Официант усадил Мэри Энн, положил перед Шиллингом раскрытое меню и отбыл. Над залом витало облако из сигаретного и свечного дыма; слабый гул голосов смешивался со звуками оркестра.
— Здесь так спокойно, — сказала Мэри Энн.
Джозеф Шиллинг слышал ее голос и теперь, держа в руках меню, посмотрел на нее через стол, чтобы убедиться, то ли она чувствует, что говорит.
— Да, — согласился он, потому что в ресторане действительно было спокойно. Люди приходили сюда поесть, отдохнуть, поболтать друг с другом; приглушенный свет создавал ощущение глубокой безмятежности, словно все — и люди, и столы — мерцали и плавились, как свечи, становясь одним неподвижным целым. Он отдыхал. Он чувствовал, как напряжение отступает и он становится таким же, как все люди вокруг.
А вот девушка не могла расслабиться; она сказала, что ей спокойно, но сама сидела, точно маленький жезл из слоновой кости, сложив руки на столе: в свете свечей ее белые кисти казались очень холодными. Нет, она не была спокойна; она была твердым, резным, зеркально отполированным механизмом, как будто лишенным всяких чувств. Она ушла в себя, не оставив снаружи ничего, кроме осмотрительности. Она все слышала и видела, даже не глядя на него, но и только.
— Хочешь, чтобы я выбрал еду? — спросил он.
Если он действительно хочет ей помочь, ему придется двигаться очень осторожно, взвешивая каждую фразу. Он не мог рисковать, не имел права на ошибку. Он обязан был справиться во что бы то ни стало.
— Пожалуй. Ты знаешь, что здесь вкусно, — глухим голосом проговорила Мэри Энн.
— Ты голодна?
Он видел, как она силится изобразить аппетит.
— Хочется попробовать что–то новенькое. Чего я еще никогда не ела.
— Что–то новенькое.
Он тщательно изучил все меню, все названия и цены.
— Что–нибудь необычное, на твой вкус.
— Как насчет долмы?
Мэри Энн надолго замолчала, как будто обдумывала вопрос чрезвычайной важности. Возможно, так оно и было.
— А что это? — спросила она.
— Долма — это смесь риса с говядиной, завернутая в виноградные листья, как тортилья.
— Звучит очень вкусно. Я бы попробовала.
Он заказал.
— Что будешь пить? — спросил он.
Официант стоял рядом, готовый записать заказ в блокнот. Это был тот же официант, что и в прошлый раз, — светлокожий мексиканец с длинными бакенбардами.
— Вина? Я помню, что здесь подают превосходный херес.
— Просто кофе.
Он заказал себе то же самое, и официант ушел. Вздохнув, он расстегнул манжеты. Когда он ослаблял узел галстука, Мэри Энн пристально смотрела на его руки.
— Заходили Бет и Туини, искали тебя, — сказал он. — Нашли?
— Да.
Это огорчило его. Он–то надеялся сбить их со следа — впрочем, он и сам точно не знал, где ее нужно искать.
— Что–то важное? — спросил он. — Они были на взводе.
Девушка пошевелила губами.
— Дознание.
— Ах да.
— Что нам делать? Что с нами будет?
— Ничего не будет, — сказал он, думая о том, до чего тщательно взвешивает свою уверенность. И до чего осязаемо ее страдание. — Крыша на нас не упадет, и земля не разверзнется, чтобы нас поглотить.
Он выдержал паузу и посмотрел на нее.
— Они что–нибудь сказали?
Она кивнула.
— Вот как?
Да уж, хотел бы он до них добраться.
— Еще чье–нибудь мнение тебя интересует? Что твои родители?
— Родители не знают.
— Однако им, возможно, придется высказаться.
— Так придумай же что–нибудь! У тебя есть голова на плечах — ты должен знать, что делать. Или мы будем здесь просто сидеть и… — Она взмахнула рукой. — Джозеф, ради бога, сделай что–нибудь.
Появился официант и принес сначала миски с зеленым салатом, а потом заказанные блюда. То, что их прервали, было весьма кстати; он нарочно тянул время, тщательно рассматривая долму. Он даже затеял разговор с официантом.
— Это виноградные листья?
— Простите, сэр, — отвечал тот, — зимой виноградных листьев не бывает.
— Капуста?
— Да, сэр. За правильной долмой нужно приходить в апреле, начале мая.
Официант налил им кофе.
— Что–нибудь еще, сэр?
— Не теперь, — ответил Шиллинг.
И он ушел, оставив их наедине.
— Не беда, — сказала Мэри Энн. Она машинально принялась жевать. — Это как раз то, чего мне хотелось.
— А что за человек этот Дейв Гордон? — спросил он. — Ты мне никогда о нем толком не рассказывала. Я сегодня утром думал о том, что ты говорила. Макс занимался примерно тем же; он управлял прокатом машин, у него была бензоколонка, и он мог кое–что починить. Так, по мелочи. И вот он сидел в своем кабинете — я иногда видел его по дороге на работу. Похоже было, что он ничем особенно не занят — просто сидит в своем кабинете, — он разрезал долму пополам, — и это ему вроде бы нравилось. Он, можно сказать, в пятнадцать лет уже вышел на пенсию.
