В «Электре» Еврипид показывает брата и сестру, которые способны убить свою мать по личным, а не по религиозным мотивам. В последний момент Орест, как бы низко он ни пал, не осмеливается выполнить замышленное и восклицает, что Аполлон, приказав ему убить мать, совершает глупость. «Если Аполлон глуп, – возражает Электра, – то кто умен?» Умерщвив мать, они осознают свою вину и ужасаются результату приказа Аполлона. Может быть, людям виднее, чем богам, в которых они верят? Над сценой появляются два бога – Диоскуры, – чтобы предсказать будущее и завершить драму таинственными словами о том, что их повелитель Аполлон мудр, но его приказ, отданный Оресту, не обладал мудростью. В «Оресте», где убийство происходит до начала драмы, Орест знает, что никто, даже Агамемнон, не думает, что человек имеет право убить свою мать; однако Аполлон велит так сделать, и Орест обвиняет Аполлона. Точно такое же осуждение появляется в некоторых других драмах: «Боги должны быть мудрее людей», но, с другой стороны, «Афродита погубила и ее, и меня, и весь этот дом; она, наверно, не бог, а нечто более великое»; «Зевс прислал в Трою призрак Елены, чтобы вызвать войну и кровопролитие между людьми»; «О, если бы людские проклятья могли поражать богов!»
Эти цитаты показывают, что Еврипид был неверующим в смысле ортодоксальной веры. Верил ли он в «нечто более великое» или в какую-то силу, управляющую Случаем, невозможно сказать, так как природные стихии, действующие в «Ипполите» и «Вакханках», не принимают сколько-нибудь отчетливой формы. Но Еврипид, безусловно, верил, что человечество способно обратиться к более прекрасным идеалам, чем ортодоксальная вера в богов. Когда у Еврипида хор на орхестре дионисийского театра пел: «Я не верю в эти сказки… Выдумки, устрашающие людей, укрепляют их веру в богов», приближался день, когда религия и драма оказались разведены, и великая эпоха аттической драмы подошла к концу.
Передовые взгляды софистов, насмешки Сократа и реалистические построения Еврипида подготовили почву для появления величайшего автора аттической комедии, Аристофана Афинского (ок. 450 – ок. 385 гг.). В его пьесах военного времени отражаются огромная жизнестойкость и жизнелюбие афинян, а откровенность его нападок на ведущих политиков демонстрирует, какое значение в Афинах придавали свободе слова. Юмор Аристофана столь же изменчив, как ветер – остроумный, приземленный, каламбурящий, фантастический, заставляющий задуматься, интеллектуальный, непристойный, легкомысленный, – и обращен он был ко всем персонажам афинских улиц и праздников в их бесконечном разнообразии: к ораторам, рабам, полководцам, проституткам, философам, политикам, торговкам рыбой и ворам. Чувство юмора Аристофана коренится в жизнерадостности, которым пронизаны наиболее чарующие из его стихов – песни облаков, птиц и мистиков, – и купается в калейдоскопе жизненных ситуаций. По этим причинам юмор Аристофана и в наши дни не потерял своей свежести, в отличие от юмора всех остальных драматургов, вплоть до Шекспира, а также и многих авторов нового времени.
Аттическая комедия, ставившаяся в честь Диониса, была тесно связана с полисной религией. Аристофан и, без сомнения, другие драматурги, должны были выполнить дидактическую миссию, не только посредством юмора и сатиры, но и посредством нравоучений, когда поэт вкладывает свои слова, обращенные к аудитории, в уста хора. «Деметра, царица священных обрядов, вдохновила меня не только на множество шуток, но и на много серьезных слов, – поет хор в «Лягушках», – и потому мои шутки и насмешки достойны любого праздника и приносят победные ленты». Как глашатай народного разума, Аристофан ядовито обличает все недостойное государства. В «Вавилонянах» (поставленных в 426 г.), от которых до нас дошли отрывки, жестокость Афин к своим подданным сравнивается с жестокостью Дария к вавилонянам; участники хора, представляющие союзные государства, мелют зерно, как рабы, а среди них «заклейменный Самос» (в 440 г. афиняне заклеймили самосских пленных). В этой жестокости Аристофан обвиняет магистратов, и прежде всего Клеона, инициатора резни в Митилене, который в ответ безуспешно пытался привлечь автора к суду по обвинению в измене. В «Ахарнянах» (425) и «Всадниках» (424), завоевавших первые призы, Аристофан обличает племя демагогов, в том числе Перикла и Клеона, как поджигателей войны, прокалывает пузырь самооправдания, представляя мотивы врага, по которым тот начинает войну, и высмеивает народ за то, что тот позволяет таким обманщикам, как «колбасник» (Эвкрат) и «кожевник» (Клеон), обманывать и запугивать себя.
