Родька повернулся и побежал в гору. Он не видел ни голубого грабового леса, ни кустов орешника, он даже тропинку потерял, он шел напролом. Шел, бежал, задыхался, снова шел. Ветки хлестали по лицу, какой-то сухой сук с треском разорвал рубаху. И когда Родька выскочил на поляну перед пещерой, выглядел он, очевидно, настолько дико, что Кубик оторопел. Странно, но Родька отчетливо видел себя со стороны, видел, как лениво покуривающий Кубик, безмятежно лежащий на сочной траве, резко вскочил и уставился на него, будто увидел привидение.
— Случилось чего?
Родька говорить не мог, он задыхался.
— Слу… случилось, — прохрипел он.
— Ты их… Ты задержи их хоть на пять минут, понял? Потом не найдут. Далеко они?
Родька уже отдышался. Он глядел на мечущегося Кубика, на его трясущиеся руки, на судорожные бестолковые движения — Кубик зачем-то топтал давным-давно прогоревший костер, рвал траву, забрасывал черное пятно кострища, вдавливал пальцами в землю окурки и бесконечно повторял одно и то же:
— Далеко они? Далеко?
— Далеко, — сказал Родька.
И, видно, сказал он это единственное слово с таким презрением, что Кубик застыл и уставился Родьке в лицо цепким настороженным взглядом. Зрачки его сузились, сделались величиной с булавочную головку.
— Ты зачем вернулся? — Голос Кубика был тусклый, нарочито спокойный.
— Не понял?
Странный это был разговор. Слова ничего не значащие, тихие голоса. Но такое напряжение ощущал каждый, что Кубик не выдержал.
— Ты зачем вернулся? — завизжал он.
Глаза его стали косить, и он мелкими шажками двинулся к Родьке.
— Стой, Кубик! И слушай. — Родька сказал это почти шепотом, но Кубик замер. — Я тебя не боюсь, понял? И больше приходить не буду.
Родька повернулся и пошел прочь. Спина его была напряжена. Каждой клеточкой своего тела он ожидал удара. Но удара не было. Остановил Родьку голос Кубика:
— Виталик! А я? Как же я-то? Пропаду ведь!
И такая тоска, такая безнадежность была в этом голосе, что Родька застыл, потом медленно обернулся. Он глазам своим не поверил — Кубик плакал! Этот наглый, непрошибаемый, как танк, Кубик плакал самыми настоящими, человечьими слезами!
— Пропаду ведь я, Виталик! — причитал он.
Лицо его обмякло, толстые губы распустились… И впервые Родька почувствовал жалость к этому типу. Даже не просто жалость, а жалость с примесью брезгливости.
Взрослый, здоровенный парень хлюпал носом и причитал, бормотал какие-то жалкие слова. Родька не слышал его. Ему было нестерпимо стыдно. Впервые в жизни перед ним так откровенно, так обнаженно унижался человек.
— Ладно, уймись ты, не позорься, — пробормотал Родька, — прокормлю. Живи пока. Но дружков моих, Володьки и Таира, не касайся!
— Да на кой мне эти малявки! Ну, спасибо, Виталик! Ну, кореш!
— Ладно тебе! Только сиди тихо, носа не высовывай!
И Родька ушел.
Глава тринадцатая
А через несколько дней у дяди Арчила пропало его знаменитое ружье. Боже мой, какое это было несчастье! Дядя Арчил обезумел от горя. Его ружье, которым он так гордился, которое чистил каждый день, пыль с него сдувал! И вот оно исчезло, его украли, поднялась у кого-то рука.
Володька и Таир утешали своего друга, они говорили, что в их городе с таким кристально честным населением воры не водятся, просто подшутил кто-то. Но дядя Арчил был безутешен.
— Шакал! — ругал он вора. — И отец его был шакал, и дед тоже! Нет… дед, может быть, не был. Но он сам вороватый, хитроватый шакал! Холера ему в печенку!
Дядя Арчил бегал по тротуару перед дверью своей парикмахерской, заламывал руки, возносил их к небу и без устали посылал проклятья.
И чем больше собиралось зрителей, тем больше он распалялся.
— Все! — кричал он. — Все! Теперь хоть дом гори, хоть весь этот несчастный город гори, Арчил Коберидзе пальцем не шевельнет!
Выяснилось, что вор выманил дядю Арчила из парикмахерской очень простым и остроумным способом.
Клиентов не было, дядя Арчил скучал. Он в очередной раз почистил любимое ружье, поставил его в угол и задумался: чем бы еще заняться?
В этот миг его огромный нос напрягся, ноздри раздулись — нос уловил запах дыма.
— Где-то что-то горит! — сам себе сказал дядя Арчил и выскочил из парикмахерской. Горела всего-навсего урна. Стояла она метрах в двадцати от парикмахерской и дымила, как труба парохода.