Кажется, она слышала его. И даже следила за мыслью. Это, по крайней мере, обнадеживало. Но сказать ничего не сказала. Он подождал, потом заговорил снова — непринужденно и без нажима:
— Я сам во многом такой же. Я приехал сюда на пенсию; хотел открыть магазин пластинок в тихом городке, где никогда ничего не меняется. Мне как нельзя лучше подходит именно эта сонная атмосфера; я могу начинать работу, когда захочу, и болтать с покупателями, не думая о времени. Здесь особо нечего делать, да и смотреть не на что. Если бы я хотел что–нибудь увидеть, мне стоило бы поехать куда–то еще.
— Куда, например? — спросила Мэри Энн.
— Сложно сказать.
Он старательно задумался, как бы перебирая в уме города, места и штаты.
— Наверное, в Нью–Йорк или Сан–Франциско. В Лос–Анджелес я бы не поехал. Несмотря на свои размеры, по сути это небольшой городок. Там, конечно, очень неформальная атмосфера; люди ходят по улице в шортах.
— Я слышала, — отозвалась она.
— И климат там хороший. Все эти разговоры про смог — по большей части пропаганда. Там тепло и просторно, зато городской транспорт работает ужасно. Если бы ты переехала туда, тебе пришлось бы купить машину. — Он глотнул кофе. — Ты никогда об этом не думала?
— Нет, — сказала она.
— Ты умеешь водить?
— Нет, даже не задумывалась об этом.
— Кто–то мне говорил, что машины там на двести — триста долларов дешевле. У нас на них очень большой спрос.
Она вроде бы чуть–чуть ожила.
— А за сколько можно научиться водить?
Шиллинг стал считать.
— Зависит от человека. На твоем месте я бы пошел в обычную автошколу. Две–три недели. Получишь права, а дальше можно практиковаться самостоятельно. В том, чтобы иметь свою машину, есть масса плюсов. Ты ни от кого не зависишь; можешь взять и поехать, куда и когда тебе захочется. Поздно ночью… по пустым улицам. Когда у меня бессонница, я иногда иду и сажусь за руль. А если ты еще и водишь хорошо — это настоящее удовольствие. Это такой же навык, как и все прочие; если уж научишься, то навсегда.
— Машины дорого стоят, разве нет?
— Некоторые — да. Тебе имеет смысл — если надумаешь — смотреть на легкие машины, типа купе. Скажем, «Форд» или «Шевроле» пятьдесят первого или пятьдесят третьего года. Небольшой двухдверный «Олдсмобиль» тоже пойдет; можно было бы взять с автоматической коробкой. Вот уж с ней можно повеселиться.
— Мне бы пришлось откладывать, — подумав, ответила она.
— Вот что ты можешь предпринять, — сказал Шиллинг и перестал есть. Она тоже отложила прибор. — Самое главное — решить, чего ты хочешь: выйти замуж и заниматься семьей или выбрать профессию, в которой ты могла бы проявить свои способности — например, медицину, юриспруденцию; может быть, какое–то из коммерческих искусств — рекламу, моду или даже телевидение.
— Ненавижу тряпки, — сказала она, — даже на выкройки смотреть не могу. — Потом добавила: — Я интересовалась медициной. В школе я училась на медсестру.
— А чем ты еще интересовалась?
— Я думала, что можно было бы… ты будешь смеяться.
— Не буду, — пообещал он.
— Какое–то время я думала стать монашенкой.
Он и не думал смеяться. Он был глубоко встревожен.
— Правда? А сейчас ты об этом думаешь?
— Иногда.
— Не стоит прятаться в тень, — начал он. — Тебе нужно быть активной; быть с людьми, что–то делать. Удалиться от мира и предаться созерцанию — это не твое.
Она кивнула.
— А как насчет искусства? Ты когда–нибудь проходила тест на способности?
— Да, в двенадцатом классе. У меня нашли способности к… — она стала загибать пальцы, — больше всего к ручному труду: машинописи, шитью, работе со всякими вещами.
— К манипуляции предметами, — уточнил он.
— Еще там было написано, что у меня способности к делопроизводству — ну, к тому, чтоб заполнять и оформлять бумаги, управляться со всякими офисными приборами. Никаких особых творческих талантов — ни в живописи, ни в рисунке, ни в литературе. А вот тест на интеллект я прошла совсем неплохо. На социологии нам задали написать сочинение о том, кем мы хотим стать. Я выбрала профессию социального работника. Я много читала об этом в библиотеке. Я хотела бы помогать людям… Знаешь, трущобы, алкоголизм, преступность… А еще расизм — на школьном собрании я делала доклад о расовых проблемах. И у меня получилось.
