— Шахматы, — произнес Хезель. — Вполне возможно; Альф Франкенстайн способен на все, кроме приготовления пищи. — Тут он заметил Партриджа и озорно сверкнул глазами. — Ох уж эти стерео–дел–мастера. Если бы только Малер был жив…
— В стерео, — мрачно вступил Партридж, — Малер смог бы услышать подлинное звучание своих вещей.
— Это аргумент, — признал Хезель, переводя внимание на хозяина. — Мы, конечно, должны помнить о том, что Малер добивался идеального звучания своей музыки. А есть ли в вашей системе рычаг или ручка, которая включала бы идеальное малеровское звучание? Ведь если она есть…
— Сид, — прервал его Шиллинг, зная, что долгие годы дружбы дают ему такое право, — ты отдаешь себе отчет в том, что оскорбляешь Лиланда, при этом поглощая его выпивку?
— Если бы не его выпивка, — мгновенно парировал Хезель, — я бы вообще никого не оскорблял. Что тебя привело сюда, Джош? Все надеешься подписать контракт с Морисом Равелем?
Две мясистые руки, как огромные змеи, потянулись к Шиллингу, который принял их, и мужчины тепло обнялись.
— Ряд видеть тебя, — сказал Хезель; они оба были тронуты. — Все таскаешь с собой в чемодане коробку с контрацептивами?
— То, что ты называешь чемоданом, на самом деле большая кожаная спринцовка, сделанная на заказ.
— Как–то раз, — доверительно обратился Хезель к своей аудитории, — я встретил Джоша Шиллинга в баре… — Он на мгновение умолк. — Боже правый, Шиллинг! Хотел бы я посмотреть на женщину, которой впору такая спринцовка!
Немного смущенный, Шиллинг искоса глянул на Мэри Энн. Как–то она переносит явление великого современного композитора Сида Хезеля?
Она стояла, сложив руки, и ее, казалось, это ни забавляло, ни обижало. Что она думает, было совершенно непонятно. В своих черных шелковых брюках она казалась невероятно стройной, линии ее прямой спины и удлиненной шеи были удивительно гармоничны, а маленькие острые грудки вызывающе торчали поверх скрещенных рук.
— Сид, — сказал Шиллинг, выводя Мэри Энн вперед, — я тут открыл маленький магазин пластинок в Пасифик–Парке. Помнишь, я всегда о таком мечтал? И вот однажды, когда я распаковывал посылку, из коробки выскочил эльф.
— Дорогая, — обратился к ней Хезель, в голосе которого теперь не было ни тени сарказма, — подите сюда и расскажите мне, что заставило вас пойти на работу к этому старику. — Он вытянул руку и сомкнул свои пальцы вокруг ее запястья. — Как вас зовут?
Она назвалась, негромко и с тем врожденным достоинством, к которому Шиллинг уже начинал привыкать.
— Не будьте такой неуловимой, — сказал Хезель, улыбаясь окружившей их публике. — Она ведь неуловимая, правда?
— Что вы имеете в виду? — спросила его Мэри Энн.
Хезель нахмурился.
— В виду? — как будто недоумевал он. — Ну, — воскликнул он чересчур громким, срывающимся голосом, — я имею в виду… — Он повернулся к Шиллингу: — Ты объясни ей.
— Он имеет в виду, что вы очень симпатичная девушка, — промолвила Эдит Партридж, которая появилась, держа поднос с бокалами. — Ну–ка, кто тут засох?
— Я, — пробурчал Хезель, нащупывая себе бокал, — спасибо, Эдит.
Отпустив руку Мэри Энн, он переключился на хозяйку:
— Как детишки?
— Ну и как он вам понравился? — спросил девушку Шиллинг, уводя ее сквозь кольцо слушателей прочь от Хезеля. — Он ведь вас не расстроил?
— Нет, — сказала он, покачав головой.
— Как обычно, слишком много выпил. Он показался вам отвратительным?
— Нет, — сказала он, — он же как Нитц, правда? То есть не такой, как большинство людей… что бы это ни значило. Наверное, это жестокость. То, чего я боюсь. А его я не боялась.
— Сид Хезель — добрейший в мире человек, — отозвался он, чувствуя облегчение и благодарность. — Принести вам чего–нибудь выпить?
— Нет, спасибо, — ответила она и вдруг в приступе внезапного уныния спросила: — Тут ни для кого не секрет, сколько мне лет, так ведь?
— А сколько вам лет?
— Слишком мало.
— Вот и замечательно. Сравните себя, скажем, с нашей компанией — Партридж, Хезель, Шиллинг — трое старикашек, предающихся воспоминаниям о тех временах, когда музыку еще записывали на валики.
— Я бы и сама хотела об этом поговорить, — горячо возразила Мэри Энн. — А что я могу сказать? Только и остается, что повторять свое имя… ну не прелесть ли?
