Витальке снова предстояло идти в пятый класс.
Но пятый класс ему довелось кончать в колонии для малолетних правонарушителей.
Родька очнулся от своих видений, сорвал травинку, пожевал — горькая. Сплюнул. И снова стал вспоминать.
В тот год весна пришла рано. Было очень тепло, и в Юрмалу хлынули отдыхающие.
Майори, Дзинтари, Дубулты наводнили веселые, пестрые толпы приезжих.
Виталькины сверстники еще учились, и он целыми днями одиноко бродил вдоль Рижского залива по желтоватому плотному песку пляжа, бесконечной крутой дугой отделяющему Юрмалу от моря. Искал в зеленых валиках выброшенных морем водорослей желтые кусочки янтаря — солнечного камня. В этой окаменевшей древней смоле попадались удивительные вещи. Виталька больше всего дорожил зеленоватым прозрачным янтарем, внутри которого застыл доисторический комарик. Он отполировал находку и постоянно носил в кармане.
Камень был теплый, словно живой. Но Витальке было смертельно скучно.
И когда он познакомился с Кубиком и его компанией, обрадовался и ожил.
Вернее, познакомился — не то слово, знал он этого Кубика давно, знал и побаивался. Водился Кубик с местной шпаной, из седьмого класса его выгнали, и два года он где-то пропадал. Поговаривали, что Кубик побывал в колонии, и в ореоле этих слухов кривоногий, плотный коротышка Кубик (его еще звали «Кубик на колесах») казался фигурой таинственной, опасной и романтической.
Он верховодил шумной, нахальной компанией мальчишек, вечно жевал жвачку, выменянную у иностранных туристов, прилично играл на гитаре и очень ловко метал большой складной нож. Без промаха попадал в ствол дерева шагов с пятнадцати.
Компания Кубика задирала прохожих, распевала под гитару, резалась в карты на пляже и побаивалась одного только Юргиса Калныня — участкового милиционера. Неторопливый, медлительный Калнынь отбирал карты, спокойно рвал их в клочки, говорил одно слово:
— Уймись!
Кубик угодливо улыбался, давал всяческие обещания, но униматься и не собирался.
Когда Калнынь отходил, лицо Кубика перекашивалось от злости, и он шипел вслед:
— Мент проклятый! Погоди у меня, доходишься!
И длинно цвикал слюной сквозь зубы. На Витальку ни Кубик, ни его дружки не обращали внимания, не снисходили.
Но за время болезни Виталька здорово повзрослел и вытянулся, он стал выше Кубика на полголовы и свято уверовал в истину, вычитанную в какой-то книжке: там герой говорит, что когда человек ходит, то растет в одну сторону, а когда лежит, то в две.
Виталька отлежал два с половиной месяца и блестяще подтвердил эту теорию.
Однажды он шел вырезать себе удилище и в зарослях над пляжем наткнулся на компанию Кубика. Они сидели в кружок, играли в карты. На траве лежали деньги.
Кубик увидел Витальку, затянулся сигаретой, выпустил красивое кольцо дыма.
— Ну, что бродишь, утопленник, — весело сказал он, — садись с нами, метни карту.
Виталька смущенно улыбнулся.
— Не умею, — сказал он.
— Садись, научим, плевое дело, — ответил Кубик. — Деньги есть?
Виталька запустил руку в карман, нащупал рубль, позвенел мелочью.
Научиться играть в «двадцать одно», в очко, оказалось нетрудно. И тут неожиданно для самого Витальки выяснилось, что он человек очень азартный. Ощущение, когда он брал карту, складывал очки, было настолько острым и необычным, что у Витальки руки дрожали. И не от жадности, нет, от возбуждения. Он с таким же азартом играл бы на спички или на щелчки, но здесь играли на деньги, и Виталька свой рубль с мелочью просадил очень быстро.
— Все? — спросил Кубик. — Пустой? Отвали.
И снова стал сдавать карты. Витальку он уже не замечал. А у того просто руки чесались еще разок испытать свою удачу.
— Сейчас, сейчас, — проговорил он, — сейчас принесу, только домой сбегаю.
— Вот! Это по-нашему! А ты, оказывается, заводной! — похвалил Кубик. — Возвращайся быстрей.
Виталька кинулся домой, открыл жестяную коробку из-под леденцов, где хранил все свои накопленные на спиннинг деньги — двенадцать рублей восемьдесят копеек, зажал их в потном кулаке и побежал обратно.
Когда он вернулся, в кустах чинилась расправа. Кубик сидел верхом на груди длинного сутулого мальчишки по имени Валдас и методично отвешивал ему пощечины. Валдас ревел, но не сопротивлялся.
— Не садись без денег, не садись! — приговаривал Кубик. — На холяву[1] проехаться хочешь! Не садись!