С не меньшей искренностью он обвиняет людей в продажности, сутяжничестве и неблагодарности. В «Облаках» (423) он разоблачает жульничества, практикуемые софистами, выбирая в качестве своей мишени величайшего, хотя и наименее характерного из софистов – Сократа Афинского. Он безжалостно высмеивает Еврипида за его царевичей в лохмотьях, за пустые прологи, распущенных героинь, софизмы-каламбуры и слишком звонкие стихи, но шутливо воздает трагику должное, пародируя его драмы. От него много достается афинским женщинам, но в «Лисистрате» он завербовал их на свою сторону в крестовом походе за мир – мир для Афин, их союзников и всей Греции. Когда война началась снова, он написал «Птиц» (414), в которых главные персонажи в стремлении к миру основывают город птиц, «Воздушный замок», однако в «Лисистрате» (411) Аристофан прямо призывает Афины к миру, пока еще не поздно.
Выявить серьезный смысл, скрывающийся за юмором комического поэта, всегда затруднительно, но в случае Аристофана задача упрощается, потому что этот автор играет традиционную роль поэта в старой комедии – дать народу хороший совет. «Ради вас и ради островов, – восклицает он, – я никогда не прекращал свою борьбу» против Клеона. Той же меркой он судит в «Лягушках» Эсхила и Еврипида как трагиков, чья роль – «учить людей, но учить их добру, а не постыдным вещам». Как художник Аристофан, вероятно, предпочитал Еврипида, но как гражданин ставил на первое место Эсхила, поскольку темы его трагедий были более возвышенными, а советы, которые он давал государству, наилучшими. Таким же было и его отношение к Сократу. Возможно, что Аристофан и Сократ были близкими друзьями, но как поэт Аристофан судил философа по его ценности для государства. Сократ из «Облаков» представляет собой точный портрет реального Сократа, а высмеивание его приемов как учителя не имело своей целью отвлечь внимание от истинных последствий его поучений, которые, по мнению Аристофана, состояли в том, что юные афиняне, включая и юных аристократов, теряли веру в богов города и Греции, а благодаря искусству диалектики обучались жонглировать черным и белым, истинным и ложным. В 405 г., когда Афины боролись за свое существование, Аристократ отдал пальму первенства Эсхилу, прибавив: «Не следует сидеть рядом с Сократом и болтать, принеся в жертву прекраснейшие образцы трагедии и забыв об искусстве муз». Аристократ, искренний доброжелатель Афин, осуждал Еврипида и Сократа не как личностей, а как проповедников индивидуализма, разрушающего единство полиса. К 405 г. Еврипид покинул Афины и умер в Македонии, а Алкивиад и другие ученики Сократа были в изгнании. В 399 г. нападки Аристофана на Сократа были верно поняты, но Аристофан осудил бы суровость, с какой обрушились на Сократа гонители.
Те Афины, которые любил Аристофан, были Афинами военного времени со всеми их добродетелями и изъянами, своей непосредственностью и своим духом. Но порой он мечтал о более прекрасных Афинах, увенчанных фиалками за победу над Персией и властвующих над добровольно склонившейся перед ними Грецией; однако он был практичным человеком, выполняющим практическую миссию в современных ему Афинах. Он призывал афинян придерживаться правильных принципов (to dikaion) в своей политике по отношению к союзникам и всем грекам, по отношению к старым и слабым и по отношению к своим согражданам. Аристофан в комедиях учил тому же, чему Софокл в трагедиях: приверженности неписаным законам, о которых говорил Перикл в своей надгробной речи. В отношении практической политики Аристофан не был пацифистом-теоретиком, однако проповедовал мир в интересах Афин и Греции; он не хотел разрушения империи, но настаивал на либеральном отношении к союзникам; он не был врагом демократии, но требовал, чтобы демократия освободилась от воинственности, несправедливости и жестокости. Когда война близилась к завершению, Аристофан, как и Софокл, не терял веру в Афины и выразил свою любовь к ним в лучшей из своих комедий – «Лягушках», поставленных в 405 г. Он и после этого продолжал сочинять пьесы, но его вера в Афины существенно потускнела.
Софокл представил полис в трагедии, Аристофан – в комедии, а Фукидид Афинский (ок. 460 – ок. 400 гг.) – в истории. Полис находился в центре его жизни, и полис во время войны стал объектом его исследования. Как человек Фукидид любил Афины и служил им, пока его не изгнали в 424 г. за то, что он как полководец не уберег Амфиполь от Брасида. Как историк Фукидид выразил свою любовь к Афинам в надгробной речи, но историю он писал с образцовой бесстрастностью. Искусство и наука сочетались в нем более удачно, чем в любом другом исследователе современной истории. Мир малых государств, представленный им с уникальной проницательностью, вышел – возможно, навсегда – за рамки человеческого опыта. Но рассуждения Фукидида о человеке в политике и на войне столь же верны сегодня, как и в его время.
