— Да ладно. Закажи, что хочешь. За наш счет.
— Я на диете, — сказал грек, протирая стол влажной тряпкой, — мне ничего нельзя, кроме апельсинового сока.
— Что–то не верится, что он настоящий грек, — призналась Мэри Энн Шиллингу, кода официант отошел, — наверняка его даже не Гарри зовут.
— Может, и нет, — согласился Шиллинг, приступая к еде.
Было вкусно, и он обильно поужинал. Немного позже и Мэри Энн, сидевшая напротив него, допила последнюю чашку кофе, отодвинула тарелку и сказала:
— Я все.
И правда, она опустошила свою тарелку дочиста. Закурив сигарету, она улыбнулась ему через влажно–желтый стол.
— Ты не наелась? Хочешь еще?
— Нет. Мне хватит.
Она рассеянно огляделась по сторонам.
— Интересно, а каково это — быть хозяином маленького кафе? Можешь есть что хочешь и когда хочешь. Можно и жить прямо тут… как ты думаешь, он здесь и живет? Ты думаешь, у него большая семья?
— У всех греков большие семьи.
Девушка неутомимо барабанила пальцами по столешнице.
— А может, прогуляемся? Хотя ты, наверное, не любишь ходить пешком?
— Раньше, пока не купил машину, я все время ходил пешком. И вроде бы не особенно страдал.
Он закончил есть, промокнул рот платком и встал.
— Так что пойдем, прогуляемся.
Он заплатил Гарри, который развалился за кассой, и они вышли на темную улицу. Прохожих было уже меньше, и в большинстве магазинов выключили электричество на ночь. Руки в карманах, сумочка под мышкой, Мэри Энн шагала вперед. Шиллинг шел за ней, позволяя ей самой выбирать путь. Однако она сама не знала, куда направиться, и в конце квартала остановилась.
— Куда захотим, туда и пойдем, — объявила она.
— Воистину.
— А сколько могли бы пройти, как ты думаешь? До восхода смогли бы?
— Ну, наверное, нет, — была четверть двенадцатого, — нам бы пришлось идти семь часов.
— И докуда бы мы тогда дошли?
Он стал подсчитывать.
— Если по главному шоссе, то могли бы добраться до Лос–Гатоса.
— А ты был когда–нибудь в Лос–Гатосе?
— Был однажды. В сорок девятом, еще когда работал в «Эллисон и Хирш». У меня был отпуск, и мы направлялись в Санта–Крус.
— А кто это — мы? — поинтересовалась Мэри Энн.
— Макс и я.
— А насколько вы были близки с Бет? — спросила она, медленно переходя улицу.
— Однажды мы были очень близки.
— Так же близки, как мы с тобой?
— Нет, не настолько. — Он хотел быть с ней честным, поэтому он добавил: — Мы провели ночь в лачуге на берегу Потомака, в будке при шлюзе на старом канале. На следующее утро я привез ее обратно в город.
— Тогда–то Дэнни Кумбс и пытался тебя убить?
— Да, — признался он.
— Значит, тогда ты сказал мне неправду, — произнесла она, но в ее голосе не было злости. — Ты сказал, что ты с нею не был.
— Бет еще не была его женой.
Теперь он не мог сказать ей правду — она не поняла бы. Такое нужно пережить, чтобы понять.
— Ты любил ее?
— Нет, совершенно не любил. С моей стороны это была ошибка — я всегда сожалел об этом.
— Но меня ты любишь.
— Да, — сказал он. И в этом он был абсолютно уверен.
Удовлетворенная ответом, девушка пошла дальше. Через какое–то время она как будто снова забеспокоилась.
— Джозеф, — сказала она, — а почему ты поехал с ней, если ты ее не любил? Разве это хорошо?
— Нет, наверное. Но для нее это было обычное дело… я был не первый и не последний, — все–таки нужно было хоть как–то объяснить ей. — Она была… ну, вроде как доступна. Такое иногда случается — физический контакт, и все. Накапливается напряжение, и ты находишь способ его выпустить. В этом нет ничего личного.
— А до меня ты кого–нибудь когда–нибудь любил?
— Была одна женщина по имени Ирма Флеминг, вот ее я очень любил.
Он замолчал, вспоминая жену, которую не видел уже много лет. Они с Ирмой официально развелись — боже, когда это было? — в 1936 году. В тот год, когда Альф Лэндон баллотировался в президенты.
— Но, — продолжил он, — это было очень давно.
— А как давно? — спросила Мэри Энн.
— Мне не хотелось бы об этом говорить.
В этой истории было много подробностей, о которых он предпочел бы не распространяться.
— А если я спрошу, сколько тебе лет?
— Мне пятьдесят восемь, Мэри.
— А, — она кивнула, — я примерно так и думала.
