В первое время враги молча сидели в темноте, царившей в погребе; наконец Лев окликнул Лагира.
– Чем могу служить вам, господин Арнембург? – отозвался тот.
– Я хотел бы поговорить с вами!
– Пожалуйста.
– Видите ли, я все еще не могу прийти в себя от изумления. Почему это герцогиня спасла вашего друга Ноэ, а не вас?
– О, это очень просто! Герцогиня хотела во что бы то ни стало спасти меня, потому что, согласитесь сами, не так-то приятно отправить на эшафот любимого человека.
Господин Лагир,- мрачно перебил его Лев,- я не знаю, действительно ли герцогиня любит вас, но если это так, то берегитесь!
– Да как же вы хотите, чтобы я объяснил вам происшедшее, если вы чуть ли не с первого же слова ищите ссоры со мной?
– Вы правы. Извините меня и продолжайте, пожалуйста.
– Ну-с, так вот! Герцогиня хотела во что бы то ни стало спасти именно меня, но я решительно отказался покинуть на произвол судьбы своего друга. Было решено бросить жребий, и судьба захотела, чтобы спасен был не я, а мой друг.
– Значит, вы только случайно отправитесь на эшафот? – мрачно сказал Лев.
– Э, дело еще далеко не решено. Герцогиня слишком любит меня, чтобы не выручить из скверного положения, ну а чего захочет женщина, того захочет и Сам Бог. Однако время не раннее, и надо бы поспать. Покойной ночи, господин Арнембург! – и с этими словами Лагир, завернувшись в свой камзол, снова улегся.
Опять наступило молчание. Лев сидел в мрачной задумчивости, меланхолически поглядывая на крошечное оконце, расположенное под самым потолком.
Вдруг это окно засветилось, и в погреб скользнул луч луны, выплывшей из-за тучи.
Должно быть, этот луч пробудил в люксембуржце какие-то новые соображения, потому что он сейчас же окликнул своего товарища по темнице:
– Господин Лагир, еще один вопрос, если можно!
– В чем дело? – отозвался тот.
– Ведь это я, кажется, обезоружил вас?
– Да, вы. Но чем же тут хвастаться? Я лежал на земле, на моей спине сидели два здоровенных рейтара и…
– Да я вовсе не к тому! Я хотел только спросить вас, не оставил ли я вам кинжал?
– Ну вот еще, сказали! Да вы отобрали у меня даже карманный нож!
– Теперь я страшно сожалею об этом. У меня-то остался кинжал, и, будь у вас оружие, мы могли бы… поразвлечься.
– Прелестная идея, которая редко приходит в голову немцам, как вы! Но кинжала у меня нет…- Лагир тяжело вздохнул, а затем вдруг крикнул: – Постойте-ка, постойте! Ведь герцог присылал нам с пажем Амори ужин, и Амори дал нам свой кинжал! Насколько я помню, он забыл взять его с собой… Сейчас! – Лагир вскочил на ноги и стал шарить по полу. Наконец при слабом свете луны он заметил искомое и радостно крикнул: – Вот он, нашел! Теперь мы можем позабавиться на славу.
Д'Арнембург издал какой-то страшный звук, напоминавший радостное рычанье дикого зверя. Но в этот миг луч луны снова погас – должно быть, ее снова закрыли тучи,- и в камере опять воцарилась совершенная темнота.
– Однако!…- сказал гасконец.- Темно, как в аду.
– Ну что же, сверканье наших глаз будет светить нам,ответил Лев.
– Еще одна прелестная мысль, на которую, по-моему, немцы редко способны! – смеясь сказал Лагир.- Ну-с, вы готовы? Начнем во здравие прелестной Анны!
– А-а-а-а! – прорычал Лев, наворачивая на руку вместо щита свой камзол.- Ты осмеливаешься любить герцогиню Монпансье?
– Я только пользуюсь данным мне разрешением! – ответил Лагир, тоже пристраивавший на руку камзол.
– Ну, так ты недолго будешь пользоваться им! – крикнул д'Арнембург и ринулся на Лагира.
Но гасконец отличался чисто кошачьей ловкостью и гибкостью, и Лев, кинувшийся в то место, откуда только что слышался голос врага, встретил там только стену.
– А, ты бежишь, трус? – прорычал он.
– Да нисколько! – ответил Лагир с другого конца погреба.Военные хитрости всегда дозволены!
Лев снова кинулся на голос, и снова его кинжал встретил лишь стену. Но на этот раз Лагир успел кольнуть его кинжалом в плечо. Арнембург резко повернулся и снова кинулся на гасконца, но тот присел на пол, и, в то время как кинжал люксембуржца встретил лишь воздух, Лагир схватил врага за ноги и опрокинул его на пол. В тот же момент он наступил ему левым коленом на руку, державшую кинжал, правым придавил грудь и сказал, приставив кинжал к горлу Льва:
– Теперь вы в моей власти!