Остальные равнодушно наблюдали за расправой. Потом он спокойно слез с Валдаса, сказал:
— Поехали дальше.
И стал сдавать карты.
Валдас встал, шмыгнул носом, размазал по своей длинной унылой физиономии слезы и уселся рядом с Кубиком. Тот покосился на него, но промолчал. Потом заметил Витальку. Обрадовался.
— А-а-а! Пришел? Садись, садись, дорогой! Бери картинку.
Везло в тот день Витальке необычайно. Через час он выиграл двадцать три рубля. Двенадцать восемьдесят плюс двадцать три! Неслыханная сумма денег шуршала в его карманах. Но он все еще не верил, что это всерьез.
— Ребята, — сказал он сконфуженно, — не надо мне. Вы заберите, кто сколько проиграл.
— Чего-о? — Кубик вылупил глаза. — Шутки шутишь? Ты у меня гляди. Карточный долг — долг чести. Запомни!
Три дня не ходил Виталька к Кубику. Дурные деньги жгли карманы. Но так тянуло, так тянуло снова испытать остроту риска и сладость удачи, победы. И он снова пошел. И проиграл все до копейки. Нормальное дело.
Кубик охотно дал в долг. Через неделю Виталька не мог спать от ужаса, метался и не находил выхода — он был должен Кубику тридцать два рубля. И достать их было негде.
В воскресенье отец с мамой уехали в Ригу, Виталька сидел дома один. Пришел Кубик.
— Айда на пляж, — пригласил он.
— Слушай, Кубик, у меня… у меня денег нет, не могу я долг отдать.
— А-а, делов-то! — беспечно отмахнулся Кубик. — Отработаешь.
— Как?
— Пойдем на пляж — покажу.
Это оказалось очень легко — отработать. Кубик долго бродил по пляжу. Беспечно посвистывал, курил, бесцеремонно перешагивал через распластанные на теплом песке тела.
Тысяча людей блаженно жмурились, ловили бледной своей кожей солнечные лучи, подставляли спины и животы, впитывали живительные «ультрафиолетики».
Кряжистая фигура Кубика выгодно отличалась от остальных густой загорелостью.
Он что-то высмотрел, подошел к своей молчаливой компании.
— Ты, — ткнул он пальцем в грудь Витальки, — и ты, — в грудь Валдаса, — пошли.
Валдас вскочил.
— Куда? — спросил Виталька.
— Пошли, — сказал Кубик, — поборетесь. Погляжу, кто кого. Матч века: Утопленник с Фитилем.
Он бесцеремонно схватил Витальку за руку, протащил вперед. Виталька ничего не понимал.
Валдас покорно плелся сзади, загребал косолапыми ногами песок. Кубик подтолкнул его к Витальке.
— Давай, — приказал он.
И неуклюжий Валдас неожиданно резко прыгнул на Витальку, сбил его на песок.
Виталька разозлился.
Валдас пыхтел, жарко дышал ему в лицо, и было ясно, что зубы он не чистил давно.
Виталька вывернулся из-под него, и тут навалился Кубик.
Клубком покатились по песку, поднимая чьи-то полотенца, подстилки.
Возмущенно кричала толстая белокурая женщина, кто-то стал разнимать их.
— Куликаны! Места фам малло! — кричала женщина-латышка. — Итите прочь! Фыпороть фас нато!
Виталька поднялся и обнаружил, что Кубик и Валдас куда-то исчезли. Он извинился. Женщина не ответила, она аккуратно раскладывала на песке широкое махровое полотенце.
— Ухоти, ухоти, малшик, — сказала она и легла на полотенце, прилепила на нос кусочек газеты. — Не заслоняй мне солнца.
— Извините, — пробормотал Виталька. Тетка ему не понравилась. Она была круглая, как любительская колбаса. Он подошел к своей одежде, сгреб ее, недоуменно оглянулся.
Из-за кустов на высокой предпляжной гряде выглядывал Кубик, рукой манил к себе. Рядом маячил Валдас. Виталька взобрался к ним.
— Быстро по домам, — скомандовал Кубик, — считай, что мы с тобой наполовину в расчете. — Он хлопнул Витальку по плечу.
— Не понимаю, — прошептал тот. Валдас хихикнул.
— Не понимает! — обрадовался Кубик. — Он дите! А это видел? — Он протянул ладонь. На ней лежали круглые блестящие часики с браслетом.
— Золотые. Везучий ты парень, — сказал Кубик. — На сегодня все. Дуй домой и на пляже два дня не появляйся.
Родька медленно поднялся. Неторопливо пошел вниз, к городу. Сколько раз потом он вспоминал эту сцену на пляже в Дзинтари! Бессонными ночами, после мучительного, стыдного разговора со следователем, после суда, встречи с заплаканной мамой, растерянным отцом, водворения в ВТК — воспитательно-трудовую колонию — он вспоминал первое свое участие в воровстве.
