В такой эйфории[404] пребывал несколько дней и вечеров. Их я истратил на сочинение правил поведения и поступков.
Ничего особенно нового в сравнении с тем, по которым я уже жил, не прибавилось. Многое, как ни странно, заимствовал из маминых «моралей». То, что ещё недавно мне казалось бесконечно повторяемой «нудягой», в эти дни и вечера «устоялось». Например, зарабатывать на жизнь только честным трудом. Иным способом я просто не мог, не способен был существовать. Вся трудовая жизнь моя это правило в дальнейшем подтвердила. Вдруг потом признал я и другое: необходимо выучиться хорошей, полезной людям и нравящейся тебе специальности, да и не одной, не обязательно медицине, а такой, которая приносила бы радость другим, ну хотя бы пользу, удовлетворение от собственного труда. И учиться. Продолжать всегда учиться. Насколько позволят способности. Например, писать хорошие, приносящие пользу читателям книги. Когда будет, о чём поведать другим.
Ещё тётя Даша Малкова, когда ей какими-то неведомыми путями попала в руки тетрадка моих стихов (как я уже признался, плохих, подражательных и во многом беспомощных), она поспешила сообщить маме, что Гере следует после окончания школы поступить в только что открывшийся в Свердловске университет на факультет журналистики. Уже почти полвека я удивляюсь её пророческим словам — сбылось в точности. Некоторые, наверное, не поверят или усомнятся в сказанном мною, но это — правда. Через много лет, в шестьдесят первом, казалось, и надеяться-то было не на что. Позади: тюрьма, концлагеря, армия, «чёрный» труд на заводах, и в то же время — учёба в школе рабочей молодежи, рабкорство, длинные полки прочитанных книг, желание познать богатство жизни, накопление житейского опыта, борьба, постоянная, неустанная борьба за справедливость, множество поражений в этой вечной схватке и всё-таки продолжение её. По сей день.
Эти мои шаги в жизни, возможно, кому-то могут показаться нелепыми, но в пятьдесят пятом году армейские комсомольцы оказали мне почти невероятное доверие: приняли в свои ряды. И я старался оправдать это великое для меня доверие. Думаю, работая в комсомоле, я ни словом ни делом не нарушил корчагинские заповеди, честно отслужив в этой организации не только положенный срок, но и после пытался во всём оставаться ей полезным. Друзья по комсомолу поддерживали меня в этой борьбе за справедливость даже, когда я выступил в городской газете с критической корреспонденцией против директора ангарского завода КВОиТ[405] о беспорядках, происходивших на нём. А ведь я работал на этом производстве рядовым слесарем и был очень уязвим со стороны руководства. Общественная моя жизнь складывалась напряжённо, как и положено активному комсомольцу, вплоть до отъезда в Свердловск. Да и в нём тоже.
…Как-то на кухне бабка Герасимовна в неоднократно повторявшемся споре на религиозную тему, помню и сейчас какую (я всегда упорно доказывал своё), неожиданно спросила:
— Георгий (по крещению имя назвала!), ты в каком мешаше [месяце] уродилша?
— В мае, — ответил я.
— А шишло како?
— Зачем Вам это, бабушка, знать? Какая разница?
— Отвешай правду, — почти приказала она.
Мне тогда лет тринадцать исполнилось, если не ошибаюсь. А может, двенадцать.
— Ну, двадцать восьмого. Да зачем Вам?
— Молши.
Она минуту покумекала и уверенно заявила:
— Век тебе маятша. Ох, много горя примешь! Ты на меня не шершай, иштинну правду тобе молвлю.
— Да Вы, бабушка, цыганка, что ли? Я в разные предрассудки не верю. Откуда Вам знать, какая у меня жизнь будет? Чепуха всё это… Да и не впервой я это от Вас слышу.
— Ох, попомнишь меня… Я ж тобя нашкрожь вижу… Но ш пути швово, на который тобя Гошпоть наштавил, не шворашивай. Такова шудьба твоя. Вшо примай без ропата: и хулу и похвалу. Швоей дорогой иди, не шумлевайша, и в Бога уверуешь, как Хома.
— Бабушка Герасимовна, мне смешно Ваши слова слушать. Тем более что человек я неверующий. Вот уж поистине бабушкины сказки.
— Айда-айда,[406] куда пошёл… Неверуюшший! Ты крешшоный. И тепериша жа тобой ангел-хранитель штоит. Вот ш ним ты и пойдёшь до конша.
Я обернулся и шутливо произнёс:
— Где он? Я его что-то не вижу. Он невидимка, что ли?
— Дурак ты, Егорка. Поболе поживёшь, дак ужнаш. А шишаш ижиди вон ш глаж моих, ахальник.
— А Вы не обзывайтесь! Старая, а хулиганите, — сдерзил я, разозлившись.
На том с ней тогда и расстались. Но случайно перехватил взгляд её. Раньше глаза её виделись мне мутноватыми. На сей же раз они смотрели твёрдо, зорко, будто буравчики сверлили. И что-то в них увидел пугающее меня. Словно другой человек, не бабка Герасимовна, вперился в меня её глазами.
