Если я и рассказываю вам все, Эдуард, то только затем, чтобы показать, что я всего-навсего слабая женщина, которая мало что может и против других, и ради самой себя.
Наступило утро, и господин Воклуа велел мне быть готовой к часу мессы; я передала ему, что хотела бы поговорить с ним минутку, и мне ответили за него, что мы побеседуем по пути в Тюильри. Спустившись в гостиную, я услышала из кабинета отца голос господина Карена, который, открыв дверь, сказал не допускающим возражений тоном:
— Надеюсь, король услышит ваши доводы. Со своей стороны, я могу только, как говорят испанцы, сказать одно: «Si no, no»[9].
Я резко отвернулась в сторону, чтобы не встретиться взглядом с человеком, который, казалось, имеет надо мной больше власти, чем родной отец. Увидев меня, он остановился и продолжил:
— И кроме того: посоветуйте барышне несколько облагоразумиться. Заплатив такую кучу денег, я не желаю, чтобы меня каждый раз встречали гримасой повешенного. Всего доброго, премного благодарен за внимание.
Господин Карен вышел, а я, взглянув на батюшку, увидела его лицо, раскрасневшееся, как я догадалась по бегающим глазам, от стыда, а не от негодования или ярости, чего вполне следовало бы ожидать.
— Что ж, идем, — сказал он, — час настал.
Отец пошел вперед, а я последовала за ним, размышляя о том, что другая девушка на моем месте, возможно, посмела бы ослушаться и потребовать объяснений. Когда я вышла во двор, он уже сидел в экипаже и остервенело листал переданные ему только что бумаги. Я не решилась обратиться к нему; даже когда я села рядом, он едва ли заметил меня, уставившись в документы и бормоча:
— Нужно покончить с этим. Хватит, хватит…
Чуть-чуть успокоившись, он аккуратно сложил бумаги, убрал их в карман и вынул оттуда другие, которые начал разглядывать не без некоторого удовлетворения.
— Он не может мне отказать, не может, — тихо повторял он, — это было бы слишком неблагодарно с его стороны… Хотя они никогда не помнят добра…
Переживания батюшки заставили меня почти что забыть о собственных, и я решилась осторожненько потревожить его:
— Вы получили какие-то печальные известия, не правда ли?
— Почему вы так подумали?
— Мне так показалось…
— Нет, Луиза, — отец на глазах пришел в себя и улыбнулся, — наоборот, я нахожусь сейчас у подножия заветной цели — обустройства вашей жизни, вашего союза с человеком выдающегося воспитания, которого ждет будущее политическое не менее блестящее, чем его финансовое настоящее.
— Вы имеете в виду сына господина Карена?
— Да-да. Этот юноша обладает широким кругозором и великими замыслами, он превосходит все ожидания, связанные с его рождением, и я могу только гордиться тем, что соединяю вашу судьбу с судьбой такого человека.
Я не совсем понимала отца; мне казалось, что эти восхваления с трудом выходили из его уст. Я собрала в кулак всю свою решимость, как бы для того, чтобы нанести сильнейший удар, и дрожащим голосом произнесла фразу, которая мнилась мне предельно отважной:
— Но я еще даже не видела…
— О! Насмотритесь еще, подождите, — с жестокой насмешливостью в голосе ответил господин де Воклуа. — Никто не собирается тащить вас под венец словно на заклание. Прошли те варварские времена, когда благородные семьи порой жертвовали счастьем своих детей. Не забивайте этим голову — это всего лишь глупости новомодных философов{319}, которыми так ловко пользовались якобинцы, засоряя мозги либерально настроенным обывателям.
Его тон был гораздо более суровым, чем требовалось для того, чтобы подавить любое мое возражение. Вскоре мы прибыли во дворец, и только тут отец, наконец-то присмотревшись ко мне, обнаружил мою бледность и грусть и резко заметил:
— Но что с вами? Что случилось? По выражению вашего личика можно подумать, что я приношу вас в жертву… что я вас…
Он осекся, не решившись, видимо, произнести то, что думал, но, при всей моей неопытности, я догадалась, что он имел в виду. Мне вспомнились ужасные слова господина Карена: «Заплатив такую кучу денег, я не желаю, чтобы меня встречали гримасой повешенного». Я поняла, каких разговоров боялся батюшка — что он меня продает, и разрыдалась. Отец в ярости топнул ногой, но все-таки сдержался.
— Послушайте, Луиза, будьте же благоразумны. Ничто еще не решено, и если молодой человек не придется вам по вкусу, тогда и посмотрим; но ради Бога, держите себя в руках — ведь вас сейчас увидит весь высший свет! У меня достаточно недоброжелателей при дворе, которым трудно дать лучший повод для клеветы.
