В тот день, когда Гитлеру была оказана почесть, которой он гордился больше всего, один из его будущих противников, Франклин Д. Рузвельт, в то время заместитель министра военно-морского флота США, нанес свой первый и единственный визит на Западный фронт. Он прибыл из Вашингтона в Европу, чтобы обсудить в Лондоне, Париже и Риме проблемы морской стратегии и поставок, и не смог удержаться от поездки к местам боевых действий, которые ему очень хотелось посмотреть. У деревни Марей-ан-Доль, по его воспоминаниям, «его чувствительный морской нюх» подсказал, что он достиг зоны боев. Рузвельт почувствовал запах павших лошадей; вскоре он миновал их трупы. «Уборщики не успели засыпать их известью, – написал один из его биографов. – Деревня еще прошлым вечером была в руках бошей, и их трупы громоздились кучей в ожидании захоронения» [250]. Американская артиллерийская батарея открыла огонь по позициям противника на расстоянии около 6 километров. Рузвельт сделал один выстрел, нацеленный на железнодорожный узел в Базоше, находившийся 13 километрами севернее. Самолет-наблюдатель сообщил, что выстрел достиг цели. «Убил ли я кого-нибудь из гансов, мне никогда не узнать», – позже прокомментировал Рузвельт.
Находясь в зоне боевых действий, Рузвельт стал свидетелем вывода с передовой одного американского полка. Он вспомнил об этом спустя восемнадцать лет, в 1936 г., заявив в публичном выступлении: «Я видел войну. Я видел войну на суше и на море. Я видел раненых, истекающих кровью. Я видел людей, выхаркивающих свои пораженные газом легкие. Я видел трупы, утонувшие в грязи. Я видел разрушенные города. Я видел две сотни ковыляющих, изможденных солдат, отходящих в тыл, – остатки полка численностью в тысячу человек, пришедшего на фронт всего сорок восемь часов назад. Я видел голодающих детей. Я видел страдания матерей и вдов. Я ненавижу войну». Вскоре после войны Рузвельт написал другу-однокласснику, который делал для школы альбом, посвященный Первой мировой войне: «Думаю, меня следует упомянуть в первом разделе, среди тех, кто «служил», тем более что я видел службу по ту сторону океана и в меня не попали торпеды и снаряды».
Покинув район боевых действий, Рузвельт вечером ужинал в штаб-квартире французской армии в Шато-Тьерри. На следующий день он уехал в Нанси с инспекцией американской бригады морской пехоты, потом совершил паломничество на поле битвы под Верденом. Он посетил местное кладбище и развалины деревни Флери. По дороге в форт Дуомон кортеж попал под артиллерийский обстрел: до линии фронта в этом месте было менее двух километров. Во время поездок он обратил внимание на группы итальянских солдат-дезертиров, которые были пойманы и в наказание направлены на строительство дорог во Франции. Перед возвращением в Штаты Рузвельт посетил еще и Рим [251].
5 августа британский военный летчик капитан Роберт Леки сбил шестнадцатый немецкий «цеппелин», который, объятый пламенем, рухнул в воды Северного моря у побережья Кромера [252]. Это была новейшая модель с семью двигателями. Все 22 члена экипажа погибли, в том числе один из самых успешных капитанов «цеппелинов» Петер Штрассер, удостоенный ордена «За заслуги» и официального звания «фюрер воздушного флота». Годом ранее он написал: «Если англичане сумеют убедить нас, что налеты дирижаблей не имеют большого значения, и тем самым вынудят отказаться от них, они избавятся от серьезной проблемы и с торжеством посмеются у нас за спиной».
«Цеппелин» Штрассера стал последним сбитым немецким дирижаблем в годы войны. Оборона британского Восточного побережья с ее системой раннего оповещения, эскадрильями обороны метрополии, прожекторными станциями и прочим стала настолько совершенной, что дальнейшие рейды «цеппелинов» практически означали самоубийство. Нередко выражаемое Штрассером презрение к этой оборонительной системе его не спасло.
На Западном фронте немецкие войска, хоть и почти обессиленные предыдущими четырьмя с половиной месяцами непрерывных боев, не собирались сдаваться. 6 августа в контрнаступлении у Морланкура на Сомме им удалось отвоевать значительную часть территории и захватить в плен 250 британцев. Но в ставке немецкого Верховного командования в Спа чувствовалась атмосфера поражения, падения уверенности и морального духа. 7 августа полковник Мерц фон Квирнхайм отметил «абсолютно инертное настроение» Людендорфа и добавил: «Зрелище маловдохновляющее. Горе нам, если противник заметит наш спад. Если не соберемся с силами, проиграем войну».