Полагаю, долгонько она присматривалась ко мне. Изучала. Прежде чем своё предсказание в очередной раз выложить. А я на неё то издалека поглядывал, то вблизи, но скользя. Что интересного можно увидеть в восьмидесятилетней или девяностолетней старухе, кроме многочисленных морщин на лице да дряблой кожи на руках? А она вон какой оказалась! Совсем другой. Шилья её маленьких чёрных глаз после неоднократно возникали в моей памяти и через много лет.
Оставим Герасимовну в покое, потому что она давно умерла, бедолага. Кстати, чуть ли не в один день со Сталиным. И с моим братом Станиславом. И с мамой Эдочки Васильевой (у неё мы иногда покупали такое вкусное молоко от коровы Бурёнки, которую я любил угощать травой после возвращения её с пастбища). Богат урожай оказался для курносой — не только для страны, но и для нашего двора и семьи в пятьдесят третьем — не обошла она его стороной. Смертонос притягивает жертвы, даже когда сам становится трупом, тленом, пока дьявольские силы не покинут его.
Чтобы закончить рассказ о Герасимовне, должен признаться, что вообще её предсказания сбылись. Прозорливая оказалась бабка. Природный психолог. Только верующим я так и не стал. Хотя многие «профессионалы» упорно натыривали[407] меня, убеждая, что я христианин. И ласковыми голосочками, и отборным тюремным паскудным матом. Надо было им, надо… Очень! Ну позарез! Чтобы «мясорубка» работала беспрестанно. Не получилось. Потому что додумался до неоспоримой истины: из ничего невозможно создать нечто. Посему следует, что Мир, Мироздание, Вселенная (читай — Глобальный разум) не создан никем, а существовал, существует и будет существовать всегда. Слово «Мир» я употребил неточно. Под ним следует подразумевать все миры, все пространства, что существовали, существуют и будут существовать во Вселенной и за её пределами, ибо Разум безграничен.
Вероятно, мои рассуждение не совсем верны с точки зрения высоких наук, о которых и представления не имею, но логичны. Собственно, логика и легла в основу моих выводов.
…Тогда перед зеркалом во мне укрепилось убеждение, что в определённых случаях надо сознательно идти на жертвы. А понадобится — рисковать собственным здоровьем, собственной жизнью. И такими незначительными мелочами, как благополучие. Ради чего многие люди и существуют. И был готов на подобные поступки. Если цель стоила того.
За примером далеко не нужно ходить: мама, она имела все возможности, по крайней мере во время войны, устроиться очень благополучно. И наша семья не жила бы столь скудно и голодно. Но она сама выбрала трудный путь. Потому что так требовала обстановка в стране. Она жила не только ради наших семейных, точнее сказать личных, интересов, а всего Отечества. И шла туда, где осознавала себя наиболее нужной.
В прошлые, юные, годы я как-то не задумывался над этим, хотя знал. Её поведение мне казалось обычным. Так должен поступать каждый гражданин страны. Хотя даже детским своим умом понимал, что далеко не все руководствуются этими правильными понятиями. Видел и прямо противоположное. Таких людей я осуждал в себе. И верил, что, поскольку будущая наша жизнь, несомненно, изменится после победоносного окончания войны, все люди станут лучше, добрее — ведь пережить такое… Моя личная судьба виделась мне бесконечно радостной. И я стремился в неё, преодолевая трудности. Как почти все.
А то, что всякие допотопные старухи бормочут о каких-то муках, якобы ожидающих меня в мифическом потустороннем мире, — всё это че-пу-ха! Какой жизнь сам выстроишь, такой она и станет. Ведь главные трудности — позади. И они никогда не повторятся. Всё зависит от тебя самого. А то, что маме сейчас по-прежнему нелегко содержать и кормить уже не нас троих, а лишь отца и Славку, я просто облегчил её жизненную ношу.
Когда изматывающая, кровопролитная война закончилась и с неё вернулся отец всего с одним небольшим осколочным ранением, мама снова перевелась на предприятие, где продолжила работу по своей университетской специальности.
Мне есть с кого брать пример, чтобы сделаться полезным обществу человеком. Примеров и кроме мамы сколько угодно: десятки раз смотрел наши фильмы — их герои не прекрасные ли образцы для подражания? Не однажды перечитывал и книгу Николая Островского «Как закалялась сталь». Она, как уже отмечал, давно превратилась в настольную, самую мудрую, насущную, духовно-руководящую книгу. И сейчас в нашей, ещё небольшой по количеству экземпляров, домашней библиотеке она числится под номером один. По значимости[408] для меня. Похожим (по духу) на Корчагина мне очень хотелось стать: целеустремлённым, честным, готовым вступить в бой, в схватку (не обязательно с винтовкой или наганом) с теми, кто противодействует достижению заветной цели — добиться справедливости. Участвуя в борьбе за создание справедливого общества, в построении его, я продолжу Великое Дело, за которое сложили свои головы миллионы таких, как Павел Корчагин. Я хотел бы стать одним из них. Именно так восторженно я думал, вглядываясь в своё отражение в зеркале, не допуская мысли, что меня может ждать иная судьба.
