— Нынче, когда вы все поуходили и в доме не было ни души, — сказал Кроха Ли Рой за ужином, — к нам два белых мужика пожаловали. В дом зайти не пожелали, зато поговорили со мной про прежние времена, еще когда я в цирке служил…
— Эк заладили, папаша, — сказали дети.
Попутчики
(Перевод В. Голышева)
Том Харрис, тридцатилетний коммивояжер, торгующий канцелярскими принадлежностями, вскоре после полудня выехал из Виктори, повидался с нужными людьми в Миднайте и Луизе, но решил ехать дальше, в Мемфис. Там была его база, а ему захотелось что-нибудь вечером предпринять.
К концу дня где-то посреди Поймы он подобрал двух попутчиков. Один неподвижно стоял на обочине, причем отставленная нога его напоминала старый корень, а другой играл на желтой гитаре, и она блестела в вечерних лучах, длинной прямой полосой стелившихся над полями.
За рулем Харриса клонило в сон. И в пути он кое-что делал как бы в полудреме. От вида людей, ждущих попутной машины, от их фигур на фоне неба на миг просыпалось детское ощущение: стоишь неподвижно, ничего не касаясь, и кажешься себе высоким, а земля под ногами вдруг округляется, летит и вертится в пространстве, и чувствуешь, как одиноко и ненадежно ты на ней стоишь. Он открыл дверь машины.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
Харрис начал разговор с пассажирами почти официально. Теперь, набрав скорость, он чуть подвинулся на сиденье. Сзади свободного места было мало. Гитарист держал свою гитару между ногами. Харрис включил радио.
— Ага, музыка! — сказал гитарист. Он заулыбался. — Весь день пробыли на этом месте, — тихо сказал он. — Видели, как солнце поднимается и спускается. Нет-нет да и приляжем, конечно, под деревом отдохнуть.
Они ехали молча; солнце между тем садилось в красных облаках, и по радио уже сменилось несколько передач. Харрис включил фары. Однажды гитарист стал напевать «В сердце у меня одна осталась роза» — ее играли по радио «Алоха Бойз». Он застеснялся, умолк и провел по шкале приемника черноватым мозолистым пальцем.
— У некоторых электрические гитары, нравятся мне, сильные, — сказал он.
— Куда направляетесь?
— На север, наверное.
— Как раз на север, — сказал Харрис. — Курите?
Второй протянул руку.
— Да… изредка, — сказал гитарист.
От неожиданного слова Харрис дернул щекой; он протянул пачку. Все трое закурили. Молчаливый держал перед собой сигарету, как монету, — большим и указательным пальцами. Харрис заметил, что он не курит, а просто наблюдает за огоньком.
— Ух ты, ночь уже, — сказал гитарист. Голос его мог выразить любую степень светского удивления.
— Поесть было? — спросил Харрис.
Пассажир щипнул басовую струну и взглянул на небо.
— Ежевика, — сказал другой. Он высказался в первый раз и произнес это неторопливо, с раздумьем в голосе.
— Там хорошенький такой кролик притопал, — сказал гитарист, слегка ткнув Харриса в бок, — но сразу повернул — и деру.
Второй настолько погрузился в свой бессловесный гнев, что Харрису представилось, как он гонится за кроликом между рядами хлопчатника. Он улыбнулся, но головы не повернул.
— Теперь ночлег искать — так? — не унимался Харрис.
Снова брякнули струны, и гитарист зевнул.
Впереди был городок; на равнине огни стали видны километров за тридцать.
— Это Далси? — Харрис тоже зевнул.
— Где я только не ночевал; рассказать — не поверишь. — Гитарист повернулся, говорил Харрису прямо в лицо, и при свете дорожного знака улыбка его почему-то приняла насмешливое выражение.
— Не отказался бы от булки с котлетой, — заметил Харрис и, как бы уклоняясь безотчетно, свернул с дороги под знак. Он посмотрел в окно — девушка в красных штанах вспрыгнула на подножку.
— Три и три пива? — спросила она с улыбкой, просунув голову в окно. — Привет, — сказала она Харрису.
— Здравствуй, — ответил Харрис. — Да, три.
— Ух ты, — сказал гитарист. — Портки красные, как у юнги. — Харрис ждал, когда зазвенит струна, и не дождался. — Но не красавица, — сказал гитарист.
Сетчатая дверь закусочной скрипнула, и раздался мужской голос:
— Заходите, ребята, у нас девочки.
Харрис выключил приемник, и они услышали музыку из автоматического проигрывателя, озарявшего окна закусочной то голубым, то красным, то зеленым светом.
— Привет, — снова сказала подавальщица, появившись с подносом. — Вроде дождь собирается.
