Тем не менее я не могла выговорить ни слова, и мне показалось, что и жених мой глубоко смущен, так как он тоже молчал. Я осмелилась взглянуть на него, чтобы убедиться в его взволнованности: он смотрел на меня с улыбкой, которую я не смею вам описать и теперь, когда, думается, мне уже вполне ясно ее значение; она внушила мне безотчетный страх, тем более что досада и волнение довели меня уже чуть ли не до слез. Его самоуверенность раздражала, и в то же время я бы не хотела, чтобы он воспользовался ею и пришел мне на помощь. В ту минуту я бы много дала не то что за выдержку, а скорее даже за нахальство некоторых женщин. Мне стало стыдно, что я так безвольно поддалась влиянию этого человека, и, желая любой ценой выйти из глупейшего положения, я начала с настоящей нелепости.
— Вы хотели бы поговорить с моим батюшкой, сударь? — Я постаралась придать как можно больше сухости своим словам.
— По правде сказать, нет, мадемуазель; вот с вами — с превеликим удовольствием…
— Но разве это возможно… я не знаю, позволительно ли мне…
— Судя по тому, как наши старики ведут дела, есть некоторые опасения, что они еще не скоро вспомнят о том, что неплохо было бы все-таки представить нас друг другу. Сделаем же вид, что они не забыли о своем долге, тем более что все равно рано или поздно это случится. Так что, надеюсь, вы поддержите беседу — я так страстно ее жаждал…
Его тон свидетельствовал, насколько этот человек уверен в себе и раскован в мыслях и поступках. Я чувствовала себя перед ним совсем маленькой девочкой, и если бы не видела, как он молод, то подумала бы, что разговариваю с суровым наставником, который собирается победоносно обсудить какой-то важный вопрос.
Он подал мне руку, вежливо усадил и расположился рядом со мной.
— Нас хотят поженить, — жеманно произнес он, — но этот брак может состояться только с высочайшего соизволения; как вы думаете, это возможно?
— Вы же видели, как счастлив мой батюшка; насколько я могу судить, король дал разрешение…
— Простите, сударыня, король может разрешить, а вы — запретить.
Почувствовав, что краснею, я отвернулась.
— Его Величество — повелевает, а вы — располагаете, — не без самолюбования щегольнул он красным словцом. — Что вы на это скажете?
Столь прямой вопрос задел меня и привел в полное замешательство. Мой жених слишком хорошо знал, что сказать взволнованной до крайности девушке. Мне пришлось припомнить одну из готовых фраз, почерпнутых в дешевых любовных романах, и я пробормотала, запинаясь:
— Сударь, я повинуюсь воле отца…
Непринужденным движением господин Карен слегка отстранился от меня, и, даже не глядя на него, я знала, что он дерзко разглядывает меня. Помолчав минуту, он опять взял меня за руку, поцеловал ее с преувеличенно уважительным видом и произнес с едва скрываемой насмешкой:
— На всем белом свете не найти такой же прекрасной и… доброй девушки, как вы.
Интонация, манера, с которой он произнес слово «добрая», показалась мне оскорбительной. Проблеск гнева пронзил мою душу, но всего только проблеск, ибо он быстро угас, не позволив мне найти равно обидный ответ или же силы на то, чтобы немедленно встать и уйти. И тут в гостиную вернулись батюшка и господин Карен.
— Хе-хе, — заулыбался господин Карен, — ты только посмотри на них! Они уже познакомились! Ну-с, Гийом{322}, разве я не говорил, что подберу тебе в жены саму красоту… тихую, скромную…
— Сударь хочет сказать, глуповатую, — подхватила я, рассвирепев от тона господина Карена.
— А ведь она права! — покатился со смеху Гийом.
Я взглянула на отца: он раскраснелся, но, что меня особенно потрясло, стерпел нанесенное мне оскорбление; необъяснимая жалость, жалость и к нему, и к себе, сжала мне сердце, когда он, пытаясь сгладить неотесанность Гийома, добавил:
— Она и в самом деле права, господин Карен; похоже, ваш комплимент не слишком удачен.
— Ладно, ладно, — профырчал Карен-старший, — мой паренек знает, как научить молоденькую барышню уму-разуму!
