Шатов сунул мне в руки бумагу:
— Это ордер советского правительства на производство у вас обыска и ваш арест, — сказал он.
Начался обыск. Со стен сдирали дорогие обои и гобелены из дорогой шелковой материи; разрезали красную сафьяновую обивку кабинетной мебели; распарывали матрасы, персидские ковры; выламывали кирпич из камина и в ванной комнате; ломали паркет; срывали портьеры с окон. Это было действительно нашествие диких скифов и вандалов…
Я не мог понять, что мог искать у меня Шатов. Документы? Деньги? Или улики какого-то таинственного военного заговора? Или — может быть! — деньги, награбленные в каком-либо банке?
Во всяком случав, разгром квартиры был полный. Как говорит русская пословица, «Мамай воевал, Чикулай ночевал»…
Наконец четырехчасовый обыск кончился. Трофеями были:
1) револьвер «Наган» и сто патронов;
2) моя гусарская сабля и
3) большой бронзовый орел с моего чернильного прибора, принятый за орла с каски — головного убора лейб-гвардии Кавалергардского полка.
— За оружие, орла и патроны вы заплатите дорого, — заявил мне Шатов. — Очевидно, царский орел вам очень дорог, если вы не можете с ним расстаться, — добавил он.
Какой же он был идиот! Какое отношение имело мое оружие и бронзовый орел с чернильницы к революции? Здесь Шатов лишний раз показал себя глупым и бездарным человеком.
Но, впрочем, все это были лишь цветочки, а ягодки — впереди! ими оказались девять автомобильных номеров для трех моих машин, найденные в складе бензина.
В Петрограде автомобильные номера каждый год выдавались новые, а старые подлежали уничтожению. Таким образом, у меня за несколько лет собралось девять номеров от трех автомобилей. Как уже было сказано выше, два автомобиля я предоставил в распоряжение городской управы («Опель» и «Наган») а третий («Гупмобил»[1335]) оставался у меня.
Увидев один автомобиль и девять номеров, Шатов просиял, ибо этого было достаточно для его больного воображения, чтобы немедленно нарисовать «полную картину контрреволюции».
— Зачем вам были нужны девять разных номеров, когда у вас всего один автомобиль, — спросил он. И, не подождав ответа, продолжал: — Затем, что ваш автомобиль обслуживал преступную монархическую организацию. И все ваши девять номеров — фальшивые!
Я не мог удержаться от смеха.
Но Шатов очень серьезно продолжал: — Да, мы давно за вами следили. Нам также точно известно, почему вы переехали с семьей в с[ело] Фалилеево. Вы состоите членом тайной преступной организации, задумавшей поднять восстание в Ямбургском уезде. Мы знаем также и еще кое-что, но об этом мы поговорим позже, — кричал он, — ваш шофер во всем сознался!
Выслушав Шатова я понял, что он ловит меня «на пушку», так как ни в каких тайных организациях я не состоял, а о восстании в Ямбургском уезде абсолютно ничего не знал, а потому и не мог быть к нему причастным. Все обвинения Шатова были голословны, ни на чем не основаны, а потому абсурдны, Я молчал, ибо возражать Шатову, пытавшемуся доказать, что я — контрреволюционер, все равно было бесполезно.
Под сильнейшим конвоем меня повели в Чрезвычайку. Выйдя во двор особняка, я увидел моего шофера Базера. Он был бледен, как смерть, глаза его впали, сам он дрожал, а зубы стучали. Было очевидно, что он потрясен случившимся и ужасно напуган. По всей вероятности, его исполинская фигура внушала сильное опасение сопровождавшим его двум тщедушным красногвардейцам. Рядом с шофером стоял его помощник, восемнадцатилетний паренек, только накануне поступивший на службу. На обоих были железные наручники. Паренек этот абсолютно ни в чем не был виновен, и его арестовали и бросили в тюрьму только потому, что злая судьба занесла его к нам.
Вскоре наш кортеж тронулся в путь. Как вещественные доказательства несли девять автомобильных номеров, гусарскую саблю, патронташ и злополучного бронзового орла с мраморной чернильницы. Шли гуськом. Впереди несли трофеи. За ними шел я — главный преступник. Рядом со мной шествовал красногвардеец с винтовкой, сзади — еще два солдата, тоже с винтовками. Шатов, самодовольно улыбаясь, замыкал шествие.
Шофера и его помощника под сильным конвоем вели отдельно, несколько позади нас.
Можно было подумать, что поймали очень важных преступников, убивших, по крайней мере, несколько человек. Любопытные прохожие останавливались и с удивлением рассматривали нашу процессию, комментируя по-своему причины ареста.
Потом я увидел, что Базера посадили в панцерный автомобиль[1336] и, как я узнал позже, отвезли в Петропавловскую крепость. Туда же попал и невинный его помощник.
Жену и детей оставили на свободе. Шатов любезно предложил жене в двадцать четыре часа очистить квартиру в особняке, причем добавил, что если она этого не сделает, то будет немедленно арестована. Мою квартиру и автомобиль Шатов захватил как незаконные трофеи.
Петроградская «Чека»
После короткого путешествия, мы подошли к «Чека» — Чрезвычайной следственной комиссии, — помещавшейся на Гороховой, 2. У главных ворот стояли два матроса как парные часовые, вооруженные с головы до ног.
Вначале я не придавал особого значения моему аресту, потому что знал, что таковые идут повсюду, и полагал, что и я попал под общую рубрику злосчастных военных заложников. Я надеялся, что, не имея за собой никакой вины, буду немедленно освобожден. Но когда Шатов исчез, а передо мной выросли два матроса самого безобразного и свирепого вида, то самочувствие мое сразу упало. Один из матросов втолкнул меня прикладом винтовки в маленькую узкую дверь. Оттуда меня повели по узкой винтовой лестнице на самый верхний этаж. Настроение сделалось еще хуже, когда я увидел там банду матросов и красногвардейцев самого подлого вида: один выглядел безобразнее другого. На столе в изобилии стояли вино и водка, В воздухе висела матерщина. Шла азартная игра в карты. Это был военный караул.
Здесь же, среди этом банды, находился официальный помощник Шатова, солдат Галкин. Он принимал арестованных, отбирал у них ценные вещи и вообще все, что плохо лежало, и клал это в свой карман. Он своими способностями палача не уступал Шатову. Руки его были обильно политы кровью несчастных офицеров. Даже больше: своей жестокостью и бессердечностью он мог дать Шатову сто очков вперед.
Худой, изнеможенный, тщедушного вида жгучий брюнет чисто еврейского типа, одетый в красные чакчиры[1337], он производил смешное, жалкое и гадливое впечатление. А вся его фигура в военной форме, сидевшей на нем, как на корове хомут, ясно свидетельствовала о том, что эту форму он надел самозванно и притом впервые.
Увидев меня, матросы загоготали, осыпая меня плоскими шутками. Явился фотограф и сделал с меня снимки в профиль и «анфас», как это полагается для важных уголовных преступников.
Тщательно обыскав и отобрав