Они съели булки с котлетами быстро и молча. В окно закусочной, опершись на руку, выглянула девушка. За спиной у нее все танцевала одна и та же пара. Музыка звучала бравурно: джазовый оркестр играл «Любовь, любовь, беспечная любовь».
— Всюду одни и те же песни, — тихо сказал гитарист. — Сам я с гор… У нас там совы вместо кур и вместо собак лисы, но пели мы как следует.
Стоило гитаристу заговорить, и Харрис почти каждый раз дергал щекой. Развеселить его было легко. Кроме того, он сразу угадывал в человеке желание пооткровенничать и ту неизбежную минуту, когда это желание иссякнет. И чем больше ему рассказывали, тем больше ему хотелось слушать. Еще послушаем, как ты играешь на своей гитаре, подумал он. Оно стало частью заведенного порядка жизни, дневной и ночной, это слушанье, сделалось почти автоматическим, как движение руки, ныряющей в карман за деньгами.
— Все равно что баллада, — сказал гитарист, слизывая с пальца горчицу. — Мать у меня баллады любила. Талия что у осы, а голос сильный. Песен знала уйму. Давно померла и в земле лежит. Отец приедет из города пьяный, как тачка, а она уйдет, сядет на крыльцо, смотрит на гору и поет. Все песни поет, какие знает. Давно померла и в земле лежит, и дом сгорел. — Гитарист глотнул пива. Он постукивал ногой.
— А что, — сказал Харрис, дотронувшись до гитарного грифа. — Мог бы где-нибудь здесь остановиться, поиграть за деньги?
По гитаре он и понял, конечно, что они не просто ловят попутную машину. Они были бродяги. Закоренелые, отдавшиеся своей участи. И тот и другой. А прикоснувшись к грифу, Харрис смутно осознал, что эта желтая гитара, эта яркая, веселая ноша в руках бродяги и заставила его остановиться, подобрать людей.
Гитарист шлепнул по деке ладонью.
— На ней-то? Я для себя играю.
Харрис обрадованно засмеялся, но ему почему-то хотелось подразнить его, услышать, как он присягнет своей свободе.
— Не хотите задержаться и поиграть где-нибудь в таком месте? На танцах? Раз все песни знаете?
Тут громко рассмеялся гитарист. Он повернулся к Харрису и заговорил так, как будто товарища не было рядом:
— Так ведь он при мне.
— Он? — Харрис смотрел в лобовое стекло.
— Ныть начнет. Он на одном месте болтаться не любит. Дальше хочет. С кем ни свяжешься — у каждого своя фантазия.
Второй бродяга рыгнул. Харрис положил ладонь на сигнал.
— Возвращайтесь скорей. — Подавальщица открыла над сердцем карман в виде сердечка и вежливо опустила туда чаевые.
— До скорого, — пропел гитарист.
Когда они выехали на дорогу, второй бродяга стал поднимать пивную бутылку и с полным ртом просительно посмотрел на гитариста.
— Вернемся, хозяин. Хнык забыл отдать ей бутылку. Вернемся, хозяин.
— Поздно, — с решительностью ответил Харрис, торопясь скорее попасть в Далей, и подумал: еще бы чуть-чуть, и я его послушался.
Харрис остановил машину на площади перед гостиницей «Далей».
— Благодарствую. — Бродяга взял свою гитару.
— Подождите здесь.
Они остались на тротуаре: один под фонарем, другой в тени, под статуей конфедератского солдата — оба понурые, пропахшие пылью, покорно вздыхающие.
Харрис пересек двор, поднялся на одну ступеньку и вошел в гостиницу.
Хозяин, мистер Джин, седой человек с мелкими темными веснушками на лице и руках, поднял голову и выбросил руку почти одновременно.
— Кто к нам пожаловал! — Он улыбнулся. — Ровно месяц… Я как раз подсчитывал.
— Мистер Джин, мне надо ехать дальше, но со мной двое — они на улице. Всё ничего, но им ночевать негде, а у вас там задняя верандочка.
— Чудесная ночь на дворе! — гаркнул мистер Джин и беззвучно рассмеялся.
— Они вам блох в кровать напустят, — сказал Харрис, показывая ему тыльную сторону руки. — Но у вас веранда сзади. Там неплохо. Я как-то ночевал там, забыл почему.
Хозяин разразился смехом, словно открыл шлюз. И так же внезапно умолк.
— Хорошо. Ладно. Подождите минуту… Майк хворает. Майк, поди сюда, тут наш мистер Харрис проездом.
Майком звали древнюю шотландскую овчарку. Майк поднялся с подстилки у двери, прошел по квадратному коричневому ковру, скованно, как стол бы шел, и втиснулся между мужчинами. Он подставлял длинную голову то руке мистера Джина, то руке Харриса и наконец тяжело опустил морду Харрису на ладонь.