И, прежде чем я успела отреагировать на новую грубость, он продолжил уже совсем другим, деловым тоном:
— Ну-ну, у нас нет времени на всякие глупости. Ты, Гийом, идешь сейчас же в церковь, потом в мэрию и к нотариусу; вы, де Воклуа, — к этим вашим… ну, сами знаете, к кому… предложите двадцать пять процентов, а если упрутся — то все сорок, и они будут счастливы. Я же беру на себя самых норовистых, если таковые окажутся, и слово даю — никуда они не денутся! Общий сбор — здесь, сегодня вечером, и сегодня же нужно покончить с этим делом. Как вы понимаете, мы можем огласить предстоящий брак только после получения расписок. Если у кого-нибудь возникнет хоть малейшее подозрение, то мы не добьемся скидки ни на су, что нас никак не устраивает. Не забудь, сынок, что оглашение должно состояться только через три дня.
— Да знаю я, знаю, — огрызнулся Карен-младший. — Вы что, папенька, за дурачка меня держите?
— А ведь он прав, — от желания вернуть нанесенное мне оскорбление воскликнула я, не заметив, что повторенная мною фраза не совсем подходила к произнесенным Гийомом словам.
Легкая гримаса на лице жениха ясно показала мне, что его нелестное мнение обо мне лишь укрепилось, и я гневно топнула ногой. Батюшка рассердился, несмотря на то, что прекрасно понимал мои чувства.
— Ну вот что, Луиза, — строгим тоном произнес он, — хватит шалостей; пора уже браться за ум.
— Мне остается только надеяться, что мадемуазель окажет нам такую любезность, — расшаркался Гийом; затем все вышли, оставив меня одну.
Вот так состоялось мое первое свидание с будущим мужем. Слепой случай, столкнув нас нежданно-негаданно, вверг меня во вполне естественное для юной девушки волнение и выставил перед Гийомом в самом невыгодном свете, который он посчитал единственно верным и не нуждающимся в пересмотре. Как вы увидите в дальнейшем, он принадлежал к тем мужчинам, для которых первое впечатление играет важнейшую роль из-за их твердой уверенности в собственной непогрешимости. Эдуард, вы хорошо знаете меня, вы знаете, что я не тщеславна; тем не менее вы должны осознать всю глубину унижения девушки, уже не настолько юной, чтобы с ней обращались как с ребенком, но увидевшей, что ее сочли за дурочку, причем за дурочку полную, раз уж об этом заявили в глаза, отбросив всякие в том сомнения. Постарайтесь меня понять, Эдуард; надеюсь, что подробности моих переживаний не навели на вас скуку: они необходимы для того, чтобы вы лучше почувствовали, что несчастье не всегда заключается в том, что зовется несчастьем. Да, я была несчастна в тот день, причем не сумела бы толком объяснить кому-либо, что же такого ужасного со мной произошло. Я довольствовалась только слезами, подстрекая себя к крайнему решению о противодействии отцовской воле. Но размышления о возможном сопротивлении лишь усиливали мою тревогу: ведь я знала, что отступлю при первом же слове батюшки, и мое своеволие только даст ему дополнительные козыри. И все-таки ужасный стыд за столь безвольное и равнодушное отношение к собственной судьбе не позволил мне отказаться от хотя бы попытки борьбы, какой бы бесполезной она ни была. То был мой долг и святая обязанность. Весь день я прождала отца, не находя себе места, но ожидание оказалось напрасным. Еще до его возвращения десять или двенадцать чем-то похожих друг на друга людей прибыли в наш дом и заполнили гостиную. Время от времени слуги передавали мне, что посетители с невиданной дерзостью требуют моего батюшку, без конца злословят на его счет, кричат, что он напрасно вздумал водить их за нос, что они немедленно уедут и тогда он узнает, как пренебрегать деловой встречей, которую сам же назначил, и как забывать, по гнусному обыкновению, о взятых на себя обязательствах. Судя по всему, вы, Эдуард, уже догадались, что происходило не что иное, как собрание кредиторов. Но вы должны также догадываться и о моем абсолютном непонимании происходящего. Единственное, что до меня доходило из того, что мне твердили, — это явное неуважение к моему отцу. Тем временем гвалт в гостиной окончательно вышел, по словам слуг, за всякие рамки приличий; не веря им на слово, я направилась к гостям, чтобы убедиться в том лично, решив, если понадобится, представиться визитерам и тем прекратить безобразие. Но когда я остановилась перед застекленной дверью, чтобы, отдернув краешек занавески, получше рассмотреть незваных гостей и послушать, какие речи они ведут, в гостиной появился мой отец; раздался общий крик, а потом гости рассыпались в иронических восклицаниях:
— А-а, вот и вы! Какое счастье! Ну-с, и что вы припасли для нас на этот раз? Опять обещания? Если вам больше нечего предложить, то лучше не растрачивайте напрасно свое и наше время — сказки нынче не в цене… — доносились со всех сторон голоса кредиторов, как бы пытавшихся перещеголять друг друга в издевках.