Дядя Арчил бросился за тазиком, набрал воды и побежал тушить этот игрушечный пожар. Он выплеснул в урну воду, но дым повалил еще пуще.
Чихая и кашляя, дядя Арчил накрыл урну тазиком и сел на него. Выдержал он всего несколько минут — уж больно припекало сзади, но пожар был затушен, ему не хватило кислорода.
А когда дядя Арчил, гордый своей победой, вернулся в парикмахерскую, знаменитое ружье исчезло. Он понял, что его хитро и подло провели с этим пожаром, нарочно подожгли урну.
Все это дядя Арчил сообщил сочувствующим зрителям. Родька стоял в стороне и сжимал кулаки. «Ну, Кубик! Ну, свинья! Это же твоя работа! Нашел у кого красть — это же все равно, что у ребенка отнять любимую игрушку! Ну, погоди у меня!»
Он круто повернулся и зашагал прочь от толпы.
— Ты куда, Родька? — окрикнул Таир.
— Надо. Дела у меня.
— Что-то многовато у него дел появилось непонятных, — задумчиво проговорил Володька, глядя в Родькину спину.
— Эх, ружья жалко, — сказал Таир.
— Ружье — что! Дядю Арчила жалко, — отозвался Володька.
Пещера, как всегда, открылась взгляду неожиданно. У входа мирно сидел Кубик и бездумно втыкал в землю нож.
«Ишь деточка! В ножички сам с собой играет», — подумал Родька и подошел к Кубику вплотную.
— А, кореш, привет! Сыграем? Сигареты принес?
— Ты ружье взял? — голос у Родьки пресекался от злости.
— Ружье? — Кубик сделал изумленные глаза. — Какое ружье? У кого?
— Двуствольное. У парикмахера.
— Ах, у парикмахера, — протянул Кубик, — так бы сразу и говорил. — Он широко улыбнулся. — Не-а. Не я. И парикмахера никакого не знаю. Месяца три уже не стригся. А что, увели ружьишко?
— Ты не придумывай! Гляди, Кубик, узнаю, что это ты, — все! Заложу тебя, и будь что будет!
— Да на кой мне это ружье, — закричал Кубик, — что, я здесь в горах грохотать буду? Что, я совсем уж по уши деревянный?! У меня для охоты рогатка есть. Во, гляди.
И он, действительно, вытащил из кармана любовно сделанную рогатку.
— А я уж думал — твоя работа.
— Индюк тоже думал, — сострил Кубик и захохотал, очень довольный собой. Вдоволь повеселившись, Кубик посерьезнел и важно сказал: — Я тут отвалю на недельку, ты не беспокойся.
— Буду плакать и рыдать! На кого ж ты меня покидаешь?!
— Ладно, ладно, остряк. Неделю не свидимся.
— Век бы тебя не видать!
— Опять шутишь? — Кубик весело помахал пальцем перед Родькиным носом. — За что я тебя, Виталька, люблю, так это за юмор.
— Юмор! — хмыкнул Родька и не прощаясь зашагал вниз.
— Покедова, корешок! Не скучай, — крикнул Кубик.
— Провалился бы ты, кубометр несчастный, — проворчал Родька.
Глава четырнадцатая
А потом в школе появился новый учитель по труду.
Казалось бы, тоже мне — новость! Появился и появился. Такой шустрый старикашечка, лицо узкое, хитроглазое, сам худенький, а кисти рук будто от другого человека — огромные, раздавленные работой. Про таких говорят: возьмет яблоко, протянет два кулака и спросит: в какой руке?
Поначалу ребята отнеслись к нему прохладно. Ну что такое уроки труда, чем они были прежде?
До одури выпиливали лобзиками из фанеры всякие ненужные рамочки, мальчишки лениво шаркали напильниками — считалось, что они делают молотки, обрабатывают стальную болванку до нужной точности. Скукота несусветная. Учитель черчения, совмещающий должность учителя по труду, садился в уголок и читал. А каждый занимался, чем хотел. Даже в слона играли. Это такая игра: трое, четверо, пятеро и т. д. мальчишек становятся согнувшись, обхватив друг друга за пояс, передний упирается в стенку руками, а другие трое, четверо, пятеро и т. д. прыгают на них с разбега верхом. Если кто-нибудь из прыгающей команды срывается, то команды меняются местами. Очень увлекательная игра, только шумная.
Учитель черчения иногда зажимал уши.
Новый учитель труда, Федор Андреич, сперва молча приглядывался, усмехался. Поначалу все прилежно вырезали и шаркали напильниками. Тоже приглядывались. Видят — молчит. Перешли на слона: пятеро на пятеро, остальные болельщики.
Федор Андреич тоже глядел с любопытством, а когда прозвенел звонок, сказал:
— А что! Веселая игра. И полезная. Силу развивает. И ловкость. Веселые вы труженики. — И ушел.
Несколько секунд мальчишки оторопело молчали.
— Во! Вот это учитель! — восхитился Таир. — Все понимает!
