Он еще успел подумать, что Гнев Эру повторяет чужие слова. Но – чьи…
Раскаленное железо высокого черного венца сдавило голову, острые шипы впились в лоб, в виски словно гвозди вбили.
Только не закричать.
Его подтолкнули к дверям, но в это время в чертоги Ауле вступил сам Король Мира. Его красивое лицо дернулось, он отступил, пряча глаза.
Они стояли в двух шагах друг от друга. Владыка Валинора и Проклятый Властелин Арды. Золото-лазурные одеяния скрадывают очертания фигуры Манве, брат его кажется выше и стройнее в окровавленных черных одеждах, золотая, осыпанная сапфирами корона на челе одного, другой коронован тускло светящимся железным венцом. Тяжелое искусной работы ожерелье обвивает шею одного, другому не позволит опустить голову острозубый ошейник. Блистающие сапфирами и бриллиантами браслеты – и раскаленные тяжелые наручники…
Повелитель бессмертного Валинора и Король Боли.
Глядя в сторону, Манве отчетливо и ровно произнес несколько слов. Тулкас расхохотался; на лице стоящего рядом Ороме появилась кривая усмешка. Ауле побледнел и даже, кажется, хотел что-то возразить, но Король Мира, внезапно сорвавшись, сдавленно прорычал:
– Исполняй приказание!
…Его повалили на наковальню. Тяжелые красно-золотые своды нависли над ним. Тулкас навалился ему на грудь. Ничего не ощущает он, кроме ненависти и злорадства. Но мучительно раздражает – это, бьющееся, как птица, слева в груди Проклятого. Сдавить в кулаке до хруста, задушить, чтобы не дергалось больше… Проклятый, чудовище!..
Широкие рукава черного одеяния соскользнули вниз, открыв руки – Ороме впился жесткими пальцами в изуродованные запястья Проклятого, ощущая, как по ним медленно ползет кровь. Красивое оливково-смуглое лицо Охотника подергивается от отвращения, смешанного со страхом; кровь тяжелыми каплями падает на светлую замшу сапог Ороме, украшенных на отворотах золотым тиснением. Почему-то четче всего в память врезалось именно это. Жутко и мерзко.
По-прежнему глядя в сторону, Манве бросил:
– Ты создал Тьму, Враг Мира, и отныне не будешь видеть ничего, кроме Тьмы! – и добавил, медленно и отчетливо. – Такова воля Единого.
И подал Ауле знак начинать.
Кузнец сделал шаг по направлению к пленнику. Словно в кошмарном видении. И гордая эта седая голова – как на плахе, на золотой наковальне…
А в переполненных болью светлых глазах – жалость. Как тогда, в долине Поющего Камня.
И, отшатнувшись, закрывая лицо руками, Ауле вскрикнул:
– Не-ет! Не могу!..
Он забился в угол, как затравленный зверь, бессмысленно повторяя непослушными губами: «Что угодно, только не это… не могу… только не я… умоляю, нет… нет…»
– Позволь мне, о Великий!
Мягкий и красивый голос, непроницаемо-темный взгляд: искуснейший ученик Ауле. Курумо.
Манве коротко кивнул, нервно теребя край мантии холеными белыми пальцами.
Он не ушел сразу, младший брат Мелькора. Он остался смотреть, как приводят в исполнение приговор. Его приговор. Быть может, он надеялся еще услышать униженные мольбы о пощаде. И – не услышал их.
Не услышал даже стона.
«Ты заплатишь, заплатишь за все сполна – проклятый, Проклятый! Каленым железом выжгу память о том, что ты создал меня!.. Никто больше не посмеет сказать – вражье отродье, никто! Видишь, дружочек, не вышло по-твоему. Ты – ничто, а я Король Майяр, и Манве возвысит меня, ибо я исполню его волю там, где отступился сам Ауле!»