На этой неделе в боевых действиях приняла участие американская 77-я дивизия – первая дивизия национальной армии США, весь личный состав которой был набран в Нью-Йорке. Она оказалась настолько разнородной, насколько это возможно: в ней, по словам Times, служило «множество евреев, немецких и прочих, итальянцы, американские ирландцы, греки, поляки, скандинавы, представители почти всех народов планеты».
24 июля в России чешские войска вышли к Волге и заняли Симбирск, родину Ленина и центр плодородного зернового региона. Чешские войска создали линию фронта протяженностью 5000 километров – от Тихого океана до Волги. 25 июля они вошли в Екатеринбург, где одиннадцать дней назад был убит царь. На следующий день в Мурманске к британским войскам присоединились французы. Немцы контролировали побережье Черного и Каспийского морей. Большевики пытались удержать власть в центре.
5 августа тысяча военнослужащих французских колониальных войск высадилась во Владивостоке. На следующий день в шести с половиной тысячах километров к западу от этих мест Чехословацкий корпус занял приволжский город Казань. В этом месяце достигла пика борьба за власть в самой Москве: представители партии эсеров, стремившиеся к возобновлению войны с Германией, ранили Ленина и убили двух его ближайших соратников. Большевики ответили широкомасштабными репрессиями. Сталин, направленный в город Царицын, возглавил жесточайший красный террор. «Систематические массовые карательные меры против буржуазии и ее прихвостней» – так это назвал сам Сталин в телеграмме, отправленной в Москву. Позже город был переименован в его честь и стал Сталинградом, но террор не был забыт.
В Соединенных Штатах «крестовый поход» кораблестроительства, начатый два года назад, в результате которого число кораблей, ходящих под американским флагом, удвоилось, набирал невероятную скорость. Его целью было создать к середине 1919 г. такой тоннаж морского флота, которого было бы достаточно для обеспечения всех нужд союзников в морских перевозках. 5 августа на воду было спущено первое судно на новой судоверфи Хог-Айленд; на месте бывших болот построили не пять, как обычно, а пятьдесят судостроительных доков. У работников Хог-Айленда были свой банк, почтовое отделение и еженедельная газета.
Шестнадцать судоверфей от Сиэтла на Тихом океане до Ньюпорт-Ньюса на Атлантическом в экстренном режиме строили новые суда. В Ньюарке, где на месте солончаковых лугов было построено двадцать восемь доков, из заранее подготовленных идентичных конструкций собрали 150 судов, каждое водоизмещением 8000 тонн. В Кэмдене, штат Нью-Джерси, судно водоизмещением 5000 тонн было построено за двадцать семь дней и еще за десять – полностью оснащено. В Харримане, молодом городе с тридцатью улицами, за два года построили 60 однотипных судов водоизмещением 9000 тонн. Там одновременно могли строить 12 судов. Лозунгом кораблестроителей, вовлеченных в это поразительное мероприятие, стало выражение генерального директора корпорации Особого флота Чарльза М. Шваба: «Завалим Германию кораблями и спасем Америку».
7 августа на Западном фронте войска Франции, Британии и британских доминионов готовились к новому наступлению, которое должно было начаться на следующий день. Среди тех, кому предстояло вести боевые действия, был уроженец Ньюфаундленда лейтенант Хедли Гудиер. Один его брат, Реймонд, погиб на Сомме в 1916 г., другой, Стенли, при Ипре в 1917 г. «Сейчас вечер перед атакой, и все мои мысли с вами, – написал он матери. – Но, вспоминая о доме, не могу не грустить из-за воспоминаний и мыслей о горе, которое еще больше омрачит вашу жизнь, если со мной что-нибудь случится в завтрашней стычке». Это наступление должно было стать первым из тех, что Фош называл «освободительными». Его целью было атаковать противника на фронте шириной 25 километров и вынудить его оставить свои оборонительные позиции. Гудиер понимал важность наступления, рассказывая матери: «Завтра будет нанесен удар, который должен обозначить начало решающего поворота событий. Я буду биться за свободу вместе с тысячами других, кто не думает о личной безопасности, когда на кону свобода».
Как и писал Гудиер, битва при Амьене действительно означала поворот событий. Ему со своими однополчанами-канадцами удалось продвинуться с боями на 10 километров, захватить 12 деревень, 5000 военнопленных и 161 пушку. В наступлении на Жантель Гудиер «в самом начале боя» обнаружил, что остался единственным офицером в роте, кто еще не был ранен. «У меня было восемь пулеметов и более сотни лучших в мире солдат. Я дал приказ всем пулеметам открыть огонь… Через десять минут у нас уже было превосходство в огневой мощи… Я решил, что настал момент для атаки, скомандовал, и парни ринулись вперед со штыками наперевес… Я никого не щадил. Только когда они переставали сопротивляться, у меня не хватало духа продолжать убивать их».
