какого-либо неудовольствия на нас. Японский посол барон Мотоно был у него даже в особой аудиенции для того, чтобы выразить признательность его правительства за все мои действия и заверить нас в том, что на нашей администрации не лежит ни малейшей ответственности за то, что произошло.
По отношению же к представленному мною отчету, государь вернул мне этот отчет с целым рядом самых лестных для меня отметок, а на отчете по Владивостоку написал, что он преподаст свои указания военному министру, сердечно благодарит меня за всестороннее освещение истинного положения вещей и «уверен в том, что не услышит более несправедливых обвинений министра финансов в не ассигновании долгосрочных кредитов, когда и отпущенные остаются годами без употребления».
Совет министров заслушал мой отчет и все резолюции государя; все министры отозвались крайне сочувственно ко всем моим заключениям, присутствовавший же в заседании военный министр не обмолвился ни одним словом, и началась снова будничная жизнь, и завертелось обычное колесо, но только более ускоренным темпом, так как Дума и Государственный совет начали уже свою работу.
Вскоре пришлось, однако, встретиться, в связи с моею поездкою на Восток, с новым инцидентом, вызванным военным министром Сухомлиновым.
Весною следующего года, 1910-го, без всякого сообщения о том в Совете министров, я узнал из газет, что военный министр выехал, по высочайшему повелению, на Дальний Восток.
Прошло всего не более трех недель, как он вернулся, стал как ни в чем не бывало посещать заседания Совета и ни одним словом не обмолвился о том, что он там делал.
Только как-то раз после очередных дел в Совете П. А. Столыпин спросил меня, получил ли я его отчет, который он только что доставил ему. Я ответил ему отрицательно, потому что не только не получил этого отчета, который, однако, многие министры, по их словам, уже успели получить и прочитать, но высказал даже предположение, что, вероятно, его и не получу. Так оно и случилось. Я действительно не получил этого отчета от самого военного министра и ознакомился с ним только по экземпляру, переданному мне Столыпиным для прочтения.
Отчет этот нигде не обсуждался, печать его не узнала или замолчала, государь не сказал мне ни одного слова ни на одном из моих докладов этого времени, и только Столыпин однажды открыто сказал при многих министрах, что он и не воображал, что что-либо подобное могло быть написано и даже доложено государю. И было, на самом деле, чему удивляться.
Весь отчет представлял собою сплошную критику на выводы и представленные мною данные шесть месяцев тому назад.
Все, что я находил хорошим, было осмеяно и составило предмет глумления. Заамурский округ пограничной стражи назван оловянными солдатиками для забавы «господина шефа Пограничной стражи, министра финансов», не представляющим ни малейшего боевого значения и не имеющим самой элементарной подготовки.
Железнодорожная бригада существует только для игры в эксплуатацию железной дороги и не может сравниться с самыми плохими железнодорожными батальонами военного ведомства и так далее, все в том же духе. А между тем начальник дороги донес мне по телеграфу, что как при проезде военного министра во Владивосток, так и при обратном его возвращении домой он встретил генерала Сухомлинова на пограничных станциях Китайско-Восточной дороги и просил его остановиться на дороге и осмотреть ее сооружения, а начальник округа генерал Чичагов, знавший близко военного министра, усиленно настаивал на том, чтобы он удостоил округ и бригаду своим вниманием. Оба они получили решительный отказ, со ссылкою, что его время так ограниченно, что он не может даже остановиться хотя бы на один день, и генерал Сухомлинов на самом деле не выходил из своего вагона, никого ни о чем не расспрашивал и только согласился принять почетный караул на Хабаровском вокзале, и принял от дороги завтрак на вокзале же во время сорокаминутной остановки поезда, и все только восторгался грандиозностью дороги, удивительным состоянием полотна ее и «такими сооружениями, которых не сыщешь нигде в России».
В таком же духе упомянул отчет о моем посещении Хабаровска для «совершенно непонятного осмотра судов Амурской флотилии, как будто эта флотилия тоже перешла в ведение министра финансов», хотя его самого сопровождал туда тот же генерал-губернатор Унтербергер, который лучше всех знал, почему посетил я Хабаровск.
По поводу Владивостока я нашел в отчете только одну фразу: «Следуя примеру г. министра финансов, я представляю вашему императорскому величеству особый письменный доклад, во избежание того, чтобы важные государственные тайны не были разглашены в ущерб нашей государственной обороне».
Казалось, самая элементарная последовательность должна была побудить военного министра сообщить мне ответ его на то, что я доложил государю полгода тому назад, в особенности если я доложил пристрастно и неосновательно.
Но всего интереснее было то, что почти половина всего отчета была посвящена полемике со мною по поводу моего вывода о слабости Китая и силе и опасности для нас Японии. Тут уж перо генерала Сухомлинова разошлось без всякого ограничения, и заключения его были настолько нелепы и детски, что Извольский спросил однажды Столыпина, будет ли слушаться отчет военного министра в Совете министров, как слушался отчет министра финансов, потому что он не может оставить без разбора его заключения по политической части нашего положения на Дальнем Востоке, настолько они противоречат тому, что он постоянно докладывает государю и что положено в основу всей нашей политики, освещенной полным одобрением государя.
Я просто не хочу пересказывать здесь всего, что наговорил генерал Сухомлинов, очевидно задавшись одной целью — назвать белым то, что я назвал черным, не справляясь с впечатлением, которое неизбежно получалось от его полемического задора. Мне не хочется давать и повода думать, что я свожу какие-то расчеты за прошлое, когда это прошлое, на самом деле, было и — былью поросло.
При этом разговоре Сухомлинов не присутствовал, его заменял генерал Поливанов, который обещал узнать, как смотрит военный министр на свой отчет по поездке, и обещал дать ответ его председателю Совета министров.
Через несколько дней П. А. Столыпин получил письмо самого Сухомлинова с сообщением, что его отчет имеет строго конфиденциальный характер и, по указаниям его величества, рассмотрению Совета министров не подлежит, тем более что все вытекающие из него распоряжения уже сделаны по указаниям
