ни прочим.
Рядом сидел какой-то обкуренный, клал себе в кофе мед, наверное думал, у него в чашке чай, и тряс головой, как китайский болванчик. Он откуда-то из приморских провинций (точнее он не смог объяснить Джеку, может, его изгнали из родного города, а может, он сам изгнал его из своей наркоманской головы). На левом предплечье у него красовался красно-зеленый омар (на что это намек? Омар, что ли, недоваренный? Выглядит, во всяком случае, несъедобно).
А Боб все завывал: «А вон рыдает твой сын-сирота, / и в руках у него пистолет».
Вывеской салону Алисы служила ярко раскрашенная деревянная доска.
– Веселая, как речка Лит в солнечный денек, – говорила Алиса и добавляла: – Даром что солнечных деньков там никто в жизни не видывал.
Вывеска вызывала ассоциации с морем, словно «Дочурка Алиса» – название океанского порта или корабля.
– А что, я всегда говорила: «Дочурка Алиса» – морское прозвище, – не уставала повторять она, и не без оснований – все-таки его придумал Татуоле в Копенгагене.
– «Уставшие от моря моряки / гребут, гребут, гребут к себе домой», – надрывался Боб Дилан.
А может, не домой, а вот сюда, к Алисе на Квин-стрит, подумал Джек и сходил посмотреть, как там Клаудия; она улыбнулась ему, не разжимая кулаков.
– Этот скипетр – буддийский символ, – говорила Алиса под танец иголок на бедре у дрожащей от боли Клаудии (Джек-то знал, что на внутренних сторонах конечностей всегда больнее, чем на внешних). – Его форма повторяет очертания знаменитого магического гриба бессмертия.
Какая чушь, знаменитый магический гриб бессмертия! Что она выдумает в следующий раз, подумал Джек и отвернулся, не в силах смотреть на резиновые перчатки. Легче наблюдать за этим торчком из приморских провинций, кажется, он научился ловить кайф уже от меда с кофе. Именно эта поездка в Торонто убедила Джека, что столице Онтарио уже никогда не стать ему родным домом.
– «Забудь о мертвецах, что ты оставил здесь, / они не выйдут в путь вслед за тобой», – продолжал вещать Боб Дилан, уверенный, как всегда, в своей абсолютной правоте.
Но тут он попал пальцем в небо. Как предстояло узнать Джеку, вслед за тобой идет все, буквально все.
Из-за татуировки на внутренней поверхности бедра они не смогли по-человечески заняться любовью в оставшиеся дни в Торонто. Но Джек и без того заметил, что Клаудия на него дуется; может быть, она не стала бы спать с ним и без татуировки (тем более в Эмминой кровати). Они покинули Торонто до окончания фестиваля.
Джек чувствовал, что Клаудия в унынии; бесконечные споры по мелочам измотали нервы им обоим. А новая татуировка саднила при ходьбе. С разрешения миссис Оустлер Клаудия надела какую-то Эммину юбку, та оказалась ей сильно велика, но в ней она могла ходить, широко расставив ноги, словно ребенок в подгузнике.
Оглядываясь назад, Джек решил, что лучшие фильмы на фестивале – из ретроспективы, а основной конкурс скучен. Ему особенно запомнилось «Замужество Марии Браун» Фасбиндера, на этот фильм они ходили с Клаудией вдвоем.
Ханна Шигула играет жену солдата, которой удается достичь большого успеха в послевоенной Германии. В жизни есть вещи похуже, чем смотреть кино с Ханной Шигулой, когда твой пенис держит в руках девушка. Тут проблема заключалась в том, что на этом сеансе Клаудия единственный раз за весь фестиваль взяла в руки пенис Джека, – но сам-то он видел «Замужество Марии Браун» раньше, с пенисом в руках у Эммы (в четырнадцать лет, в Дареме, в свой первый эксетерский год).
Сравнение оказалось не в пользу Клаудии, что повергло Джека в замешательство. Он словно увидел здесь знак грядущих изменений в жизни – понял, что ему нравится, как держит его пенис Эмма, и куда меньше – как его держат другие (впрочем, у него были большие надежды на Мишель Махер – кто знает, может быть, однажды…).
– Это ты на меня или на Ханну так реагируешь? – шепнула Клаудия Джеку на ухо – малыш вдруг стал проявлять необыкновенный энтузиазм.
Но Джек знал – ни Ханна Шигула, ни Клаудия тут ни при чем, настроение у малыша поднялось потому, что он вспомнил, как Эмма держала его пенис, когда ему было всего четырнадцать лет.
Там, в кинотеатре, на просмотре «Замужества Марии Браун», Джек понял, что они с Клаудией просто тянут время, просто совершают положенные по правилам ходы, как женатая пара, знающая, что развод неизбежен.
Начало его расставанию с Клаудией положила та поездка в Айову к Эмме, прошлой весной; причина – «разговор о детях», по выражению Клаудии. Если в Торонто их отношения катились под гору, то вскоре после Торонто докатились до самой нижней точки.
Они поехали обратно другой дорогой, не лучшей, но из Торонто в Дарем как ни ехать, все одно скучища. Сначала они отправились в город Кингстон, штат Онтарио, и пересекли реку Святого Лаврентия близ городка Гананокве; переехав через мост, они оказались в городке Александрия-Бей, штат Нью-Йорк. На таможне Джек показал свой канадский паспорт со студенческой визой, Клаудия – американский паспорт. За рулем сидел Джек – татуировка у Клаудии все еще саднила, и она не хотела вести машину.
На ней была все та же гигантская Эммина юбка; миссис Оустлер настояла, чтобы Клаудия взяла ее с собой.
– Эмма давно в нее не помещается, – грустно сказала Лесли. – Ты в ней выглядишь лучше Эммы, хотя эта юбка и слоновья.
Всю дорогу Клаудия ехала с задранной юбкой – проветривала скипетр и смазывала его мазью. Кожа у нее по краям татуировки сильно покраснела, и она уже слышать не могла о том, что это нормально и просто кожа на внутренней поверхности бедра более нежная.
Подъехав к границе, Клаудия, конечно, опустила юбку. Таможенник заглянул в машину.
– Мы ездили в гости к моей маме, она живет в Торонто, – сказал Джек, хотя никто его не просил. – Смотрели фильмы на фестивале.
– Вы что-нибудь везете с собой из Канады? – поинтересовался таможенник.
