вы не очень-то заноситесь. Он вас так же бросит, как бросил жену, и опять вам придется садиться на прежнее место. Скажите пожалуйста — она жена. Прежде вы у него машинисткой служили, a теперь женой служите.
Черепахина. Оставьте меня… вы дикая кошка.
Баратова. Агнеса Петровна!..
Агнеса. Пусть не заносится. Пусть из себя не воображает неимоверную королеву. Видали мы этих скороспелых королев.
Черепахина. Мадам Кострова, вы получите у меня по морде.
Баратова. Дамы, это позор.
Агнеса. Эта ничтожная черепаха пытается мне угрожать.
Черепахина. Кто черепаха?
Агнеса. Вы!
Черепахина (сует ей в нос фигу). Вот вам… нате… скушайте…
Баратова. О… о… нет слов… слов нет.
Агнеса. Мужа!.. Я требую мужа! <…> Сюда пускают уличных баб. Она хулиганка.
Черепахина (со слезами). Сама, сама, сама.
Подобного рода сцены, видимо и рассчитанные на «уличных баб», Погодин украшает языковой игрой в духе нэпманской сатиры 1920-х годов, сталкивая в речи своих героинь язык низов, к которым они явным образом принадлежат, с требованиями нового для них социального статуса. В результате выходят стяжки типа: «Мадам, вы получите у меня по морде». С одной стороны, «дамы» и «мадамы» ненавидят «бывших», с другой — сами стремятся стать ими. Этот классовый срез важен тем, что вскрывает новобуржуазность осмеиваемых «дам». Все эти номенклатурные жены — вчерашние «машинистки» или домработницы, уведшие мужей от жен. Тема проституирования, подспудно присутствующая в пьесах Погодина, выходит здесь на поверхность.
Развязка «Моли» наступает стремительно. Самолет Кострова терпит бедствие. Его спасают друзья. Не зная об исходе, Агнеса то строит из себя безутешную вдову, то раздумывает о том, не вернуться ли к старику-профессору. Только Лариса в состоянии понять драму подруги: «Какой ужасный конец!.. Проживи она с ним лет пятнадцать, сделай себе имя жены — тогда не обидно. А то в четыре месяца — жена, вдова… Это же дико!» Но Агнеса не испытывает ничего, кроме обиды: «Ничего нельзя сделать! Один старый, но он есть, а этот молодой и его нет. Не может быть его, как не может быть вчера. <…> Знали бы вы, как мне обидно! <…> (Вдруг просто.) Девоньки, отравите меня».
Вдовой Агнеса себя не ощущает («Смешно, ей-богу! Разве такие вдовы бывают? Ты посмотри, какая у меня походка. Кто так ходит? Птичка божия, которая не знает ни заботы, ни труда. А мне говорят, что я вдова») и, решив вернуться к профессору, принимает соответствующий вид:
Лизка, приготовь мне здесь диван, рядом поставь все мои лекарства, принеси самую толстую книгу, дай мой темный халат. Ларушка, звонишь?.. Умница, девочка… Лизка, бегай, крутись… В доме начинается жизнь!.. у шоферов это называется — прокол. Шина лопнула. Дальше ехать нельзя. Надо останавливаться, менять колесо […] Сыграй мне, Ларушка, ноктюрн Шопена. Как хорошо, что ты сегодня со мной. Я опять поднимаюсь, расту, у меня распускаются крылья. Но сейчас надо вернуться к профессору и провести у него тихий спокойный годик… Пожалуй, годик много. Полгодика.
Агнеса объявляет о своем решении вернуться к профессору Сомову, когда судьба вновь жестоко подшучивает над ней: оказывается, что Костров жив и вернулся домой. Агнесе не остается ничего кроме постыдного бегства через черный ход.
Но, покинув сцену с черного хода, она явилась опять — с парадного, под именем Милочки Лютиковой. Здесь гендерный аспект коллизии явлен еще яснее. Если Агнеса саморазоблачалась, то Лютикову в пьесе разоблачают именно женщины. Ее история проста: она обворожила заместителя директора завода Карпачева, который устроил ее секретаршей к директору. Тогда она соблазнила директора, и он готов был уже оставить семью, пока, благодаря письму Лютиковой, где она искренне рассказала о своих планах, все не выяснилось. Тогда она пытается перебраться назад к Карпачеву, но и он ее гонит. Если в «Моли» все главные герои-мужчины, ставшие жертвами «демонической» Агнесы, положительные, то в «Бархатном сезоне» директор завода Благин изображен с недостатками: он страдал самомнением, считая себя незаменимым конструктором и ведя себя высокомерно с подчиненными. Этими слабостями и воспользовалась Лютикова. В финале пьесы мужчины избавляются от недостатков и спасаются от чар Лютиковой. Она уходит, как в предыдущей пьесе Агнеса, лишь затем, чтобы явиться в следующей пьесе Погодина в раздвоенном образе Вики и Раечки.
Разоблачением демонической женщины-моли в «Бархатном сезоне» занимается парторг завода Ростокина. Она объясняет, что «роман» директора с секретаршей — не порыв чувств:
Я понимаю — молодые люди, безумная любовь и все такое. А то ведь разница на тридцать лет… Так, положение обязывает, а семья — нет? Сыновья — офицеры, дочери девятнадцать лет. А я имею основание думать, что положение как раз иных товарищей не обязывает, a развязывает. По крайней мере, наш уважаемый директор давал мне не раз понять, что ему многое позволено.
Ростокина не только рассказывает дочери Благина Варе о происходящем, но и объясняет все исключительно женскими происками: «Если прямо говорить, то в этом деле для меня лично играет главную роль не ваш отец, хотя я его и не оправдываю, а женщина, которая польстилась, именно польстилась на него». В основе здесь, учит парторг, «пережитки капитализма» («Брак по расчету, корыстный брак, брак как нажива — вот о чем я говорю»). Она уверена, что «этот умысел провалится с треском». На вопрос ошеломленной дочери, о каком умысле она говорит, Ростокина объясняет:
Ну вот бы я, к примеру, получила доступ в этот дом, стала бы прицеливаться — а как бы мне все это заграбастать? Как бы, дорогая, вытурить вас отсюда и свою довольно-таки серенькую личность поднять до уровня большого человека? Это вам не умысел? <…> Если у кого-то руки слишком длинные, то можно по рукам ударить. Я тоже мать, у меня семья. Не понимаю, что ли?
Если героиня «Моли» соблазняла «прелестное белокурое дитя», то героиня «Бархатного сезона» соблазняет старика:
Вы благородный, необыкновенный человек. <…> И вот я рядом с вами, здесь. Ради чего? (Значительность и убежденность.) А ради того, что я поняла у вас на службе, своим умом, что вы исключительный, единственный, вы гениальный человек. <…> Когда я выяснила для себя, что вы за человек, тут уж я считала своим святым долгом создать вам такие условия, которых вам никто не мог создать и не создаст, уверяю вас <…> Нет, пусть они попрыгают без вас. Благины на дороге не валяются. Вы — единственный.
В ход идет самая