Курумо не торопился. Он чувствовал, что играет в этой сцене главную роль, и не хотел упускать возможности покрасоваться. С преувеличенной почтительностью он обратился к Проклятому, краем глаза наблюдая за своими зрителями:
– Приветствую тебя, Учитель! Судьба посылает нам встречу в час твоего торжества. Взгляни, о Великий – сам Король Мира покинул свои чертоги на сияющей вершине Таникветил, дабы склониться перед тобою и воздать тебе почести, подобающие Владыке Всего Сущего. Все труды свои оставили мы, чтобы сделать тебе королевский убор из железа, столь любимого тобою – видишь, я помню и это, ибо сохранил твои слова в сердце своем. Поистине, счастье, что удостоил ты нас, ничтожных, высокой чести лицезреть тебя! С почтением и благоговением склоняется перед тобою народ Валимара, когда шествуешь ты, победоносный, в высокой короне своей, и королевская мантия на плечах твоих. Сколь горд и прекрасен ты, Владыка, ни перед кем не склоняющий головы, могучий и грозный! Свита почтительных слуг окружает тебя, и свет глаз твоих затмевает свет Благословенной Земли!
Ныне выше тронов Валар вознесен будет престол твой, выше бесчисленных звезд самой Варды, выше небесных сфер, выше Стены Ночи! Ибо кто из живущих может сравниться с тобою величием и мудростью? И никто из Смертных, ни из Бессмертных не ступит в дивный чертог твой, дабы не помешать раздумьям твоим о судьбах мира. И возвеличены будут те, кто помогал тебе на пути твоем.
И вот я, верный ученик твой, пришел, чтобы преклонить колена перед тобою и исполнить любое твое повеление, господин и Учитель мой. Какова же будет воля твоя? Почему молчишь ты? Чем прогневал я тебя, Великий? Я умоляю тебя, прости меня, Учитель – ведь ты, справедливый, ведомо мне, милосерден к слабым и неразумным. Коснется ли меня милость твоя в сей великий час, когда, воистину, достиг ты высшей славы и высшей власти? Мудрость твоя безгранична; должно быть, ты предвидел такую вершину своего блистательного пути. Ведь глаза твои видят дальше глаз Владыки Судеб… а теперь будут видеть еще дальше!
…Мягкий обволакивающий голос, размеренный и монотонный, как жужжание мухи, ровный яркий свет, терпкий запах крови – все слилось воедино, пульсируя в такт мучительной однообразной боли…
Он пришел в себя, только увидев склонившегося к нему Курумо. Темные прямые – до плеч – волосы схвачены золотым обручем; на красивом лице – притворно-подобострастная улыбка, в глазах – злобное торжество…
Майя встретился взглядом с Проклятым.
Слова замерли у него на губах. Он отступил на шаг, пытаясь справиться с собой.
Руки предательски дрожали.
…Золотое пламя – почти невидимо в жарком мареве, и непонятно, отчего начинает пульсировать раскаленно-красным длинный острый железный шип…
Искуснейший ученик Ауле заговорил снова, но что-то изменилось в его уверенном голосе. Казалось, он говорил просто чтобы не молчать, потому что не мог уже остановиться.
– Что вижу я, о могучий? Не цепь ли на руках твоих? Разве такое украшение пристало Владыке, тому, кто равен самому Единому? Яви же силу свою, освободись от оков – и весь мир будет у твоих ног! Но ответь мне, о мудрый, где же Гортхауэр, вернейший из твоих слуг? Почему он не сопровождает тебя? Или он, неустрашимый, побоялся узреть величие твое? Отдай приказ, пусть придет он сюда, дабы склонились мы перед ним, ибо в великом почете будет у нас и последний из твоих слуг. Кто, кроме него, достоин высокой чести ныне быть рядом с тобой? Не так ли, Учитель? Чем же искупит он вину свою? – воистину, должно ему на коленях молить о прощении… как жаль, что ты этого не увидишь!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
