Тот поглядел на него пристально.
– Скажите откровенно – вы находите плату слишком высокой?
– Нет, – возразил Амаро нетерпеливо.
– Так в чем же дело? Должна же быть какая-нибудь причина для этого. Мне кажется, что лучше такого дома трудно найти.
– Конечно, конечно, – согласился Амаро, возбужденно шагая по комнате. – Но мне неловко оставаться. Не поможете ли вы мне найти недорогую, скромно меблированную квартирку? Вы лучше меня знаете толк в таких делах.
Каноник помолчал, медленно поглаживая подбородок.
– Гм… недорогую квартирку… – проворчал он, наконец. – Что же, надо будет подумать… Может быть, оно и, правда, лучше.
– Понимаете ли вы? – начал было Амаро, наклоняясь к канонику. – Дом сеньоры Жоаннеры…
Но в это время отворилась дверь, и в комнату вошла дона Жозефа. Начался общий разговор об обеде у аббата, о болезни полного каноника Саншиша, и в результате Амаро ушел от Диаса даже довольный, что он «не открылся ему».
Каноник остался сидеть у стола. Решение Амаро уехать от сеньоры Жоаннеры было в сущности даже приятно старику. Устроив молодого священника на квартире на улице Милосердия, он уговорился с хозяйкою, что перестанет давать ей обычную сумму, которую он аккуратно приносил ей в конце каждого месяца в течение нескольких лет. Но он скоро пожалел об этом поступке. Когда не было жильцов, сеньора Жоаннера спала одна в первом этаже, и каноник мог спокойно наслаждаться ласками своей старой подруги. С приезда же Амаро сеньора Жоаннера перешла спать наверх рядом с комнатою дочери, и каноник сразу понял все неудобство этой перемены. Приходилось выбирать время, когда Амелия обедает где-нибудь в гостях, а прислуга уходит за водою. В результате важный каноник, сделавшийся на старости лет порядочным эгоистом, был лишен правильного гигиенического удовлетворения своих потребностей и попал в положение школьника, который любит учительницу. Если бы Амаро уехал теперь, сеньора Жоаннера перешла бы снова спать вниз, и каноник получил бы возможность наслаждаться прежними удобствами. Правда, пришлось бы опять давать некоторую сумму на хозяйство, но ничего не поделать! Лучше уж давать деньги, чем терпеть неудобство.
– По крайней мере буду жить всласть, – закончил он вслух свои размышления.
– О чем это вы разговариваете сами с собой, братец? – спросила дона Жозефа, начавшая дремать в кресле рядом с ним.
– Я обдумывал, как мне обуздать плоть во время поста. – ответил он, смеясь густым басом.
* * *
Амаро был уже дома в это время и шел наверх пить чай, ожидая увидеть в столовой грозно настроенную сеньору Жоаннеру. Но он застал за чаем одну Амелию; услышав его шаги на лестнице, она быстро схватила работу и склонилась над шитьем, вся красная, как рак.
– Добрый вечер, Амелия!
– Добрый вечер, – ответила она сухо.
Её тон поразил священника.
– Амелия, – сказал он тоном мольбы, – прошу вас, простите меня. Я совсем забылся. Я сам не понимаю, что делаю. Но поверьте, я решил исправить это и попросил уже сеньора каноника найти мне другую квартиру.
Он говорил с опущенным лицом и не мог видеть, как Амелия подняла на него глаза, полные удивления и отчаяния. Но в этот момент в комнату вошла сеньора Жоаннера и закричала при виде его:
– Я уже знаю, я уже знаю все. Отец Натарио рассказал мне, каким чудным обедом вас накормили. Ну-ка, расскажите еще раз все по порядку.
Амаро пришлось подробно описать все блюда и повторить дословно все разговоры. Потом стали говорит об имении, и священник спустился к себе, не решившись сказать хозяйке, что он уезжает от неё.
На следующее утро каноник явился к Амаро рано утром. Тот сидел у окна и брился.
– Знаете, я, кажется, нашел для вас квартирку. Недалеко от меня есть домик маиора Нуниша. Его переводят в другой город.
Эта поспешность неприятно, поразила Амаро.
– Это меблированная квартира? – спросил он с огорчением в голосе.
– Да, меблированная, и с посудой, и с постельным,= бельем.
– Как же мне быть?
– Как же быть? Переехать поскорее. И я должен признать, Амаро, что вы нравы. Я тоже пришел к убеждению, что вам следует жить одному. Одевайтесь скорее и пойдемте посмотреть квартиру.
Домик находился на улице Созас. Это было старое одноэтажное здание с покривившимися полами и выбитыми стеклами в нескольких окнах. Мебель в квартире была самая допотопная. Тем не менее Амаро согласился переехать. Каноник достал ему в тот же день прислугу, бывшую кухарку адвоката Годиньо, очень набожную и тихую женщину. Она была сестрою знаменитой Дионизии, которая славилась в Лерии тем, что была прежде любовницею всех важных лиц в городе и причинила немало горя многим женам и мамашам. Теперь она уже состарилась, открыла прачешное заведение, брала вещи в заклад и занималась акушерством и сводничеством.
