придворному миру, – ежегодно проводили при монархе по нескольку недель. Но они покидали свои замки и усадьбы с тем, чтобы вернуться. Они возвращались к себе при первой возможности. Там они отдыхали, приходили в себя, в то время как король Франции, сидя на коне, продолжал свое странствие – с севера на юг, с востока на запад, из Арденн в Прованс, из Бретани в Лотарингию – странствие, начавшееся тотчас после коронации и кончившееся с его смертью»[1067].
Жан Клуэ Старший. Портрет Франциска I. Ок. 1530
Зимой и летом, в добром здравии или недомогая, Франциск I появляется перед народом, который прежде не видел своих королей. Он хочет знать обо всем: о людях и их интересах, о дорогах и реках, о природных богатствах. Он исцеляет прикосновением руки от золотухи, освобождает узников из темниц, пресекает злоупотребления судебных властей и везде ставит своих чиновников, чья исполнительность обеспечивается тем, что они покупают должности в королевской администрации. Он щедро одаривает людей, устраивает для них зрелища, обращаясь с ними мягко и доверительно: «Друзья мои…», «Мой дорогой…». Придворные называют его «королем-рыцарем», он же предпочитает называть себя «королем-дворянином».
Как выглядел, вернее, хотел выглядеть Франциск I в эти годы, мы знаем по портрету работы Жана Клуэ Старшего. Король приблизил к себе этого уроженца Валансьена[1068], ознакомившись с приподнесенным ему в 1519 году вторым томом «Комментариев к Галльским войнам», которые Жан по его заказу украсил миниатюрными портретами героев битвы при Мариньяно. В тексте воображаемого диалога между Франциском и Юлием Цезарем королю было приятно увидеть себя на миниатюрном медальоне, напоминавшем римскую камею, рядом с таким же портретом его собеседника[1069].
В парадном портрете монарха, предназначенном для укрепления верности подданных, все должно быть ясно и отчетливо, как в тех миниатюрах. Все должно внушать уверенность, что королевство находится в надежных руках. Но сила без просвещения – варварство. Чтобы подданные восхищались благожелательностью и проницательностью своего сюзерена, хорошо бы придворному портретисту позаимствовать тот легкий поворот, взгляд искоса и светскую улыбку, которыми Леонардо наделил похожую на сфинкса даму на картине, хранящейся в Фонтенбло (разумеется, Мону Лизу). Но королевские руки не должны быть ни такими безмятежными, как у дамы Леонардо, ни такими скрытными, как у Карла VII на портрете Фуке. Пусть они будут грациозными и подвижными, пусть выражают неусыпную бодрость, безупречное самообладание и, если угодно, способность ответить ударом на удар.
Все пожелания Франциска I воплощены в шедевре Клуэ. Он намеренно написал портрет его величества в старинной тщательной манере, благодаря которой большая картина кажется сильно увеличенной миниатюрой[1070]. Цвет, не приглушенный тенями, передает собственную окраску предметов. Контуры настолько точны, что позволяют разглядеть в подробностях любую деталь: и атласное платье в полоску, с золотым шитьем, и черный, с жемчужной россыпью и белыми перьями берет, и ювелирно отделанную золотую рукоять шпаги, и рыцарский медальон ордена Святого Михаила. Но не прошел даром и урок Фуке: торс Франциска, изображенный почти анфас, не уступает мощью торсу Карла VII, и здесь тоже есть веер линий, сходящихся вниз, к покрытому зеленым бархатом парапету. Однако если голова Карла чудом держится на тонкой шее, высовывающейся из широкого воротника, то голова Франциска утверждена как бы на мощной колонне, вырастающей из плеч, туго обтянутых одеждой. И не нужно Франциску церковных занавесок, придававших Карлу вид святоши, ведь он, Франциск, вытребовал у папы Льва X право назначать и смещать в своем королевстве и епископов, и аббатов, как ему заблагорассудится. Занавески и глухой фон заменены тяжелым орнаментом пурпурной парчи, в котором повторяется мотив короны.
Крупные формы, выписанные с тонкостью миниатюры, создают фантастический эффект: наблюдая за своими подданными, король позволяет им лицезреть себя, но остается недоступен для них, ибо пребывает в модусе совершенного бытия, не имеющего непосредственной связи с действительностью. Портрет Карла VII работы Фуке не ставил такой преграды между королем и его подданными. Клуэ же создал портрет монарха, чья власть приближается к абсолютной. Перед нами государь, который заключал свои указы формулой: «Ибо таково Наше желание».
«Сир, вы можете все, но вы не должны желать всего, что вы можете», – сказал однажды Франциску кто-то из вельмож[1071]. Скорее всего, он имел в виду неспособность короля соизмерить государственные доходы и расходы, что постоянно опустошало казну и подтолкнуло «наихристианнейшего короля»[1072] к позорному поступку: сразу после разгрома испанским императором Карлом V Туниса – гнезда мусульманских корсаров-работорговцев – и освобождения двадцати тысяч христиан Франциск I заключил с турецким султаном Сулейманом I Великолепным так называемые «Капитуляции» 1536 года: предоставил его североафриканским вассалам морскую базу в Тулоне и послал французскую эскадру опустошать вместе с корсарами Каир-эль-Дина берега Испании и Италии, чтобы не дать угаснуть доходному промыслу – торговле похищенными христианами.
Помимо контрибуции, выплачиваемой императору, не последней причиной опустошения королевской казны стало возраставшее из года в год желание Франциска I превратить замок Фонтенбло в художественную столицу Франции, которая не уступала бы великолепием дворцу Карла V в Гранаде. Италия ускользнула из его рук? Что ж, если прежде он называл местечком «более итальянским, чем сама Италия» Шато-де-Клу, близ Амбуаза, где провел последние годы Леонардо да Винчи, то теперь Италию заменит ему Фонтенбло. В мечтах он видел эту резиденцию центром искусств, «где люди Севера встречаются с Италией на полпути к ней, центром, с которым должны были считаться и итальянцы»[1073].
Но привязанность к замку Фонтенбло возникла у Франциска не сразу. Лишь после смерти Луизы Савойской, прожившей там свои последние годы в неустанных заботах по созданию женского придворного общества – среды, украшенной куртуазной галантностью и произведениями искусства, в которой оттачивался придворный этикет, – Франциск, благоговейно относившийся к матери, все чаще посещает этот замок, где ведутся ландшафтные, строительные и художественные работы, и начинает называть эти визиты «приездами домой». Впрочем, еще и в 1533 году он проводит там лишь семь апрельских дней – в охоте на лис, рыжих и черных, что можно понимать и буквально, и метафорически, ибо, по шутливому признанию старевшего сладострастника, «двор без женщин – все равно что год без весны и весна без роз».
Замок Фонтенбло поражает посетителей великолепием интерьеров, скрывающихся за довольно скромными фасадами. Строили его французы[1074],
