— Каждому своя пустошка отмерена. Что посеешь, то и пожнешь. А мою, Алексей Иванович, злые люди засеяли. Слезами-то глаза выжгла. Ничего-то уж и не вижу. Как слепая. Слепой-то и подсеяли. Горькое-то никто не хочет жрать. На — тебе! Вот ждала: на сгорелом травка взойдет, вот зацветет. А колосок какой? Головня.
Не ты ешь, а она ядом ест. Ко мне тут женушка Елагина заходила. Ей всякая услада доступна, только помани.
А я поманю — и ничего нет. Пуще хвораю. Кровь моя холодная. Солнышка над моей жизнью не было. Вон Астафий-то, как тетерев с зимы, и затоковал возле Феньки. Бывало, она поздно от тетки идет, а он в олешнику караулит. Раз подкралась я, сзади, за космы схватила — да об ольху лбом. Сама-то верть — и на тропку.
Домой прихожу, а он сладко так спит. А кого же это я лбом об ольху? На другой день, слышу, мужики у амбара разговаривают: «Никита встать не может. Вчерась, говорит, вечером метеором в лоб его звездануло». Вот кого.
Стройков засмеялся.
— Так Никиту?
— Тоже, тетерев… А Жигариха на фронте, подлая? — спросила Серафима про Феню.
— Ты полегче выражайся, — сразу охмурился Стройков.
— Запутала, замутила троих и тебя — четвертого.
Конь-то, поди, с копыт сбился. Куда занесло!
— Полотенцем ты, как светлой душой, позвала.
Ночным льдом отлили ее глаза — на миг просинились.
— Гляжу, мужик у колодца купается. Обычаем позвала. Или все серчаешь?
— Вот так. Идет к тебе. Чем грозить-то.
— Мое это, личное, как чулок на ножке: хочу сниму, хочу нет.
— Плачешь, а свое жнешь.
Стройков встал, перекинул через плечо шинель. Серафима неподвижно сидела, освеченная зеленью гераней.
— Спасибо за чай. И солнышко тебя не грело, говоришь.
— Вдумчиво слушал.
— А как же. Прорубь ты холодная, прости, или очень распалилась с чего-то. Солнце горячо, а своя печка жарче. Тараканы-то не шуршат? Жаркую тьму они любят.
— Куда же ты?
— К адвокату напротив. По Митькиному делу просили.
— Любовью — любят, любовью — губят. Все тут и дело.
— Говорит, Астафия-то он убил.
Серафима, пошатнувшись, села на кровать, расцепила ворот кофты.
— Замучили! Сил моих нет.
— Что, опять? — подхватился Стройков. — Да я пулей!
Стуча каблуками сапог по мостовой, перебежал улицу, Скрылся за воротами двора, отдышался.
«От бомб так не бегал. Сил у нее нету», — он выглянул из калитки и снова скрылся. Сел у теплой стены на скамейку под сиренью.
Не ждал уж конца в изнурительной ловле: тянуло одно, а другое запутывалось, и самого водило над краем; воскресало близкое в ночах и пожарах, куда провалом сдвинулась сторонка его с любимым лозовым кустиком: эх, посидеть бы когда-нибудь с удочкой! И рядом тот кустик, да не приляжешь под тминный бочок, пока не заглушишь своими руками сверкучее жало в изгорелой, паркой от дыма дернине, сужденной и ему на сорванных бешенством ада окопных полях.
«С змеи кожа сползает, а змея остается, — подумал он, встряхнулся от дремоты. — А милка неспроста здесь».
Стройков снова позвонил в квартиру Южинских.
Дверь приоткрылась-натянулась поперек тяжелая цепь.
— Кто? — спросил с той стороны голос.
— Николай Ильич?
— Что угодно?
— Простите. А голову можно просунуть под эту зацепу? Не прищемите?
— Кто вы такой?
Строчков вытащил из кармана гимнастерки документы в завертке из клеенки. Сверху положил записку. Подал в щель. Рука взяла и скрылась. Зашелестели листки.
«Николай Ильич!
Человек по делу к тебе. Он расскажет.
Крепко жму твою руку.
Привет Ире и дочке твоей.
Дементии Елагин».
Николай Ильич прочитал записку и развернул документы.
Стройков разглядывал цепь, словно из подков крученную: «С церковных ворот, что ли, отбил?» Цепь натянулась. Показалось лицо. Глаза поглядели внимательно.
— Участковый?
— Он самый.
Николай Ильич впустил его и отошел к вешалке, где на крючке, с края, висела трость с рогатым набалдашником.
Стройков старательно вытер ноги о джутовый мшистый половичок. Дал время присмотреться хозяину, которого и сам мельком оглядывал. В летах с виду, серединка самая — крепок, плечи крупом конским. Голова повязана влажным полотенцем. Халат длинный, до пят, стянут махровым кушаком. На ногах вроде бы лапти, только крашеные, свекольного цвета.
