А Гортхауэр не слушал его.
Не слышал.
– …Говоришь, против чести? – издевался Тулкас. – Ну, что ж, я могу предложить тебе честный бой… Одолеешь – свободен и прощен. Ну, как?
– …А теперь беги, – сказал Ороме, возвышаясь в седле. – Беги, может, спасешься. Если мои собачки позволят, – усмехнулся он.
– …Увидишь, человек ты или нет, – прошипел Манве. – Ты подохнешь и вернешься, и опять будешь умирать и возвращаться – до Конца Времен! Тогда ты запросишь смерти, но я не дам ее тебе!
…Йаванна не хотела крови, она просто прогнала и прокляла ученицу, не желавшую покаяться.
– …Учитель, я не могу так… Ведь я – виновен, как и они… За что ты караешь меня жизнью? Почему ты не отдал меня Манве?..
«За что ты караешь меня жизнью?!»
Он стискивал руки, вгонял ногти в ладони, но лицо его было неподвижно – застывшая маска.
«Что с ними сделали, будьте прокляты, будьте прокляты… Они даже не были твоими учениками, но они сражались за тебя, а я… А я?! За что, за что, зачем… Я должен был идти с тобой до конца… Учитель, Учитель… Я виноват во всем, и ты принял кару – за меня… не могу… зачем… ты – всесилен, а я… ничего не знаю, ничего не умею… Учитель…»
Он словно погружался в омут глухой тоски, и тяжелая, как ртуть, серо-зеленая вода смыкалась над ним – медленно и равнодушно. Казалось, он утратил способность видеть и слышать: только густой слоистый туман перед глазами да пронизывающая, высокая, на пределе слышимости нота, впивающаяся в измученный мозг; и равнодушная жестокая рука сжимает саднящий комок сердца, пульсирующий бесконечной болью.
Когда, наконец, он вырвался из цепких лап безнадежности и безысходного отчаянья, его оглушил голос Эонве, обжигающе-душной мукой отдающийся в висках:
– …И Враг был предан в руки Единого – да свершится воля Его, как суровая, но справедливая кара господина настигает непокорного злобного раба…
Гнев и ярость жгуче-багровой волной поднялись в душе Черного Майя.
«Будьте прокляты! Ненавижу!»
Кажется, Эонве ощутил это; он отстранился, в глазах его метнулся дрожащей мышью ужас.
Теперь Эонве почти кричал:
– Запомни: Валар не предлагают дважды! Ступай, пади к ногам Валар – да судят они тебя по справедливости, как прочих! Покайся – ты будешь прощен!
«Может, услышат… Схватить его… Великие Валар, вызверился, как бешеный волк!»
«Ненавижу!»
Странно кружилась голова.
«Учитель… Что они сделали с тобой?!»
Словно горячая тяжелая ладонь легла на затылок, мелкие острые иглы кололи лицо… Широко открытые глаза не видят почти ничего – завеса пылающей тьмы, расчерченная сеткой огненных линий… Не хватает воздуха, частое прерывистое дыхание кажется слишком громким, и биение сердца – лихорадочное, захлебывающееся – мучительно отдается в каждой клеточке тела; кровь в кончиках пальцев пульсирует в такт этому безумному стуку, все звуки слышатся, как сквозь вату – он снова оглох, он перестал ощущать собственное тело, в сгустившейся черноте глашатай Короля Мира кажется кровавым – темно-огненным силуэтом… Он терял сознание – он терял себя; и только эта безнадежная, страшная радость осознания: пощады не будет…
А потом он услышал – голос.
«Ученик мой, Хранитель Арты… прости меня, прости, если сможешь, прости за эту боль… Арта не должна остаться беззащитной, понимаешь? Только ты можешь сделать это, только ты – Ученик мой, единственный… Возьми меч. Возьми Книгу. Это – сила и память. Иди. Ты вспомнишь это, когда все будет кончено. Я виноват перед тобой – я оставляю тебя одного… Прости меня, Ученик, у меня больше нет сил… Прощай».
Из небытия – сквозь пелену беспамятства, сквозь глухую завесу смертной тоски, сквозь отчаянье – этот голос. Как клинок, вспарывающий липкий паутинный кокон безволия.
«Возьми меч. Возьми Книгу. Иди».
Густо-фиолетовая тяжесть медленно покидала тело.
«Он оставил меня – жить. Собой заплатил он за мою свободу. За мою жизнь. И как смею я – нарушить его волю?..»
И Гортхауэр устыдился – того, что желал себе смерти. Умереть – легче, чем жить.
«Я не знаю, почему ты избрал для меня – жизнь. Мне трудно понять тебя, но я знаю – ты был прав… Какая мука!.. Не понимаю…»
Раскаянье жгло его – но это не было тем раскаяньем, которого так ждали Валар.
Эонве все еще говорил что-то, но Саурон не слышал его слов.
Возьми меч. Возьми Книгу. Иди.
Возьми меч. Возьми Книгу. Иди.
Иди.
…Он шел во тьму, и плащ летел за его спиной – черные крылья.
Ветви деревьев хлестали его по лицу, как плети, но он не чувствовал этого.
Шипы терновника впивались в его кожу, но он не ощущал этого.
Звезда горела нестерпимо ярко, и разрывалось, не выдерживало сердце.
Он шел и шел, не видя дороги пустыми от отчаянья глазами.
«Учитель!»
Он шел и шел под истекающим звездами небом.
…В ту ночь на землю обрушился звездопад…
– Прости меня, – непослушными губами шептал он, – прости, что не понимаю тебя. Прости, что не смог помочь тебе. В самый страшный для тебя час меня не было рядом с тобой. Прости меня. Прости меня, Учитель. Прости меня. Ты надеялся на меня – но что я могу?.. Я так слаб… Прости и прими меня, когда я приду к тебе… Учитель…
…Той ночью был шторм…
Учитель!..
СКИТАЛЕЦ. 547 ГОД I ЭПОХИ
…Войско покатилось дальше по гулким пустым коридорам, и тогда он бросил брату: «Я проверю…» – и быстро зашагал, почти побежал по отполированным тысячами шагов ступеням лестницы. «Проверю…» Что? зачем? – замок был пуст, он знал, он чувствовал это – все ушли, чтобы остаться там, перед высокими вратами, створы которых, окованные черным железом, были сейчас распахнуты настежь. Он не мог больше видеть этих спокойных, даже в смерти спокойных лиц – лиц Людей, вышедших на бой – в молчании, таком, что был слышен в тишине шелковый шелест их знамени – черного знамени без знака, без герба, – в молчании шедших в битву, и умиравших – в молчании… Он знал – они там, за черными вратами, все они, кому смерть не сумела закрыть глаз, они смотрят в низкое предзимнее небо, похожие чем-то на сбитых влет черных птиц – в молчании. Словно ждут – его, в этот день увидевшего, какой бывает смерть.
Двери распахнуты настежь. Пусто. Великие Валар, как же пусто, как тихо, до звона в ушах, до озноба – невероятно тихо, только эхо его шагов мечется по коридорам, забивается в уголки комнат, испуганно прячась от тишины.
Он остановился перед единственной закрытой дверью. Толкнул ее ладонью, ощутив прохладу резного дерева, и отступил на шаг, сжимая меч.
Тишина.
Он вошел, настороженно озираясь, мгновением позже осознав, насколько нелепо и страшно выглядит здесь с покрытым коркой спекшейся крови мечом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
