Элизабет зевает. Наконец-то долгий день закончился.
Она открывает входную дверь.
И сразу понимает, что в доме что-то не так. Она чувствует: произошло что-то очень плохое. Своим чувствам она давно научилась доверять.
Телевизор выключен, и это необычно. Стефан теперь сидит и смотрит его целыми днями. Канал «История», как правило. Раньше он часто рассказывал ей о том, что видел, но сейчас все реже и реже. Иногда по вечерам она смотрит телевизор вместе с ним. В основном про нацистов и Древний Египет. Довольно интересно.
Она снимает пальто и вешает на крючок в прихожей возле стефановской непромокаемой куртки. Куртка нужна для прогулок, которые они обычно совершают вдвоем. Несколько часов пешком, затем паб с камином и дружелюбной собакой, помощь Стефану с кроссвордом. Впрочем, так было раньше. Теперь они пытаются хотя бы час в день ходить по лесу. Никаких больше пабов с каминами. Еще одна традиция ушла в небытие — а ведь их и без того оставалось так мало!
Элизабет дотрагивается до рукава куртки.
У входа тихо, но Стефан, должно быть, дома. Она чувствует смутно знакомый запах.
Знакомый, но откуда?
А вдруг Стефан потерял сознание? Вдруг с ним случился сердечный приступ? Неужели еще немного — и она обнаружит его на полу? С серым лицом и посиневшими губами? Неужели их прекрасный роман закончится вот так? Ее сильный мужчина будет лежать распростертым на ковре? Один на один с Элизабет? Так и не попрощавшись?
— Элизабет?
Это голос Стефана. Он доносится из-за двери его кабинета. Элизабет чуть не сгибается от облегчения. Она толкает дверь, и вот он здесь. Стефан полностью одет, выбрит, его волосы аккуратно причесаны. Он сидит за столом, за которым работал много лет. В окружении книг — об исламском искусстве, о ближневосточных древностях. Целую полку занимает нон-фикшен Билла Брайсона. Раньше она часами могла слышать, как Стефан корпит здесь над древним текстовым процессором[9], который он категорически отказывался менять на что-нибудь посовременнее. Элизабет всегда дразнила его тем, что он печатает как слон, но знала, какая за этим скрывается радость. Как же он любил свою работу! Как ему нравилось писать, читать лекции, преподавать, переписываться с коллегами! Чего бы она только не отдала, лишь бы снова услышать, как он тарахтит на клавиатуре!
— Здравствуй, дорогой, — говорит Элизабет. — Мы нечасто сидим здесь в последнее время.
Стефан жестом приглашает Элизабет присесть. Она видит письмо у него на столе.
— Я бы хотел… — начинает Стефан. — Не возражаешь, если я прочитаю тебе письмо, которое получил сегодня?
Она видит лежащий там же конверт. Почту принесли после ухода Элизабет.
— Прошу, — говорит она.
Стефан берет письмо со стола, но, прежде чем приступить к чтению, смотрит прямо на Элизабет.
— Мне нужно, чтобы ты была честна со мной, понимаешь? Если ты меня любишь, я хочу, чтобы ты не лгала.
Элизабет кивает. Что еще тут можно сделать? Интересно, кто отправил Стефану письмо? И о чем же оно? Может, это был Калдеш? Может, в нем ключ к разгадке его убийства? Просьба о помощи к старому другу?
Стефан начинает читать. Когда-то он читал ей в постели. Диккенса, Троллопа. Или Джеки Коллинз под настроение.
— Дорогой Стефан, — начинает он. — Это письмо трудно писать, но я знаю, что читать его будет еще труднее. Перейду сразу к главному. Я подозреваю, что у тебя ранняя стадия слабоумия, возможно, болезнь Альцгеймера.
Элизабет слышит, как бьется в груди ее сердце. Кто, черт возьми, решил нарушить их право на частную жизнь? Кто вообще об этом узнал? Ее друзья? Мог ли написать кто-нибудь из них? Они бы не посмели без ее разрешения. Разве что Ибрагим. Он мог бы осмелиться.
— Я не эксперт, но я изучил эту тему. Слабоумие — это когда забываешь о многих вещах, впадаешь в замешательство. Я прекрасно знаю, что ты мне ответишь на это: «Но я всегда что-то забывал. Я часто приходил в замешательство!» И ты будешь, конечно, прав, но этот недуг, Стефан, совсем другого масштаба. С тобой что-то происходит, и все, что я читал, указывает только в одну сторону.
— Стефан, — говорит Элизабет, но Стефан мягким жестом просит ее помолчать.
— Кроме того, ты должен знать, что и слабоумие развивается лишь в одном направлении. Когда ты начнешь скатываться вниз по склону (и, пожалуйста, поверь: ты уже начал и назад пути не будет), тут и там могут найтись опоры для ног, могут найтись выступы, на которых можно передохнуть, и вид сверху время от времени может показаться прекрасным, но обратно тебе вскарабкаться уже не удастся.
— Стефан, кто написал тебе это письмо? — спрашивает Элизабет.