— Стройков? — спросил Николай Ильич, словно подтверждения потребовал.
— Так точно!
— Дементия Федоровича видели?
— Да. На фронте.
— Командир?
— Дали полк.
— Свое докажет.
Лучи оранжевой пыльцой озаряли комнаты, и казалось, двери раскрыты в пожар.
Стройков постоял в коридорчике, как раз напротив окна через улицу, уменьшенного расстоянием, затененное, виднелось отсюда. Уловил он движение, как под темной водой что-то бросилось в испуге.
«Повело», — отметил Стройков.
Он сел на табуретку в углу прихожей.
— Христа ради, перепрягусь, — со вздохом снял сапог. Вытер пот со лба. Ох, гулять не пускают, — снял и второй. Посмотрел на ноги. Зашевелились, распрянулись разопревшие пальцы. «А еще топать. Лучше все же, чем по мерке лежать. Сейчас бы Глафира тазик с водицей поднесла. Что это я, не в своей хате расселся».
— А ну-ка в баньку! — скомандовал Николай Ильич и распахнул дверь ванной, блеснувшей зеркалом и кафелем.
Пока Стройков парился в горячей воде, Николай Ильич на кухне, за перегородкой, где у стрельчатого окна столик стоял да кресла в белых чехлах, графинчик поставил и ветчины нарезал. Прислушался. В ванной было тихо. Приоткрыв дверь, заглянул. Стройков, опустив голову на грудь, спал в воде. Ошеломила мощь его ног, перевитых жилами, как ремнями, с литыми мускулами нкр; природа создавала пахаря, словно уж и ведала, что пойдет он за плугом хозяином бескрайних равнин. Шелестело его дыхание, и вода поднималась и опускалась на груди.
«Крестьянин. Поспи перед полем своим», — Николай Ильич тихо отошел. Поднял с пола сапог, повернул вверх подошвой. Под уступом каблука глина затвердевшая. Николай Ильич с силой надавил пальцами сбоку и осторожно на ладонь положил слепок. Поднес к свету.
Какой-то деревянистый стебелек всох. Подержал слепок под краном в слабой струе. Показался цветок.
«Вереск, — определил Николай Ильич. — Из тех краев».
Он палил в стакан воды и опустил корушку землицы смоленской. Засеребрилась в пузырьках, вдруг заалела и порозовела еще живая крапинка цветка.
Стройков в ванной причесался перед зеркалом с флакончиками на полке. На никелированной трубе расплелась вьюнковыми чашечками косынка: «Дочкина».
В расстегнутой по всей воле гимнастерке, босой, Стройков сел к столу.
— Вот спасибо за баньку! — с неожиданной радостью посмотрел на Николая Ильича. Тот снял с головы полотенце. — Не хвораете?
Николай Ильич налил из графинчика в рюмки.
— Переживания. Вчера я из дома ушел. А когда вернулся, жена хлопнула дверью. Из-за дочери. Недоглядели. Уехала на войну. Хрупкая, слабая. Она и не доедет. А уж под пулеметами, не представляю. Разве нельзя тут? Госпиталь, завод рядом. Надевай косынку и иди. А то в вагон и на солому, с солдатами. Все на виду. Боже, боже! Как быть?
— Сколько же ей? — спросил Стройков.
Николай Ильич принес карточку. Стройков бережно взял латунную рамку, из которой девчонка глянула открыто и удивленно. Слегка припухлые губы, тонкая шея. Снова посмотрел в ее глаза. Она вдруг словно приблизилась к нему и еще больше удивилась, замерла.
«С тоски и карточка живой кажется», — подумал Стройков и сказал:
— В мать.
— Знаете мою жену?
— Заходил. Открывала. Вас дома не было.
Николай Ильич чокнулся со Стройковьш.
— Пейте и ешьте!
Стройков выше поднял рюмку.
— Не пью, но мысленно за вашу дочку. Вернется целая и невредимая.
Стройков поставил на стол невыпитую, вздохнул.
— Вы что же, в рот не берете? — с недоверием спросил Николай Ильич.
— Брал. Бывало, рука уставала. Ногам ничего, а вот рука подводила, в суставе стала болеть. Ну раз не по силам ей такая нагрузка, решил бросить.
— Весьма похвально.
— Конечно, война не женское дело, — продолжал беседу Стройков. — Но рвутся, отбоя нет. Не знают, с какой стороны винтовку заряжать, а на передовую. К ребятам на танки лезут.
— Так прямо на танки?
— Подадут руку-и завизжала от радости-полетела.
— Легкомыслие! По танкам из пушек бьют. На них смотреть страшно. Не я бог. За такие изобретения прямо на мостовой — голову топором.
— Не дано.
— Лучше ходить в лаптях, а вечером сидеть с лучиной. Еще вспомним об этом, как о прекрасном времени человечества.
— Машина помощница, — сказал Стройков. — Не сравнить соху с трактором.
