Но не нашлось подходящего «коня», который из моего узилища прискакал бы по желанному адресу, неся на своих сказочных крыльях кровью поэта начертанные огненные строки, «обещающие встречу впереди».
…Жизнь моя сложилась так, что в последущие годы не привелось повидаться ни с красавицей и бывшим гадким утенком Розой Фридман, ни с её братцем Аароном, ни с дядей Лёвой, ни с тётей Басей, ни с Игорёшкой, да и не до них стало — другие заботы не давали мне покоя. Другая жизнь наступила, и она полностью поглотила меня.
…В июне пятьдесят четвертого меня освободили из концлагеря. Встретившись с однодельцами, на предложение Серёги Валожанина «гульнуть по буфету», то есть под его «мудрым руководством» воровать и грабить, высказал ему всё, что думал о блатных и о нём лично, за что получил финаком удар, нацеленный в бок, но помешали — промахнулся и проткнул лишь рукав моего пиджака. На Серёгу накинулись Кимка и Витька, не позволив совершить злодейство. Однако Серёга пообещал, что мне «не жить». Чтобы не искушать судьбу, помня совет «комиссара» Леонида Романовича Рубана, я пошел в райвоенкомат и попросился на службу в Армию. Меня вскоре призвали, но не в пограничные войска, а в железнодорожно-строительные, в которых я и отработал положенный срок. Рядовым.
Вернувшись в Челябинск, почёл целесообразным покинуть его, вернувшись в места, где получил «путёвку в жизнь» — справку об освобождении из заключения, — достраивать коммунизм. Только вольным и комсомольцем — в ВЛКСМ меня приняли, наведя справки в судебных органах и убедившись, что рекрутировали в многомиллионное стадо рабов Рязанова Юрия Михайловича в результате «тотальной мобилизации». В пятьдесят пятом году меня избрали в члены батальонного бюро ВЛКСМ. Тогда же я написал первые заметки в воинские газеты, и их, к великой моей радости, опубликовали. Материалы эти (и другие более поздние) стали «конём», которого я закинул в Уральский государственный университет, и меня приняли. Вступительное сочинение абитуриента Рязанова было посвящено другой личности, захватившей его помысли и устремления — Павке Корчагину, — и «конь» умчал «всадника» на факультет журналистики.
Алое знамя трепетало в моей руке на переменчивом ветру Истории. На излёте революции я помчался в бой с идеями Павки, полный рвения драться и побеждать. Но это были уже совсем иные времена с иными жизненными целями и интересами.
1971 год Маргарита
Далеко, в притоне Сан-Французском,Где бушует бурный океан,И не раз вечернею пороюРазыгрался бурный ураган.
Девушку ту звали Маргаритой.Чёртовой красавицей была.В честь её лихие капитаныЧасто выпивали до утра.Но однажды в тот притон ввалилсяЧернобровый хмурый капитанВ белоснежном кителе матроса,Чудно облегавшем его стан.Маргарита нежною походкойТихо к капитану подошлаИ в каюту с голубой тафтоюЗа собой мужчину повела.А на утро наша МаргаритаНе спускала с капитана глазИ спросила, знает ли он Шмидта,Шмидта, её брата, моряка.
Капитан поднял свои очи,И в глазах заискрился испуг.«Ох ты моя милая сестрёнка,Что же мы наделали с тобой?!»
Капитан нахмурил сильно брови,И с кармана вынул он наган,И раздался в том притоне выстрел —Маргаритин труп к ногам упал.
Лучи Голубой звезды
1948 год
Это долго копилось в моей душе. Несколько месяцев ждал. Меня сковывало заведённое раз и навсегда правило: во что бы то ни стало выполнять указания родителей.
Уже неделю, многократно, каждый день, проиграв в воображении наиболее запомнившиеся случаи и подведя им итог, я делал соответствующий, естественно логический, вывод (чтобы овладеть умением правильно мыслить, я усердно изучил школьный учебник логики, как мне когда-то советовал Вовка Кудряшов). Кстати, замечу, что эта наука, пришедшаяся мне по характеру, почему-то не входила в перечень обязательных предметов школьной программы, что меня удивило, — ведь каждый человек должен её знать и владеть логическими приёмами, постоянно пользоваться ими в течение всей жизни.
Проштудировав учебник логики от корки до корки, я решил правдиво видеть и активно участвовать в этом обманном представлении, называемом повседневной жизнью.
Действовать предстояло решительно и самостоятельно.