С этими словами он вытирал платком мои слезы, и вскоре я немного успокоилась.
— Ну, вот и хорошо; вы же хорошая девочка, просто умничка. Потерпите немного — наше счастье не за горами.
Он помог мне выйти из экипажа и повел к часовне.
Эдуард, я описала всю сцену в малейших деталях, чтобы вы поняли, как нежданно-негаданно вторглась в мою беззаботную жизнь беда, которую я не могла тогда точно определить, как я вдруг почувствовала, что ступила на дорогу, испещренную невидимыми рытвинами, как я страшилась той цели, к которой меня вели, не зная, где она и что из себя представляет. Ибо теперь вся моя жизнь заключалась в боязни незримого призрака, в боли от незаметной глазу раны, в страхах перед неведомым в бестелесной оболочке, которые я не могла отбросить как помрачение рассудка, перед несчастьем, которое не имело четких очертаний, но тем не менее постоянно, как тень, находилось передо мной! Но все рассуждения поведают вам о моих страданиях куда меньше, чем изложение дальнейших событий.
Мы вошли в часовню, где все ждали выхода короля. Я обнаружила, что меня с любопытством рассматривают; но святость места ограничивала чужое любопытство несколькими беглыми взглядами, оторвавшимися от страниц молитвенников, и невнятным шепотом. Я заняла предоставленное мне место, и вскоре появился король. Я была воспитана скорее в привычке к религии, нежели в серьезных размышлениях о Боге, и выполняла христианские обряды скорее из уважения к Нему, нежели со рвением; и до того дня еще ни разу я не просила от всего сердца Господа Нашего о помощи и милосердии, ибо настоятельной потребности в том не испытывала. Но в тот день страх вложил истинные чувства в мою, если можно так сказать, немую мольбу ко Всевышнему. При других обстоятельствах, подобно большинству присутствовавших в часовне женщин, я бы относилась к богослужению как к очень торжественному спектаклю, где нужно и должно сосредоточиться, но нет, я молилась с отчаянным усердием и едва заметила, как служба подошла к концу. А ведь господин Воклуа велел мне как можно быстрее найти его, что я и поспешила сделать. Быстрыми шагами он провел меня в какую-то длинную галерею и сказал:
— Сейчас здесь пройдет король; соберитесь, вы должны ответить ему подобающим образом, если он с вами заговорит.
И в самом деле, вскоре появился Карл X в сопровождении наследника престола с супругой;{320} с царственной благосклонностью он принял несколько поданных ему прошений, в то же время оживленно беседуя со свитой, но, когда он увидел моего отца, легкая тень недовольства пробежала по его лицу.
— А-а, это вы, Воклуа? — протянул он.
Батюшка, поклонившись, взял меня за руку, чтобы представить; но Его Величество, не заметив его движения, бросил на ходу:
— Следуйте за мной.
Отец повиновался, а я, не зная, что делать, в смущении застыла на месте и, думая, что король не пожелал меня видеть, растерянно оглядывалась вокруг почти безумными глазами. Встретив мой недоумевающий взгляд, супруга наследника доброжелательно кивнула мне:
— Идите за батюшкой, мадемуазель.
Я поклонилась и также подчинилась, не сознавая, что мне следовало бы сказать в ответ хоть пару слов.
Король шагал так быстро, что я с трудом поспевала за ним, проталкиваясь сквозь многочисленную свиту; мы прошли несколько залов, я едва видела в отдалении его спину, но вот он вошел в одну из гостиных, куда за ним последовал только господин де Воклуа. Я догнала их как раз в этот момент и, хоть и была готова остаться за дверью, не удержалась и окликнула отца:
— Батюшка…
Король обернулся и взглянул на меня с суровостью, быстро сменившейся явной заинтересованностью:
— Кто эта прелестная девушка? Мадемуазель де Воклуа?
— Да, Ваше Величество…
— Отлично! Идемте с нами.
Я вошла вслед за отцом, сильно раздосадованным, как мне почудилось, от моего вмешательства, и тут же кто-то затворил за нами двери; я осталась у входа в комнату, оказавшейся не чем иным, как кабинетом Карла X. Король прошел вместе с отцом в другой его конец. Батюшка тихо заговорил, так что я ничего не слышала, но видела, что он настойчиво испрашивает какой-то милости, не очень-то желательной для короля. Они заспорили и вскоре разгорячились настолько, что, видимо, забыли о моем присутствии, так как я услышала резкий ответ короля:
