принять их не пожелал.
Пришлось отправиться в комнату Максима. (Гефест ходил по пятам за актером, твердо решив не спускать с него глаз.) Принесли обед, но ни Максиму, ни рабу кусок не шел в горло. Гефест изнывал от нетерпения. Максим ломал голову, как спасти долговязого инвалида. Гефест сидел на табурете, Максим ходил из угла в угол. Когда оба истомились ожиданием, Гефест велел принести таблички для письма, намереваясь продолжить урок латыни. Глядя, как он помыкает другими рабами, Максим дозрел до светлой мысли, что сам Гефест — императорский вольноотпущенник, удостоенный милости и доверия Домициана. Это объясняло его преданность императору.
Гефест сердито постучал металлической палочкой по дощечке. Ученик был рассеян. Слово «flamma» — «пламя» написал с ошибкой — «flama».
Настал час — обоих позвали к императору. Максим внезапно стал очень спокоен. Такое было с ним на премьере «Тита и Береники». Перед выходом на сцену страшно нервничал, но стоило оказаться в лучах прожекторов — волнение как рукой сняло; он сделался императором Титом — сдержанным, уравновешенным. А сейчас вновь стал прорицателем. Прорицатель никаких имен не знает. Пантомимой изобразил Гефесту сухопарого инвалида? Что, мало таких в Риме? Если взглянуть поближе, сразу выяснится — не тот. «Да, это единственный выход. Рассмотреть вблизи и уверить — не тот».
Гефест заметно беспокоился, долгие часы ожидания его утомили. Но чем ближе подходил вольноотпущенник к императорским покоям, тем тверже становился его шаг. Подбородок гордо выдвинулся вперед, расправились плечи. Как же, нес императору весть о спасении!
«Триумфатор!» Впрочем, на Гефеста Максим не злился. Только — на себя.
Домициан принял их в той комнате, где Максим уже побывал однажды. Занавески на окнах были отодвинуты, светлые тени скользили по стенам. Слышался плеск фонтанов.
Как и в первый раз, присутствовал Касперий Элиан. В ту минуту, когда Максим с Гефестом входили в комнату, начальник гвардии подал императору восковые таблички, которые тот скрепил своей печатью. Возвратив таблички Элиану, император велел ему сесть. Элиан повиновался. Замер недвижно, цепко переплетя пальцы. Максим понимал его тревогу: начальник гвардии отвечал за исполнение приказа. Если прорицатель не даст требуемого ответа, может полететь не только его голова.
Император взирал снисходительно. Максим перевел этот взгляд как: «Может, и помилую».
Гефест начал рассказывать. Максим сразу заметил, что от волнения у вольноотпущенника сел голос. Гефест старался говорить спокойно и неторопливо, но увлекался все больше, принялся порывисто жестикулировать.
Касперий Элиан слушал с заметным интересом. По лицу Домициана ничего не возможно было прочесть, он опустил глаза и задумчиво изучал золотой перстень у себя на пальце.
Максим напрягал слух, пытаясь разобрать в речи Гефеста отдельные слова. Напрасно, не улавливал ничего, кроме слова «термы». В одном был уверен: имя сенатора Марка Сервия Марцелла не прозвучало ни разу.
Гефесту, несмотря на великолепное знание латыни, не хватило слов. Принялся обрисовывать заговорщика жестами. Император не пожелал смотреть несовершенную пантомиму. Кивнул актеру.
Максим повторил свое описание. Постарался смягчить портрет, сделать его более размытым. Напрасно. Гефест был настороже. Максим забыл показать дрожащие колени, Гефест затрясся, как в лихорадке; Максим не обозначил плешь, Гефест рванул на себе волосы, точно пытаясь снять скальп.
Император поднял голову. Лицо его оставалось по-прежнему бесстрастным. Начальник гвардии в сильнейшем напряжении подался вперед. Император задал вопрос. Произнес одно коротенькое слово, Максим понял:
— Имя?
Гефест выпалил имя так стремительно, что Максим, к величайшей досаде, не разобрал. Наступила секундная пауза. А потом…
Максим ждал чего угодно. Изумления, недоверия, холодной подозрительности, вспышки ярости… И даже короткого беспощадного приказа начальнику гвардии.
Император и начальник гвардии дружно расхохотались. Смеялись громко, от души. Домициан в изнеможении откинулся на подушку. Лживое, капризное лицо его преобразилось, став почти привлекательным. Максим сразу поверил историкам, уверявшим, что в юности Домициан был справедливым и милосердным правителем.
Элиан тоже хохотал, как мальчишка.
Максим гадал, к добру или к худу такое веселье. Для сухопарого калеки, пожалуй, к добру. А вот для него самого и Гефеста… Посмотрел на вольноотпущенника с проблеском жалости. Уничтоженный Гефест привалился к стене. Вероятно, произнес нечто несообразное. Должно быть, паралитик из терм славился хворями на весь Рим. А может, славился не только хворями — тишайшим, кротчайшим нравом. Или был вернейшим из императорских доносчиков. Или только что составил завещание в пользу императора.
Важно было одно — цезарь не поверил.
Максим понимал: играет с огнем. Кем сочтет прорицателя Домициан: лжецом? Или дураком?
Впервые в жизни Максим хотел выглядеть дураком.
Домициан разом оборвал смех, спрятал глаза за полуопущенными веками. Перед Максимом вновь был скрытный, лукавый, жестокий повелитель.
Элиан с силой провел ладонями по лицу. Губы еще подрагивали, но в глазах уже не было веселья.
Император пальцем поманил Гефеста. Тот подошел — на негнущихся ногах. Тихо, вкрадчиво император начал задавать вопросы. Максим догадывался: «Решает, одного меня казнить или обоих». И тут услышал, как Гефест назвал Марцелла.
Тотчас Максим почувствовал взгляд императора, но вида не подал. Сохранил полнейшую невозмутимость. Спокойно стоял, прищурившись, подставив лицо солнечным лучам. Терпеливо ждал, когда владыке будет угодно его отпустить, позволить вернуться от мирской суеты к размышлению о звездах и