Сегодня, двадцать восьмого мая тысяча девятьсот сорок восьмого (Николай Дементьевич поэтому случаю выдал внеочередную увольнительную), мне исполнилось шестнадцать. Будучи в квартире один, я долго разглядывал себя в огромном, до потолка, зеркале в резной деревянной раме с навершием, на котором рельефно были изображены средневековые европейские музыкальные инструменты, стоящем на сделанном для него столике на двух ножках-балясинах.
Зеркало за свою невообразимо длинную жизнь видело многое и многих, ведь бабушка по любви вышла замуж за моего русского деда ещё в последней четверти девятнадцатого века, приняв христианство (она была казашкой или киргизкой по национальности и мусульманкой по вероисповеданию), и, получив солидное приданое от своего отца-бая, поселилась в Челябинске в усадьбе деда, тоже небедного купца, миновала все потрясения, коснувшиеся и нашего многочисленного семейства после октября семнадцатого года, перевернувшего Россию с ног на голову, и особенно в последующие, послереволюционные, времена, уцелев, к моему удивлению, как я позднее уразумел. Правда, не полностью: умертвили в доме для умалишённых сына тёти Поли — «артиста-куплетиста» — за стихи. Сгинул где-то за границей, в Китае, младший брат мамы — с остатками белой армии
…И вот я предстал пред рязановским зеркалом, внимательно вглядываясь в себя, в копну волнистых, каштанового цвета, волос пышной шевелюры, еле заметно пробивающиеся усики, в небольшие карие глаза, задававшие один вопрос: «Как будешь дальше жить, Юра, кем станешь в жизни?» Сегодня ты должен решить этот вопрос. Впереди — длинная жизнь, и, какой она будет, зависит от твоего решения. И насколько верно ты его выполнишь, так всё и сложится. Главное — не отступать. Как Павка Корчагин. Бороться и не сдаваться.
Все мечты, задумки, твои голова и умение рук, и то, что удастся тебе сделать, свершить для людей и себя, и будет твоей жизнью. Начинать её необходимо сейчас. Твоя работа на Смолинском ремзаводе — проба. Неизвестно, на что ты вообще способен.
Кем ты хочешь стать? Врачом. Только человек, овладевший этой профессией, имеет шанс[399] принести максимум пользы другим людям. И реализовать свои способности. А они, несомненно, имеются у тебя, Юра-Георгий. Как у многих.
Но за твоими плечами всего шесть с половиной классов школы. Этого мало, чтобы получить даже специальность фельдшера.
Мила уже окончила школу и собирается поступить в мединститут. Тебе её предстоит догонять и догонять. Когда ты завершишь ШРМ, она уже получит диплом врача. Но всё равно ты должен сравняться с ней, несмотря на потерянные годы.
Да, ты прочёл много разных интересных и умных книг. Всё. Хватит. С этим увлечением необходимо кончать. Книгочей — не профессия. Берись за дело.
Но за какое? Придётся начать с рабочего. Параллельно — ШРМ. А до того — отслужить в армии.
А пока вкалывать по-чёрному и жить в коммуне, в общаге. Когда исполнится восемнадцать, заявиться в военкомат и убедительно попроситься служить в пограничные войска. До общего призыва успеть. И вот тогда, зеркало, придётся попрощаться с тобой! Может быть, надолго. Или очень надолго. Но я вернусь сюда. Чтобы помогать состарившимся родителям и выполнять свою программу жизни.
И опять буду вглядываться в тебя, как смотрелись мои предки. Только меня будет интересовать не насколько изменилась моя внешность, а как двигаюсь по лестнице жизни, что хорошего успел сделать для других, какие ошибки допустил, что надо предпринять для их исправления и недопущения в дальнейшем. Перед тобой, зеркало, я буду отчитываться и строить планы на будущее.
Может быть, в моей жизни появится человек, который станет моим «зеркалом», и тогда я буду проходить мимо тебя, мельком взглянув на своё двойное отражение?
Сколько ты за свою жизнь видело разных людей! Тех, кто сделал тебя. Потом — юных деда и бабушку. После — их многочисленных детей. Отца во все возрасты жизни. Маму, молодую и красивую. Меня — малышом-несмышлёнышем. Кроху Стасика. Ты видело всё. А сколько предстоит ещё увидеть!
…Помню себя лет четырёх. Положив ручонки на подзеркальник, разглядываю себя: вот, оказывается, какой я. Интересно. Положил мордашку на лакированную поверхность столешницы, повернул голову на бок, и вот я совсем другой.
