действительности ничего сделано не было. Каждый был предоставлен самому себе. Все плыли по течению, разрозненно, по своему усмотрению, как Бог на душу положит, не оказывая никакого сопротивления большевикам. При таких условиях что же могли сделать отдельные офицеры, изолированные от внешнего мира? Сопротивление для них было невозможно.
Вся инициатива была в руках большевиков. Они действовали решительно, планомерно, организованно. Все их распоряжения исполнялись точно, быстро и беспрекословно. Да, они были полновластными господами города Петрограда!
Вот при такой туманной обстановке предложил мне свои услуги мой незнакомец. Конечно, я воспользоваться ими не мог, так как действительно был беспомощным, находясь в чужом гарнизоне. В свою очередь я предложил ему переночевать у меня.
На следующий день на рассвете незнакомец выехал на фронт, обещая мне привезти последние новости оттуда. Поздно вечером того же дня он действительно вернулся и принес очень хорошие сведения. По его словам, конный корпус генерала Краснова занял Гатчину и, после боя 28 октября — Красное Село[1322]. За казаками шла пехота. Настроение Красной гвардии и матросов сильно упало. Все опасались исхода боя, который был неизбежен на подступах к Петрограду…
Матрос говорил с увлечением. Видно было, что его симпатии полностью на стороне правительства. Прошел еще один день, и мой незнакомец явился снова. Его трудно было узнать: он был чем-то подавлен, усталый, измученный. В самых мрачных красках он изложил мне события дня:
— Все погибло, — сказал он. — Керенский бежал, переодевшись в женское платье. Казаки разбиты и отброшены на Гатчину. Генерал Краснов взят в плен. Настроение белых подавленное, угнетенное. Дальнейшее сопротивление невозможно.
Хуже того, о чем мне рассказал незнакомец, быть не могло.
В последующие дни я узнал, что действительно все погибло.
Казаки уходили на Дон. Большевики торжествовали полную победу. Впереди не было никакого просвета.
Началась кровавая вакханалия: всюду шли повальные обыски, аресты и расстрелы. Каждый ждал своей очереди.
Оставалось на выбор два выхода: или признать большевиков, или бежать за границу. Я выбрал последнее, но являлся вопрос, куда бежать? Через Украину или Дон или через Сибирь? Где достать документы? Как быть с семьей?
Вот перед такой тяжелой проблемой очутилось неожиданно для себя наше многострадальное рядовое офицерство, загнанное, как затравленный зверь, в тупик. Помощи ждать было неоткуда.
С обеих сторон началась усиленная подготовительная работа. Со стороны «Чека»[1323] вырабатывались способы и приемы, как бы скорее и лучше заманить в свою западню опаснейших врагов — офицеров. А эти последние стали придумывать самые изощренные способы легко и безопасно исчезнуть и избежать цепких лап «Чека».
В «Чека» спешно разрабатывались планы проведения всеобщей регистрации офицеров и разделения их на «овец и волков». Офицеры стали рыскать по разным консульствам, ища какой-либо лазейки, чтобы покинуть Россию. Многие из них широкой волной двинулись, кто — на Юг, в Донскую область, а кто — в широкие просторы Сибири, в надежде скрыться в ее заповедных лесах и тайных убежищах. Большая же часть офицеров бросилась на Украину, где большевики ловко подготовили верную западню для всех, желавших перейти границу с Польшей.
В начале 1917 года, 17 января, в моей жизни произошло крупное событие, которое так или иначе повлияло на мою дальнейшую судьбу. В это время я жил в своей вилле в Удельном парке, в десяти верстах от Петрограда. Ввиду предстоящего отъезда на фронт, я взял из Государственного банка все мои сбережения.
17 января, как обычно, в девять часов утра я выехал на работу в Генеральный штаб. Как только я вошел туда, швейцар мне сообщил, что по телефону из моей виллы передавали, что случилось какое-то несчастье и что я должен немедленно вернуться. Как на крыльях я летел по Каменноостровскому проспекту обратно домой. Подъехав ближе к парку, я увидел, что из его середины, оттуда, где находилась моя вилла, поднимался широкими клубами, почти вертикально к небу, густой черный, как смола, зловещий дым. Не было никакого сомнения — это горел мой особняк. Еще ближе подъехав к пожару, я увидел, что верхний этаж уже весь был объят пламенем, а вместе с ним жертвой огня сделалось и все то, что там было. В гостиной дотла сгорела вся мебель в стиле Людовика XVI. Погибли дорогие картины: «Мадонна» — Мурильо[1324], «Бородинский бой» — Верещагина, «Атака хана Нахичеванского под Вафанг[о]у» — Владимирова и много других. Сгорели: рояль Бехштейна красного дерева с бронзой, дорогие персидские ковры, хрусталь и вообще все, что только было ценного и дорогого, как по цене, так и по памяти. Стоявший в столовой буфет с хрустальной посудой рухнул с верхнего этажа вниз, увлекая за собой всю дорогую посуду и серебро. Сгорел будуар жены в стиле рококо, а в нем погибли собольи меха, бриллианты и вся одежда. Убыток был колоссальный, а хуже всего — погибли в огне и все процентные бумаги и деньги, взятые мною из Государственного банка.
Пожар начался в детской комнате, где находилась громадная кафельная печь. Потолок был оклеен дорогими обоями. В связи с сильным морозом, доходившим в тот день до 38 градусов ниже нуля, печь была натоплена до раскаления. Обои на потолке начали тлеть и затем вспыхнули. Детская была в один миг охвачена пламенем.
Моего спящего четырехлетнего сына Бориса нянюшка едва успела вынести, завернув его в толстое одеяло. Через бушующее море огня ей удалось проскочить, но она получила сильные ожоги и была отправлена в госпиталь. Спасти не удалось ничего. Сгорело все до основания, и мы остались совершенно разоренными и без приюта. Не было ни белья, ни одежды.
Все, что было нажито и приобретено целыми годами тяжелого труда — исчезло навсегда. Жизнь нужно было начинать снова.
С такими грустными и мрачными мыслями я и моя семья приехали в Парижскую гостиницу на Морской. По дороге я заехал в гараж исправить крыло на единственном оставшемся мне автомобиле, погнутое во время пожарной сутолоки. Гараж оказался прокатным. Владелец его, увидев мой красивый, изящный «Гупмобил», стал просить отдать его на прокат за проценты, на ночную работу. Для меня это был неожиданный выход из положения: отдав автомобиль на прокат, я в первую же ночь получил чистыми пятьсот рублей, то есть как раз такую сумму, какую я получал на службе в Генеральном штабе за один месяц. Разница — колоссальная: пятьсот рублей только за одну ночь или столько же за целый месяц тяжелой и ответственной работы в Генеральном штабе.
Окрыленный успехом, я через четыре месяца уже имел возможность купить еще два
