моего злого гения, павловского солдата!
— По постановлению Совета солдатских и рабочих депутатов вы будете судиться за покушение на убийство солдата лейб-гвардии Павловского полка, часового, стоявшего на посту…
Этого было достаточно, чтобы меня вернули в зал арестованных. Однако пропуск, выданный мне Дзевалтовским, отобрать забыли. Но я сохранил присутствие духа и решил усыпить бдительность моего врага-павловца. Я притворился спящим. Павловец, видимо сильно утомленный и голодный, не замедлил исчезнуть, очевидно, с намерением что-либо перекусить. Я воспользовался этим случаем.
Мне повезло: в казармы, на смену комиссара, прибыл в это время новый вольноопределяющийся, совсем юнец, Я предъявил ему пропуск, выданный мне Дзевалтовским. Вид у меня был настолько самоуверенный и решительный, что заменивший комиссара юнец, ни на минуту не задумавшись, дал мне сопровождающего, который и вывел меня из казарм полка. В темном коридоре мы встретили злополучного павловца, но, к большому моему счастью, он меня не заметил или не узнал. Через пять минут я был уже на свободе.
Направляясь к Невскому проспекту, я неожиданно услышал оклик: — Стой. Пропуск!
— Свой! — ответил я, предъявляя мой пропуск. — Я еду с важным поручением от товарища Дзевалтовского к товарищу Ленину.
Врал я нагло.
Начальник заставы, красногвардеец с большими усами, стал рассматривать мой пропуск, читая его по складам. После короткого раздумья он заявил товарищам:
— Ребята, он наш! Пропустите его.
Бедный начальник заставы! Он, очевидно, был неграмотный, ибо, рассматривая мой пропуск, держал его вверх подписями.
Через пятнадцать минут я был у себя дома на Морской. На следующий день я узнал, что все генералы, находившиеся на грузовике, отвозившем арестованных в Петропавловскую крепость, были сняты с него на Троицком мосту и частью брошены в Неву, а частью тут же, на мосту — расстреляны.
Началось отсиживание мое в квартире на Морской, так как выход на улицу был крайне опасен: напротив находилась телеграфная и телефонная станция, осаждаемая большевиками, которые все время держали ее под сильнейшим пулеметным и ружейным огнем. Броневики запирали выход как в сторону Невского проспекта, так и Исаакиевской площади. Всюду стояли заставы красногвардейцев и матросов. Пулеметы трещали непрерывно, с утра до ночи. Юнкера с необычайным мужеством и самоотверженностью защищали станцию в надежде на скорый подход подкреплений.
Общая обстановка в этот момент была крайне туманна. Дзевалтовский уверял, что большевики владели всем Петроградом и что силы матросов и красногвардейцев насчитывали более чем восемьдесят тысяч бойцов. Крейсер «Аврора» и миноносцы стояли у Николаевского моста, готовые в любой момент открыть огонь по Зимнему дворцу. Носились упорные слухи, что Керенский бежал, а Временное правительство в полном составе арестовано и отправлено в Петропавловскую крепость[1310]. Войска Петроградского гарнизона якобы полностью перешли на сторону красных.
Повсюду шли поголовные обыски и аресты.
В ночь на 27 октября, в час ночи я был разбужен страшным шумом и криком. Подойдя к окну, я увидел, что матросы и красноармейцы громят винный погреб. Дорогие вина и шампанское рекой лились по двору…
По городу ходили фантастические слухи.
Однажды, около десяти часов вечера, ко мне явился молодой человек, лет восемнадцати. Он был одет в кожаную тужурку комиссарского типа, сапоги и брюки пехотного образца, на голове — матросская шапка, через плечо красовалась пулеметная лента; на поясе висели два револьвера.
— Я — москвич, — заявил он. — Я ищу генерал-квартирмейстера штаба Московского военного округа.
Я представился.
— Я случайно узнал, что вы здесь, — сказал юноша, — и предлагаю вам мои услуги.
Но чем он мог быть мне полезен? Разве как разведчик. Керенский с первого дня революции был мне противен. Особенную брезгливость вызвал он у меня, когда, адвокат по образованию, взял на себя обязанности военного и морского министра. Более зло и жестоко насмеяться над военным делом было невозможно. С этого момента армия была обречена на верное поражение.
Выступление генерала Корнилова[1311] против Керенского почти весь штаб Московского военного округа принял сочувственно и стал на сторону Корнилова. Я был в это время генерал-квартир-мейстером. В штабе, при помощи надежных писарей, было отпечатано пять тысяч экземпляров воззвания ген[ерала] Корнилова. При сформировании, по приказанию командующего войсками ген[ерала][1312] Верховского[1313], двух заградительных отрядов против генерала Корнилова, эти последние были снабжены орудиями без затворов и замков, а потому стрелять не могли. Начальник штаба ген[ерал][1314] Рябцев[1315], узнав об этом, пришел в неописуемую ярость. Не знаю, чем бы все это кончилось, но, к моему счастью, через три дня после этого он был арестован большевиками и при попытке бежать был застрелен[1316].
В этот период восстания большевиков в области военного управления был полный хаос.
Во главе Петроградского военного округа был генерал[1317] Полковников[1318]. Ему было не более тридцати шести лет. Отсюда понятно, что он не имел ни надлежащего опыта, ни авторитета. К тому же он имел нерешительный, вечно колеблющийся характер. Он всегда дрожал за свою шкуру и пессимистически смотрел на будущее. В августе месяце он показал себя с отрицательной стороны, изменив генералу Корнилову: он оставил генерала Корнилова, в распоряжении которого состоял, и перешел на сторону Керенского[1319]. Еще через несколько дней он вступил в преступные переговоры с Советом солдатских и рабочих депутатов и затем перешел на их сторону. Имеются неоспоримые данные и доказательства тому, что Полковников в период выступления большевиков всецело поддерживал их против Керенского. На его счет нужно также отнести и большие жертвы, которые имелись в результате массового убийства юнкеров, посланных сражаться с подавляющими силами матросов и красногвардейцев вообще и в частности — для обороны телефонной станции. Здесь поистине происходила бессмысленная резня и кровавое побоище. За все эти деяния он впоследствии получил должное возмездие: в ноябре месяце 1918 года, занимая у большевиков, по доброму желанию и в силу неограниченного честолюбия, пост начальника штаба Приволжского военного округа[1320], он был повешен ими на Дону, в одном из зимовников Задонской степи[1321]. Большая вина Полковникова состояла еще и в том, что он не предпринял ничего для защиты и охраны Временного правительства.
Все точно знали, что вскоре последует выступление большевиков. Не знали только, когда именно оно произойдет, а потому и времени было более чем достаточно, чтобы задолго до выступления создать сильный, надежный и верный отряд из трех родов оружия, на который можно было бы положиться. В Петрограде в это время слонялось, без всякой цели и смысла, много офицеров. Из них можно было сформировать сильный отряд, придав ему верные казачьи части.
В
