— Возможно, это тоже было ошибкой, — сказал он, — может, не стоило тебя туда брать, — произнес он, хотя думать об этом было уже поздновато.
— О… — протянула она, пихнув его плечом, — ты говоришь, как полный идиот.
— Спасибо.
Мэри Энн нагнулась к нему, загородив лобовое стекло.
— Ты на меня злишься?
— Нет, — сказал он, — только отодвинься, мне ничего не видно.
— Чего не видно? — Она замахала руками перед его лицом. — Фьють, задавили кого–то. Давай разобьемся — смотри, мне плевать.
В приступе горького нигилизма она схватилась за руль и крутанула его туда–сюда. Тяжелый автомобиль вихлял из стороны в сторону, пока Шиллинг не разжал ее руки.
Сбавив скорость, он спросил:
— Пешком хочешь пойти?
— Нечего мне угрожать.
Изнемогая от усталости, он произнес:
— Тебя нужно выпороть. Кожаным ремнем.
— Ты говоришь, как мои родители.
— Я с ними согласен.
— Да пошел ты, — сказала она спокойным, но сдавленным голосом. — Ты мог бы меня ударить? Ты на это способен, да?
— Нет, — ответил он, следя за дорогой.
— А может, и способен… все возможно. Что угодно может быть. Все и ничего.
Она скользнула вниз по сиденью и задумалась.
— А ты не хочешь остановиться где–нибудь поесть?
— Не слишком.
— Я тоже. Я не знаю, чего я хочу — чего же я хочу?
— Никто, кроме тебя, этого не знает.
— Ты во что–нибудь веришь?
— Конечно, — сказал он.
— Почему?
Они подъехали к ее новому дому. Окна второго этажа светились в темноте. Через стекло были видны свежепокрашенные потолки; они блестели и переливались влажным светом.
Взглянув наверх, Мэри Энн поежилась.
— Там так пусто. Ни занавесок, ничего.
— Я помогу распаковать, — сказал он, — все, что тебе понадобится на сегодня.
— Это значит, что красить мы больше не будем.
— Пойди, ляг и поспи. Завтра тебе полегчает.
— Я не могу здесь ночевать, — сказала она, и в голосе ее звучали отвращение и страх, — ничего не доделано. Я так не могу.
— Но твои вещи…
— Нет, — сказала она, — и речи быть не может. Прошу тебя, Джозеф; клянусь, я так не могу. Ты ведь понимаешь, о чем я, правда?
— Безусловно.
— Нет, не понимаешь.
— Понимаю, — сказал он, — но… ерунда какая–то получается. Вещи твои там — одежда, все. Где тебе еще ночевать? Ты же не можешь вернуться на старую квартиру.
— Нет, — согласилась она.
— Хочешь переночевать в гостинице?
— Нет, только не в гостинице. — Она задумалась. — Боже мой, как по–дурацки все вышло. Не надо было затевать покраску. Нужно было просто перевезти вещи.
Она устало уронила голову и закрыла лицо руками.
— Я сама во всем виновата.
— Если хочешь, можешь переночевать у меня, — сказал он.
Он вряд ли предложил бы ей это при обычных обстоятельствах; мысль эту породили усталость, и желание отдохнуть, и эта глухая стена, в которую они уткнулись. Он чувствовал, что не справляется; он слишком устал. Все мысли он отложил до завтра.
— А можно? Я тебя не слишком побеспокою?
— Думаю, нет.
Он завел машину.
— Ты уверен, что это удобно?
— Я отвезу тебя, а потом вернусь сюда за вещами.
— Ты такой милый, — вяло сказала она, прильнув к нему.
Он довез ее до своего дома, припарковался и впустил девушку в квартиру.
Вздохнув, Мэри Энн упала в глубокое кресло и уставилась на ковер.
— Здесь так спокойно.
— Прости, что не успели докрасить там.
— Ничего страшного. Закончим завтра вечером.
Шиллинг снял пальто и подошел к ней, чтобы взять ее красный жакет.
— Что могло бы тебя развеселить? — спросил он.
— Ничего.
— Хочешь поесть?
Она раздраженно закачала головой.
— Нет, я не хочу есть. Боже мой, я просто устала.
— Тогда пора в кровать.
— Ты только туда и обратно?
— Это быстро. Что важно не забыть?
Он поискал бумагу и карандаш, но сдался.
— Говори, я так запомню.
— Пижаму, — пробормотала она, — зубную щетку, мыло… да черт с ним, я поеду с тобой.
Она поднялась и направилась к двери. Шиллинг остановил ее; она прислонилась к нему и стояла так молча, просто отдыхая.
— Иди сюда, — сказал он. Он взял ее за руку и отвел в спальню, где стояла большая двуспальная кровать.
— Забирайся и спи. Я вернусь через полчаса. Что забуду, привезу завтра перед работой.
— Хорошо, — согласилась она, — пусть так.