Они дошли до автомойки на обочине шоссе. Увидев ее, Шиллинг вспомнил свой первый час, проведенный в Пасифик–Парке: Билла, чернокожего владельца автомойки, и его помощника, который пошел куда–то за колой. И ту школьницу с темными волосами.
— А ты в эту школу ходила?
— Конечно. Другой здесь нет.
— И давно ты ее закончила?
Он легко мог представить ее в образе школьницы; как она в свитере и юбке, с несколькими учебниками под мышкой, плелась, как та девушка, от школы к кафе «Фостерз Фриз» в три часа теплого летнего дня.
Свежие маленькие грудки, подумал он почти грустно. Как дрожжевые пирожки. Покрытое легким пушком тело растет и наливается… и от него пахнет весной.
— Два года назад, — сказала Мэри Энн. — Я не любила школу. Дети все тупые.
— Ты сама была ребенком.
— Только не тупым, — парировала она, и он готов был в это поверить.
Радом с закрытой автомойкой стояла придорожная лавка, где торговали керамикой. Там еще горело несколько огней; женщина в длинном халате заносила товар внутрь.
— Купи мне что–нибудь, — вдруг сказала Мэри Энн, — чашку или горшок для цветов; что–нибудь, чем я могла бы пользоваться.
Шиллинг подошел к женщине.
— Вы еще не закрылись? — спросил он.
— Нет, — не прерываясь, ответила женщина, — можете выбрать что пожелаете, но я, с вашего позволения, продолжу уборку.
Вместе с Мэри Энн они прошлись между тарелок и мисок, ваз и кашпо.
— Тебе что–нибудь понравилось? — спросил он. По большей части это была цветастая безвкусица на потребу автолюбителям.
— Выбери сам, — попросила Мэри Энн.
Он поискал и нашел простое глиняное блюдо, покрытое голубой в крапинку глазурью. Он заплатил и понес его Мэри Энн, которая стояла и ждала его в сторонке.
— Спасибо, — скромно сказала она, принимая блюдо, — красивое.
— По крайней мере, без рисунка.
С блюдом в руках Мэри Энн последовала дальше. Оставив позади магазины, они приближались к темному перелеску на краю города.
— Что это? — спросил Шиллинг.
— Парк. Здесь устраивают пикники.
Вход был перегорожен висящей цепью, но девушка перешагнула через нее и пошла к ближайшему столику.
— Ночью сюда вообще–то нельзя, но за этим никто не следит. Мы сюда все время ходили… когда в школе учились. Приезжали на машине, парковались у входа и шли дальше пешком.
Возле стола нашлись каменный мангал и урна, чуть дальше — питьевой фонтанчик. Вокруг площадки для пикников вразброс росли деревья и кусты — хаотичные тени в сумраке ночи.
Мэри Энн присела на скамейку и откинулась в ожидании, когда он догонит. Дорожка на площадку вела в гору, и, подойдя к ней, он с трудом переводил дыхание.
— Здесь приятно, — сказал он, усаживаясь на скамейку возле нее, — зато в другом парке есть утка.
— Ну да, — отозвалась она, — тот здоровый селезень. Он уже много лет там живет. Хотя я помню его еще утенком.
— Он тебе нравится?
— Конечно. Хотя как–то раз он пытался меня укусить. Но ведь тот парк — он для пенсионеров. — Она огляделась. — Летом мы часто сидели здесь, когда была жара; тут было здорово, мы пили пиво и слушали переносной «Зенит». Я забыла, чей он был. Однажды он выпал из машины и разбился.
Положив голубое блюдо на колени, она стала внимательно его изучать.
— Ночью даже не скажешь, какого оно цвета.
— Оно голубое, — сказал Шиллинг.
— Крашеное?
— Нет, это обожженная глазурь, — объяснил он, — ее наносят кисточкой, а потом все это дело ставят в печь на обжиг.
— Ты знаешь почти все на свете.
— Ну, я видел, как обжигают глиняную посуду, если ты это имеешь в виду.
— Ты, наверное, весь мир объездил?
Он засмеялся от этой мысли.
— Нет, я был только в Европе. Англия, Франция, около года в Германии. Даже не вся Европа.
— Ты говоришь по–немецки?
— Достаточно хорошо.
— По–французски?
— Не так хорошо.
— Я два года учила испанский в старших классах, — призналась Мэри Энн, — а теперь ни слова не могу вспомнить.
— Ты все вспомнишь, если тебе это когда–нибудь понадобится.
— Мне бы хотелось попутешествовать, — сказала она, — поехать в Южную Америку, в Европу, на Восток. Как ты думаешь, каково в Японии? У моей соседки есть брат, так он был в Японии после войны. Он прислан ей много пепельниц, и коробочки с секретом, и прелестные шелковые занавески, и серебряный нож для писем.