— По мне так очень даже, — сказал он, и это была правда.
— Вот вы знаете, кто такой Мийо?
— Да, — признался он.
Она побрела прочь, и после некоторого колебания он последовал за ней. Притормозив возле группы звукоинженеров, она стала прислушиваться к их разговору. Личико ее сделалось тревожно–хмурым; эту мину он уже видел не раз.
— Мэри Энн, — сказал он, — они сравнивают спады частот у новых усилителей Богена и Фишера. Какое вам до этого дело?
— Да я даже не понимаю, о чем речь!
— О звуке. И временами я сомневаюсь, понимают ли они сами.
Он отвел ее в безлюдный угол и усадил в кресло у окна. Она вцепилась в бокал — сумочку у нее забрала Эдит Партридж — и уставилась в пол.
— Выше нос, — сказал он.
— А что это за жуткий грохот?
Он прислушался. Слышен был только шум голосов и, конечно, симфонический водопад Малера.
— А, вот, наверное, в чем дело. Здесь где–то рядом установлена рупорная колонка.
Он пошарил руками за репродукцией и обнаружил вмонтированную в стену решетку.
— Видите? Звук идет отсюда.
— А это как–то называется?
— Да. Это Первая симфония Малера.
Мэри Энн задумалась.
— Вы даже название знаете. А меня научите?
— Конечно. — Он был тронут.
— Потому что я хочу поговорить с этим человеком и не могу, — честно призналась Мэри Энн, — с тем толстяком. — Она встряхнула головой: — Я, кажется, устала… сегодня в магазине было столько народу. Который час?
Была всего половина десятого.
— Хотите уже пойти? — спросил он.
— Нет, это как–то неправильно.
— Как захотите, так и будет, — произнес он совершенно искренне.
— А куда бы мы поехали? Обратно?
— Если хотите.
— Не хочу.
— Ну, — мягко сказал он, — тогда не поедем. Можем зайти в бар. Можем перекусить где–нибудь; можем просто погулять по Сан–Франциско. Что угодно можем сделать.
— А на фуникулере можем прокатиться? — слабым, унылым голосом спросила она.
Меж тем в дальнем конце комнаты разгорался спор. Сквозь завесу симфонического шума прорывались недовольные голоса. Это были Партридж с Хезелем.
— Давайте попробуем рассуждать разумно, — брюзжал Партридж. — Я согласен, что мы должны сохранить ясное представление о цели и средствах. Однако звук — это не средство, а музыка — не цель; музыка — это ценностная характеристика, применяемая к признанным звуковым паттернам. То, что вы называете звуком, это тоже музыка, просто она вам не нравится. И более того…
— И более того, — громыхнул в ответ Хезель, — если я пару раз подряд шандарахну по мешку с бутылками, то могу с полным правом заявить, что сочинил произведение под названием «Исследование стекла» — так, по–вашему? Или я вас неправильно понял?
— Не нужно переходить на личности.
Партридж повернулся спиной к Хезелю и зашагал прочь, натянуто улыбаясь, двигаясь от компании к компании и здороваясь с вновь пришедшими. Постепенно гостиную снова наполнили разговоры и музыка, а Хезеля, окруженного сонмом неофитов, перестало быть слышно.
— Боже мой, — выдохнул Партридж, приближаясь к Шиллингу и Мэри Энн, — ну конечно, он напился. Ладно, сам виноват.
— Сам виноват, что пригласил его? — спросил Шиллинг.
Тут послышались характерные звуки пианино — кто–то начинал играть. Партридж вскипел с новой силой.
— Это Хезель, черт его дери! Он все–таки нашел инструмент. Я же говорил Эдит, чтобы увезла его из дома с глаз долой.
— Не так уж это просто, — сказал Шиллинг, не испытывая особого сочувствия к хозяину, — такие вещи нахрапом не делаются.
— Я должен его остановить; он все испортит.
— Что он испортит?
— Как что? Демонстрацию. Мы собрались здесь, чтобы торжественно презентовать новое измерение звука, и у меня нет никакого желания терпеть его инфантильные…
— Сид Хезель, — прервал его Шиллинг, — публично играет на фортепьяно в среднем раз в год. Я могу назвать нескольких студентов–композиторов, которые охотно отдали бы правый глаз за то, чтобы его услышать.
— То–то и оно. Он специально выбрал этот момент; конечно, на публике он не играет. Но как он добрался до пианино? Он такой жирный, что еле переваливается с ноги на ногу.
— Идем, — сказал Шиллинг, наклоняясь к Мэри Энн, — это нельзя пропустить… такого шанса вам больше не выпадет.
— Жаль, что с нами нет Пола, — сказала она, когда они протискивались поближе.