Она принялась машинально расстегивать пояс. Шиллинг задержался в дверях. Она сняла туфли; не говоря ни слова, схватилась за края перепачканной краской футболки и стянула ее через голову. Тут ею овладела безысходность; она безмолвно стояла посреди спальни в лифчике и джинсах, не двигаясь ни туда, ни сюда.
— Мэри Энн, — начал он.
— Ну что еще? — спросила она. — Оставь меня в покое, ладно?
Кинув футболку на кровать, она расстегнула джинсы и сбросила их на пол. Потом, не обращая внимания на стоящего в дверях мужчину, голышом прошла к кровати и забралась под одеяло.
— Выключи, пожалуйста, свет, — попросила она.
Он выключил. Из темноты на это ничего не сказали. Он тянул время; уходить не хотелось.
— Я закрою тебя на замок, — наконец сказал он.
— Как хочешь, — отозвалась она.
Шиллинг пересек темную спальню.
— Можно присесть? — спросил он.
— Пожалуйста.
Он сел на самый краешек кровати.
— Мне стыдно. Стыдно, что мы не закончили.
И еще больше — за кое–что другое. Гораздо больше.
— Я сама виновата, — пробормотала она, уставившись в потолок.
— Мы найдем помощников; может, и без Нитца обойдемся. И закончим все, возможно, к середине недели.
Она ничего не ответила, и он продолжал:
— А до тех пор можешь остаться здесь. Как тебе такая идея?
— Хорошо, — помедлив, кивнула она.
Он слегка отстранился. Мэри Энн лежала неподвижно и, казалось, уже дремала. Он смотрел на нее, но не мог понять.
— Я не сплю, — сказала она.
— Так спи.
— Засну. Кровать хорошая. Широкая.
— Очень широкая.
— А ты заметил, что ковер похож на воду? Как будто кровать плывет по волнам. Может, это из–за света… Когда я красила, мне все время светило в глаза. Меня мутит. — Она зевнула. — Поезжай, пожалуйста.
Он на цыпочках вышел из комнаты. Закрывая входную дверь, он подергал ручку, чтобы убедиться, что она заперта, а потом пошел вниз по лестнице.
В новой квартире Мэри Энн по–прежнему горела лампа. В воздухе стоял неприятно сильный запах краски. Он побыстрее собрал ее пожитки, выключил свет и отопление и вышел.
Когда он открыл дверь в свой дом, из темной спальни не послышалось ни звука. Он освободил руки и снял пальто. Помявшись, он объявил:
— Я привез твои вещи.
Ответа не было. Может быть, она спала. Но могла быть и другая причина. Взяв фонарик, он зашел в спальню. Там не было ни ее, ни ее разбросанной одежды. Смятая кровать была еще теплой там, где она лежала.
В гостиной, на крышке проигрывателя, он нашел записку.
«Прости, — прочитал он; это был листок с аккуратными карандашными строчками — прямым, как топором вырубленным почерком Мэри Энн. — Увидимся завтра в магазине. Я все обдумала, и вашу историю с Полом тоже, и решила, что лучше сегодня переночевать у родителей. Не хочется заходить слишком далеко. По крайней мере, пока мы по–настоящему неуверены. Ты знаешь, что я имею в виду. Не сердись. С любовью, Мэри».
Он скомкал записку и сунул ее в карман. Что ж, лучше сейчас, чем потом. Он чувствовал что–то вроде облегчения — скучного и неубедительного.
— Бог ты мой, — сказал он, — господи!
Он проиграл; он позволил им отнять ее.
В тоске он вернулся в спальню и принялся расправлять пустую постель.
Глава 19
Миссис Роуз Рейнольдс прислонилась к холодильнику и, скрестив руки на груди, наблюдала, как ее дочь насыпает себе хлопьев. Мэри Энн плеснула в миску молока. Пока хлопья набухали и растворялись в нем, она придвинула чашку кофе и намазала маслом тост.
— Дорогуша, — начала миссис Рейнольдс, — давай–ка уже того.
— Чего того? — она уплетала ложкой завтрак. — У меня нет времени рассиживаться; я должна быть в магазине к девяти.
— Скажи мне, с кем ты спишь, — настойчиво потребовала женщина.
— С чего это ты взяла? Почему ты вообще об этом заговорила?
— Главное, чтоб это был не черномазый. Я этого не перенесу.
— Не беспокойся.
Миссис Рейнольдс поджала губы.
— Значит, с кем–то ты спишь. Он тебя выставил? И поэтому ты явилась домой? — теперь она тихо, без выражения бубнила. — Тебе жить, конечно. Значит, переехала отсюда ради него, а потом надоела ему. Могу я спросить? Когда это началось? Еще когда ты жила под этой крышей? Я спрашиваю, потому что давно уж заметила, как ты себя трогаешь, лазишь себе в трусы. Несколько лет, никак не меньше.