– Ну, так убейте меня! – прохрипел д'Арнембург.
– Нет, я готов подарить вам жизнь, но только вы должны дать мне честное слово, что не возобновите этого нелепого поединка в темноте.
– Нет, убейте меня! – упрямо крикнул Лев.- Я не хочу вашего великодушия, и если вы пощадите меня, то все равно я вас не пощажу!
– Господин Арнембург,- мягко ответил Лагир,- подумайте: ведь у нас будет тысяча возможностей встретиться при нормальных условиях. Выпустите свой кинжал!
– Никогда! – задыхаясь крикнул люксембуржец.- Убей меня или…
Он напряг все свои силы, чтобы освободиться от Лагира, и гасконцу стоило немалого труда вновь пригнуть к земле взбешенного Льва.
Однако Лагир видел, что ему не удастся еще долго сдерживать могучего немца. Если же последнему посчастливится вывернуться, тогда нелепый поединок должен был бы начаться снова; между тем Лагир чувствовал, что слабеет от чрезмерного напряжения: ведь всего сутки тому назад ему пришлось выдержать упорный и неравный бой, и он еще не успел отдохнуть от него в напряженной позе, в которой его везли связанным сюда. Поэтому он видел, что вынужден покончить теперь же со всем этим.
– В последний раз спрашиваю вас, хотите ли вы остаться в живых? – спросил он, и его голос звучал грустно и торжественно.
– Я предпочитаю смерть твоему великодушию, мерзавец! – крикнул д'Арнембург, снова делая невероятные усилия, чтобы освободиться.
Лагир высоко поднял руку с кинжалом и внушительно сказал:
– Если вы знаете наизусть какую-нибудь молитву, то прочитайте ее!
– Чтобы черт побрал твою душу! – рявкнул Лев. Рука Лагира опустилась, кинжал вонзился в горло д'Арнембурга, и струя горячей крови брызнула в лицо гасконцу. Лев с силой вздрогнул, потом его тело сразу потеряло всю напряженность, что-то забулькало и захрипело в его горле, и наконец все стихло: он был мертв!..
Лагир вынул кинжал из кровавой раны и встал. Несколько секунд он стоял в мрачной задумчивости, а затем сказал:
– Как он любил ее!
После этого он стал на колени у трупа и принялся молиться за упокой этой мятежной души, которой уже пришлось из-за несчастной любви к герцогине испытать на земле муки ада.
Итак, король Карл пожелал лично спуститься к пленникам, и Гиз в сопровождении Гастона повел его туда. Но уже около самого погреба герцог и Гастон заметили странный непорядок: стражи, поставленной с вечера у самых дверей, не было, и из расспросов выяснилось, что это было сделано по распоряжению Льва д'Арнембурга. К тому же Гастон вспомнил, что ключи от погреба находятся у люксембуржца, и явился вопрос о том, как проникнуть туда.
Королю тоже показалось все это странным, но с другой точки зрения: в нем пробудились сомнения, действительно ли дело обстояло так, как уверяли его мать и герцог Гиз, и не хотят ли его, короля, просто мистифицировать? Поэтому он нетерпеливо приказал, чтобы дверь попросту взломали, если не могут найти ключей.
Однако в этом не оказалось необходимости: к величайшему и новому удивлению герцога и Гастона, ключи преспокойно торчали в двери погреба.
Все более недоумевая, герцог поспешно открыл дверь, вошел в погреб и при свете факела увидел две неподвижные фигуры. Одна из них храпела в углу на соломе, другая лежала на соломе, залитой кровью; сверху она была прикрыта окровавленным камзолом.
– Что такое? – удивленно сказал король.- Уж не покончил ли один из пленников самоубийством, чтобы избежать руки палача? – Он подошел к трупу и, сорвав камзол, произнес: – Это не Ноэ!
Герцог и Гастон тоже подошли к трупу, и у них вырвался вопль ужаса: перед ними был Лев д'Арнембург, лежавший с большой раной в горле.
Тогда король подошел к спящему и толкнул его ногой. Ему понадобилось вторично толкнуть ногой Лагира, так как гасконец был очень истощен всем происшедшим и спал словно убитый. Проснувшись, он в первый миг никак не мог понять, где он и что с ним, но затем сознание и воспоминания вернулись к нему, и он поспешно вскочил на ноги.
Лагиру никогда не приходилось видеть короля, но по почтительной позе герцога Гиза и надменной, горделивой осанке стоявшего впереди дворянина он понял, что это – сам король. Поэтому он сейчас же подумал:
"Ну, друг мой Лагир, теперь держись и не выдавай своего государя! История обернулась так благоприятно, что ее можно будет направить как угодно!"
Тем временем герцог Гиз и Гастон с молчаливым ужасом и гневом смотрели на окровавленный труп Льва. Тогда Лагир сказал с ледяным спокойствием:
– Это я убил его!