Каноник сообщил сеньоре Жоаннере о решении Амаро в этот же день. Она очень удивилась и назвала священника неблагодарным, но каноник успокоил ее, объяснив, почему это удобнее, и обещав снова давать ей на хозяйство.
Амаро уложил свои вещи, печально оглядывая комнаты, мягкую постель, столик с белою салфеткою, большое кресло., в котором он сидел так часто, читая молитвенник и прислушиваясь к пению Амелии наверху.
– Кончено, кончено все, – думал он с отчаянием, возмущаясь своим поспешным решением. Ему было ясно, что Амелия любила его и никому ничего не сказала. К чему же было затевать переезд на другую квартиру?
Обед прошел очень печально. Амелия жаловалась на головную боль, чтобы объяснить как-нибудь свою бледность. Каноник, встал и сказал, что проводит Амаро на новую квартиру.
Священник подошел к хозяйке.
– Благодарю вас, сеньора, я крайне признателен вам за все. Поверьте, что…
Но волнение сдавливало ему горло. Сеньора Жоаннера поднесла белый передник к глазам.
– Полно, полно, сеньора, – добродушно засмеялся каноник: – ведь падре не в Индию уезжает.
– Тяжело расставаться с друзьями, – всхлипывала сеньора Жоаннера.
Амаро попробовал было шутить, но это плохо удалось ему. Амелия была бледна, как полотно, и кусала губы от волнения.
Наконец, Амаро ушел. Жоан Русо, принесший ему чемодан на улицу Милосердия, когда он приехал в Лерию, понес его теперь на улицу Созас, подвыпивши, как и в первый раз.
* * *
Очутившись вечером один на новой, мрачной квартире, Амаро впал в черную меланхолию. Он оглядывался в комнате, и взор его с отвращением останавливался на маленькой железной кровати с жестким матрацем, на мутном зеркале, на умывальной чашке с кувшином, стоявших прямо на подоконнике, так как в комнате не было умывальника. Все кругом было пропитано сыростью и покрыто плесенью. На темной улице шел мелкий, непрерывный дождь. Боже, что за жизнь!
Его гнев обрушился тогда на Амелию. Она была виновата в том, что он лишился удобств, очутился в одиночестве, должен был платить дороже за такую гадость. Если бы у неё было сердце, она пришла бы к нему в комнату и сказала: – Отец Амаро, почему вы уезжаете? Я не сержусь, оставайтесь. – Она ведь возбудила в нем желание своими нежными взорами и чрезмерной любезностью. Так нет, она не сказала ему теперь ни слова, а предоставила уложиться и уйти.
Он поклялся не ходить больше к сеньоре Жоаннере и стал обдумывать способ унизить и наказать Амелию. Но как? Надо было укрепить свое положение в высшем набожном обществе Лерии, сойтись поближе с настоятелем собора, отвлечь от улицы Милосердия каноника и сестер Гансозо, дать понять дамам хорошего круга, что сеньора Жоаннера – проститутка, забросать мать и дочь грязью… Амаро возненавидел весь светский мир за то, что многие преимущества и наслаждения этого мира были недоступны ему. Ненависть ко всему мирскому побуждала его увлекаться мечтами о своем духовном превосходстве над людьми. Жалкий чиновник Жоан Эдуардо мог жениться на Амелии, но что представлял он собой в сравнении со священником, облеченным властью от Бога награждать людей райским счастьем или карать их муками ада? Это сознание наполняло душу Амаро гордостью. Он жалел только о том, что лучшие времена церкви прошли, и она не располагает больше кострами инквизиции, тюрьмами и палачами.
Жизнь Амаро потекла очень однообразно. На улице было холодно и сыро. Отслужив утром обедню, он возвращался домой, снимал грязные сапоги, надевал мягкия туфли и начинал скучать. В три часа ему подавали обед, и он ни разу не поднял с миски разбитую крышку без того, чтобы не вспомнить веселых обедов на улице Милосердия. Прислуга Висенсия была больше похожа на. солдата, в юбке, чем на женщину, и постоянно сморкалась в передник. Притом она была очень неопрятна и часто подавала грязную посуду. Амаро был так мрачно настроен, что не жаловался ни на что, ел всегда на-спех и сидел часто часами один, покуривая сигару и отчаянно скучая.
По вечерам ему бывало всегда особенно тяжело. Он попробовал было читать, но книги скоро надоедали ему; отвыкнув от чтения, он часто даже не понимал смысла книги. Стоять у окна и глядеть на темную ночь было тоже скучно. Он ходил по комнате, заложив руки за спину, и ложился спать, не помолившись. Ему казалось, что отказавшись от Амелии, он принес огромную жертву и мог не утруждать себя молитвою.
