Оставался один шаг.
Один-единственный шаг.
И он сделал его.
…Звезды завертелись бешеным хороводом, и вместе с этой коловертью в тело начала ввинчиваться боль. Наручники и венец словно вгрызались раскаленными клыками в плоть все глубже и жесточе, пустые глазницы будто залил расплавленный металл. Боль была нескончаемой, неутихающей, к ней нельзя было притерпеться, привыкнуть. Так мучительно рвалась связь с Ардой, и он висел в нигде, растянутый на дыбе смерти и жизни, изорвав в клочья губы – чтобы не кричать, чтобы те, кто видит его муки не могли торжествовать. Он превратился в сплошную боль, не в силах уйти от нее в смерть, не в силах вырваться из ее медленно впивающихся в тело когтей. Он не мог даже сойти с ума, и ужас захлестнул его, когда он понял, что обречен вечно терпеть эту пытку в полном сознании, безо всякой надежды на избавление, и никогда, никогда не кончится это…
Страшное слово – «посмертная слава»:
Не оправдаться и не исправить.
Правда – лишь оттиск ладони в лаве
Да крик, заточенный в теснине Ламмот.
Стали иными названья созвездий.
Отнято Имя. Забыто Слово.
Гасят Память волны столетий,
Словно костер заливают кровью.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ЗВЕЗДОПАД
ОДИНОЧЕСТВО. 548 ГОД I ЭПОХИ
Из «дневника» Майдроса:
…Вот и все. Враг повержен. Ну и что? Нас там не было. Сильмариллы Эонве держит под охраной. Говорят, Валар простят все и всем, если вернуться и покаяться. Нет. Я клялся. Я послал к Эонве глашатая требовать наше достояние, угрожая битвой валинорскому полчищу. Он ответил, что своими преступлениями мы утратили право на них. Мол, это цена крови убитых в Алквалондэ и Гаванях, крови Диора, Нимлот и их сыновей. Еще и их! Разве это только наши деяния, и Враг здесь не при чем? И не слишком ли много крови должны оплачивать наши камни? Враг ведь тоже что-то говорил… Нам же велено явиться на суд Валар, может, тогда их нам вернут. Как же! Не знаю я, что ли, чем кончаются эти суды?
…Маглор, видимо, совсем обессилел. Он пришел ко мне и, жалко, тоскливо глядя в глаза, спрашивал:
– Но ведь в клятве не сказано, что мы не должны выжидать часа. Может, в Валиноре действительно все будет прощено? Может, мы там и без крови получим свое?
– Свое мы точно там получим, если вернемся. Думаешь, нам вернут Валар свою милость? Не-е-ет… И что тогда? Клятва останется, но Сильмариллы мы не получим никогда. И что нас будет ждать, какая казнь, если мы посмеем противостоять Валар в их собственной стране?
Он потупил взгляд и сжал свои похудевшие руки.
– Но ведь и Манве, и Варда отвергли нашу клятву, а мы их призывали в свидетели! Значит, обет уже только пустые слова, и мы можем вернуться?
– А Илуватар? Мы ведь его призывали. И если не выполним клятву – помнишь, мы призывали Вечную Тьму на свою голову? Илуватар – не дозовешься. А Тьма… Может, ты хочешь идти на поклон к Врагу? Теперь ведь это безопасно!
Маглор низко склонил голову. Мне стало жаль его.
– Если не уйти от клятвы, то, воистину, Тьма – наш удел, сдержи ли мы обет или нет. Но лучше бы отречься…
…Мы должны, должны их добыть! Это – свобода от всего, что было… Тогда мы можем поступать как хотим: хоть в Валинор… пусть судят… взять в руку, хоть на время обладать, хоть так – захватить и тут же вернуть… Клятва будет тогда выполнена…
…Они другие! Они совсем другие. Понимаю, почему Эонве не касался их… почему дозволил унести… мы – жертва… Какая боль… опять переживать чужую боль… рука – как у него… столько веков крови и страданий – и – боль?.. Я хочу умереть. Я не хочу в Валинор, не хочу!.. Сын Огненной Души уйдет в огонь, в огонь, а за огнем – Тьма, Вечная Тьма, бежать туда, бежать…
«Когда разрушена была крепость в Тангородрим и пал Моргот, вновь принял Саурон благородное обличье и пришел, дабы выразить почтение Эонве, герольду Манве; и отрекался от всех своих злодеяний. И так думают некоторые: изначально это не было ложью, но Саурон воистину раскаялся, пусть даже причиной тому и был лишь страх, вызванный падением Моргота и великим гневом Владык Запада. Но не во власти Эонве было миловать тех, кто принадлежал к тому же ордену, что и он сам; и приказал он Саурону вернуться в Аман и там предстать пред судом Манве. Тогда устыдился Саурон, и не пожелал он возвращаться в унижении, а, быть может, и долго доказывать служением чистоту и искренность помыслов своих по приговору Валар; ибо при Морготе велика была власть его. Потому, когда ушел Эонве, он укрылся в Средиземье; и вновь предался он злу, ибо весьма крепки были те узы, которыми опутал его Моргот…»
В ту ночь на землю обрушился звездопад…
Ветви деревьев хлестали его по лицу, как плети, но он не чувствовал этого.
Шипы терновника впивались в его кожу, но он не ощущал этого.
Звезда горела нестерпимо ярко, и разрывалось, не выдерживало сердце.
Он шел и шел, не видя дороги пустыми от отчаянья глазами.
Не успеть – даже быть рядом.
«Глаза… какая боль… глаза мои…»
«Учитель!..»
Он шел и шел под истекающим звездами небом.
«Умереть…»
Он знал – умирать долго и мучительно, возвращаться – и вновь умирать.
Но сейчас он хотел этого.
«Сердце мира билось в твоих обожженных ладонях…»
Не сумел – защитить. Не сумел даже – разделить муку.
«Будь я проклят!..»
…Эонве предстал перед ним, снизойдя до разговора с Черным Майя, слугой Врага: Эонве блистательный, в лазурных – золотых – белоснежных одеждах, Эонве громогласный – «уста Манве», Эонве великий, глашатай Короля Мира.
– Зачем пришел ты, раб Моргота? – с презрительной надменностью победителя бросил он.
Тяжелая золотая гривна, осыпанная бриллиантами и сапфирами, охватывала шею Эонве, как ошейник.
Ошейник.
Гортхауэр стиснул зубы.
Глашатай Манве казался сгустком слепящего света рядом с Черным Майя. Алмазная пыль Валинора покрывала его золотые волосы; это казалось слишком неуместным в окровавленном сумраке Средиземья.
Эонве счел молчание Гортхауэра растерянностью и покорностью; и возвысил голос.
– Твой хозяин уже получил свое за все зло, причиненное Средиземью. Твоя участь не будет столь тяжела – ты всего лишь исполнял приказ… Конечно, я ничего не могу решать; но принеси покаяние, склонись перед величием Валар – и они простят тебя, как был прощен бунтовщик Оссе: Великие милостивы. Ты верно понял: сила и правда – на нашей стороне. Воля Единого…
Он говорил и говорил – громко, высокомерно, кажется, наслаждаясь звучанием собственного голоса.
А Гортхауэр не слушал его.
Не слышал.
– …Говоришь, против чести? – издевался Тулкас. – Ну, что ж, я могу предложить тебе честный бой… Одолеешь – свободен и прощен. Ну, как?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