Стефан поднимает палец, прося ее потерпеть еще немного. Ярость Элизабет утихает. Такое письмо она должна была написать ему сама. Не следовало оставлять это незнакомцу. Стефан вновь продолжает чтение:
— Возможно, все это ты уже знаешь; возможно, ты сидишь, читаешь и задаешься вопросом: зачем этот проклятый дурак рассказывает мне то, что уже давно известно? Но я должен написать, потому что вдруг ты не знаешь? Что, если ты уже слишком далеко скатился по склону, чтобы понять правду о своем скольжении? Если эти слова покажутся далекими от тебя, то я, по крайней мере, надеюсь, что они зазвенят где-то в глубине — и ты осознаешь истинность того, что я пишу. Ведь ты знаешь, что можешь мне доверять.
— Кому доверять? — спрашивает Элизабет.
— А это имеет значение? — ласково интересуется Стефан. — По твоим глазам я вижу, что это правда. В смысле я уже знаю, что правда, но все-таки рад видеть, что ты подтверждаешь. Позволишь мне продолжить? Письмо недлинное.
— Я должен написать это письмо сейчас, потому что если звонок уже прозвенел, Стефан, то мне нужно, чтобы ты сделал две вещи. Во-первых, прочитай это письмо вслух Элизабет, а во-вторых, я хочу, чтобы ты заставил ее пообещать, что она будет позволять тебе читать письмо каждый день, чтобы ты не забывал. Насколько я понимаю, ты так и поступишь.
Элизабет знает теперь, кто написал письмо. Конечно знает.
— Ты написал письмо самому себе?
— Да, выходит, написал, — отвечает Стефан. — Ровно год назад.
Уж чего-чего, а такого Элизабет совершенно не ожидала.
— Как ты это сделал? Отдал конверт своим адвокатам и попросил их отправить тебе письмо по почте через год?
— Наверное, да, — пожимает плечами он. — Должно быть, именно так. Но мне важнее знать: это правда?
— Чистая правда, — говорит Элизабет.
— Симптомы становятся хуже?
— Все очень плохо, Стефан. Сегодня на редкость хороший день. Мы цепляемся за каждый.
Стефан кивает:
— И что же теперь делать?
— Зависит от тебя, — отвечает Элизабет. — Это всегда будет зависеть только от тебя.
Стефан улыбается:
— Какая чушь. Почему зависит от меня? Решать нам обоим, и, похоже, остается совсем немного открытых окон. Буду ли я продолжать жить? Или это уже невозможно?
— Это трудно, — отвечает Элизабет. — Но не невозможно.
— Скоро все изменится.
— Меня не волнует, что будет скоро, — заявляет она. — Меня волнует то, что есть сейчас.
— Какой бы прекрасной ни казалась эта мысль, но я чувствую, что, кажется, не имею права на подобную роскошь, — говорит Стефан. — Я уверен, есть места, где мне бы оказали медицинскую помощь. Заодно тебе стало бы полегче. Надеюсь, у меня остались деньги? Я еще не все проиграл в карты?
— У тебя есть деньги, — кивает Элизабет.
— Недавно я продал несколько книг. Дорогих.
Стефан, должно быть, замечает что-то в ее глазах.
— Я не продавал книги?
— Нет, не продавал, — отвечает Элизабет. — Хотя ты помог раскрыть убийство с помощью некоторых из них.
— Я действительно это сделал? Мы же в полной глуши.
— Ты хочешь дочитать письмо?
— Да, — говорит Стефан, — с удовольствием.
Он снова берет страницу в руки:
— Стефан, что за жизнь ты вел! Ты наполнял смыслом каждую быстролетящую минуту, а что за женщину ты нашел в лице Элизабет, я даже выразить не могу! Можно сказать, ты любимчик Фортуны! Какая удача тебе выпала, какие возможности представились, какие достопримечательности ты увидел. Ты везучий сукин сын, и за это тебе, вероятно, причитается неприятная расплата. И вот она пришла. Ты должен распорядиться этим так, как решишь сам, и это письмо — мой подарок тебе, чтобы ты знал, с чем придется столкнуться, если все остальное потерпело неудачу. Сейчас я каждый день читаю о слабоумии, стараясь все учить, пока способен на это, но говорят, что со временем забываешь даже самых близких. Я снова и снова читаю о семьях, в которых мужья забывают жен, матери забывают детей, но после того, как имена и лица уходят из нашей памяти, дольше всего, мне кажется, сохраняется любовь. Поэтому, в каком бы положении ты теперь ни находился, я надеюсь, ты понимаешь, что тебя любят. Элизабет не оставит тебя, мы оба это знаем. Она не запрет тебя дома, как бы плохо тебе ни было и какой бы трудной ни стала жизнь с тобой. Но ты должен убедить ее, что есть лишь один правильный выход. Она не должна продолжать заботиться о тебе — ни ради себя, ни ради вас обоих. Элизабет тебе не нянька, она твоя любовь. Прочти ей письмо, а потом, я прошу тебя, проигнорируй ее возражения. Я оставил листок с планом действий внутри справочника Багдадского археологического музея, он на третьей полке справа от тебя. Надеюсь, найденное там окажется именно тем, что тебе нужно.
