мой вагон. Внешний вид их был неузнаваемым. Недавнее высокомерие сменилось низкопоклонством, и они, не выбирая выражения, просили меня простить им их «непозволительное» поведение, о котором они глубоко сожалеют и сами, потому что знают, как несправедливы были их попытки обвинить русскую администрацию в небрежности к своему гостю. Они заявили мне, что видели консула Каваками, который дал им все разъяснения, переданные ими уже в их газеты, и с полным благородством взял на себя всю вину, которой на самом деле и не было, так как подобное несчастье могло произойти при каких угодно условиях.
На этом весь инцидент был исчерпан, тем более что харбинские газеты опубликовали уже в вечернем их выпуске тождественное их заявление.
Генерал Унтербергер встретил меня на Пограничной в состоянии, близком к панике. После принятия почетного караула, как только мы остались вдвоем в моем вагоне, он сказал мне, что не сомневался ни на минуту, что случившееся событие только ускорит развязку и не пройдет и нескольких дней, как мы узнаем о нападении Японии на нас.
Говорить о том, каких усилий стоило мне, чтобы привести его в более спокойное настроение, просто не стоит, и я думаю, что при всем кажущемся успокоении он продолжал в душе не верить, и все твердил об одном: «Вы должны убедиться сами в нашей беззащитности и доложить о ней государю». Зачем он настаивал на моем прибытии в Хабаровск, к чему показывал он мне свою Амурскую флотилию, пригодную разве только для борьбы с Китаем, но не имеющую ни малейшего значения в отношении отражения нападения Японии, зачем потребовал он, чтобы я совершил вместе с ним переход на «Аскольде» из Владивостока в Новокиевское селение, как избранное им новое место укрепления нашего побережья, — остается мне совершенно непонятным до сих пор. Пользы от этих экскурсий я никакой не извлек, время потерял и отнял немало дней от пребывания в Харбине, заставляя потом и себя, и всех отнимать ночные часы для работы.
Но я могу сказать по совести, что во Владивостоке я дал все время, которое было необходимо для выяснения, как самому себе, так и генералу Унтербергеру, неправильности его телеграмм с обвинениями Министерства финансов в непредоставлении нужных кредитов на оборону этого лучшего нашего опорного пункта на Тихом океане, представляющего своими естественными условиями все удобства сделать его трудным для захвата. Впрочем, к чести генерала Унтербергера нужно сказать, что он руководствовался почти исключительно теми ответами, которые ему давало Военное министерство на его настояния, и не дал себе труда проверить на месте неправильность их.
Зато мне, прибывшему со всеми данными о размерах кредитов, не использованных Военным министерством, не стоило большого труда разъяснить ему на месте истинное положение вещей, и, как человек честный, хотя и ограниченный, он быстро перешел из моих обвинителей в самого ревностного защитника моего перед военным министром, когда последний, тотчас по моем возвращении и представлении государю отчета в поездке, возобновил свою песню о вечных затруднениях, чинимых мною.
С разрешения генерал-губернатора его военные подчиненные открыли мне все безнадежное положение крепости и всю ее беззащитность, вытекавшую из того, что все их представления годами лежали без движения в Военном министерстве. Дело доходило до прямого анекдота (и было просто смешно, если бы не было на самом деле грустно), как один из образчиков того особого отношения к своим обязанностям, которыми отличался военный министр Сухомлинов.
После целого ряда сношений с управлением Владивостокской крепости, Главное инженерное управление наметило общий план обороны крепости и поручило детальную ее разработку инженерной части крепости. Последняя составила детальный план и послала его в Петербург. Долго лежал этот план без всякого ответа, и ни сметы, ни детали плана не были даже затребованы.
В один прекрасный день комендант крепости получает шифрованную телеграмму военного министра такого содержания:
«Государь император лично интересуется знать, когда будет закончено сооружение оборонительной линии № такой-то и в частности высоты 270».
Изумлению в управлении крепости не было конца, потому что не только сооружение этой линии не было начато, а следовательно, и вопрос о сроке окончания становился непонятным, но самое существование этой оборонительной линии было под сомнением, так как взгляд на нее строителя крепости генерала Жигалковского не разделялся комендантом и вызывал большие споры в Главном инженерном управлении, да и сам генерал-губернатор Унтербергер, по специальности военный инженер, далеко не был вполне убежден в пользе именно этой линии и в частности высоты № 270.
Меня свозили даже взглянуть на эту спорную высоту, которой генерал Жигалковский придавал значение первостепенной важности, как пункта, дававшего наибольший простор обстрела, но из моей экскурсии ничего не вышло. Мы попали в такой туман, даже не доехав до высоты 270, что пришлось спуститься вниз, не вынеся никакого впечатления.
Уже после моего возвращения в Петербург я имел случай говорить об этом инциденте с помощником военного министра Поливановым, который сказал мне, что он хорошо знает весь спорный вопрос, вполне разделяет взгляд генерала Жигалковского, но в Главном инженерном управлении держатся совершенно иного взгляда, и, вероятно, дело потребует особого исследования на месте раньше, чем будет принято какое-либо решение.
Чем кончился этот вопрос, я так и не узнал до самого моего ухода из министерства пять лет спустя.
Польза от пребывания моего во Владивостоке была, однако, немалая. Я оставил в руках генерала Унтербергера точный перечень кредитов, открытых на Владивосток и не израсходованных на месте. В обмен я получил от крепостного управления любопытное извлечение о переписке его с Петербургом и самый красноречивый перечень тех вопросов, по которым или не было получено никакого ответа в течение нескольких лет, или получались указания, сводившиеся к пересмотру ранее решенных дел, и предложение разработать те же вопросы в совершенно новом направлении. Инженерное управление бросало сделанную работу, принималось за новую, и опять получалась только невероятная волокита.
Передавая мне эти справки в присутствии коменданта и генерал-губернатора, генерал Жигалковский совершенно открыто заявил, что ни он, ни кто-либо из его сотрудников совершенно не верит тому, что когда-либо начнутся настоящие работы, и что прав был в сущности генерал Редигер, предлагавший еще в 1905 или 1906 году просто упразднить Владивостокскую крепость, потому что как
