А над сводами подземелья гремел гимн любви, и великий бог, бог Таммуз, властвующий над людскими сердцами, наперекор всему, распустившимися соцветьями вписывал в книгу земли новые сказания о любви.
* * *
Много сказаний и много любви получила в дар от богов страна Субар. Много грез и надежд рождалось и гибло на благословенной земле. Много радостей и печалей изведали людские сердца. И нередко те, что сперва обещали распуститься цветком, прорастали тернием. Так случилось и с сердцем Нанаи.
Ей казалось, что не дни, недели и месяцы минули с той поры, как она пасла своих овец, лелея сокровенные думы и грезя о Вавилоне, а целая жизнь — столько событий произошло за неполные два года.
Вот уже почти два года, как обе армии оспаривают победу в жестоких сражениях и душа Нанаи обращена к Набусардару и его войску. Умерли счастье и радость в ее сердце, осталась лишь мучительная, шипом засевшая в сердце тревога — что ждет ее завтра? Она жила на воле, но борсиппский дворец по-прежнему оставался для нее мрачной тюрьмой. Нанаи не находила себе места, ничто не радовало ее. Она часто казнила себя за то, что покинула родную деревню и своих близких. От них не доходило никаких вестей. Что сталось с ее отцом и тетушкой Табой после прихода персов? В тоске бродила она по дворцу, сопровождая Теку, когда та с клубками пряжи отправлялась в мастерскую к ткачихам. Там она повстречала мастерицу родом из Деревни Золотых Колосьев. Нанаи бросилась ей на грудь, обливаясь слезами.
— Сестрица, родная моя, — обнимая ее, всхлипывала Нанаи. — Одна у нас доля, но у тебя хоть сердце не изранено.
— Всем нынче тяжко, избранница Набусардара, — утешая, ответила ей ткачиха.
— Зови меня сестрой, — просила Нанаи, — после этой страшной войны мы все должны стать друг для друга сестрами и братьями, чтоб никогда больше не повторилось это ужасное кровопролитие. И откуда в человеке столько злобы и ненависти, — повернулась она к ткачихам, — если верно, что боги создали его для радости и любви? Разве не счастливее жилось бы на свете, когда бы в сердцах не плодилась злоба? Откуда взялась она?
— Тебе это известно не хуже, чем нам, госпожа наша, — ответила одна из ткачих, муж которой вместе с Набусардаром защищал стены города. — Глаза у тебя есть, ты не слепой живешь среди нас.
— Я понимаю, на что ты намекаешь, — опустила голову Нанаи. — Не до любви тем, кому нечем прикрыть голову от палящего солнца, защитить ступни от раскаленного песка, у кого нет ни башмаков, ни рубахи, ни юбки, чья кожа трескается от зноя. У меня есть глаза, я не слепая. Когда окончится война, я попрошу Набусардара, моего и вашего господина, раздать свое богатство бедным. Право, он не откажется. Он сам говорил, что вознаградит преданных и храбрых воинов. — Нанаи помолчала. — Для счастья не нужно золота. Живя в одиночестве, в постоянном страхе, я много думала о том, как искоренить злобу и ненависть. — Она подошла к кроснам и провела рукой по натянутой основе. — Вельможи лишили людей счастья, как не видеть этого? Но скажите, сестры: отчего сердце Кира воспылало ненавистью, отчего он пошел с мечом против сынов и дочерей всех племен? Перс Устига, о котором все вы слыхали, сказал однажды, что Кир — царь благородный и желает людям добра. Но какое же это добро, когда человек подымает меч на человека? Разве его руку направляет бог любви и правды? — Нанаи заслонила глаза ладонями и продолжала: — Неужели нельзя иначе объединить народы для защиты от Нового Света? Зачем боги наделили человека мудростью, если он употребляет ее на то, чтобы сеять смерть и кровавые муки? — Нанаи подняла голову и обвела женщин взглядом: Я простая крестьянка, такая же, как и вы, мои сестры, но я вижу — надо вырвать жизнь из тигриных когтей, чтобы каждый жил в покое и радости. Не простой народ хочет крови, а ненасытные звери в человеческом обличье, забирающие последний кусок у ближнего, не знающие счета своим закромам, скоту, золоту и одеждам. Не может быть, чтоб справедливость добывалась одним только мечом.
— Ты права, госпожа наша, — сказала обрезальщица нитей, — мой отец — он погиб, сражаясь бок о бок с Набусардаром, — всегда говорил, что зло порождается только злом.
Нанаи подошла к ней и погладила по голове ребенка, который играл обрывками ниток на земле.
— Твой? — спросила она мастерицу. Та кивнула головой и пояснила:
— Его отец — солдат из охраны борсиппского дворца. — Женщина смущенно опустила голову. — Это — дитя любви.
— Тека даст тебе холстины на одежду для малыша, и с сегодняшнего дня ты будешь получать по две миски еды и кувшин козьего молока.
Затем Нанаи посмотрела на работу ткачих в других комнатах и наконец сама села за один из станов, прося научить ее ткань. С той поры она ежедневно наведывалась к мастерицам, ткала белые и цветные холсты, отвлекаясь так от своих мыслей.
Случалось, она оставалась с женщинами до позднего вечера, а то и всю ночь, когда под стенами города шла жестокая схватка, не давая уснуть.
Однажды ночью в ткацкую вбежал солдат и торопливо объяснил, что тетушка Таба шлет ей весть об отце. Тетушка прислала этого смельчака из деревни Золотых Колосьев в Вавилон. Пустившись вплавь по Евфрату, он под покровом ночи, то и дело ныряя, миновал персидские корабли. Таба знала, что борсиппский дворец Набусардара стоит над рекой и гонец без труда проберется к его воротам по берегу.
— Ты говоришь, что прибыл с вестью о Гамадане, отце моем? — переспросила его обрадованная Нанаи. — Да благословят тебя боги, говори.
Гонец смотрел на Нанаи, словно раздумывая, выкладывать ли все сразу. Наконец решился.
— Знаю, что опечалю твое сердце, принеся тебе скорбную весть, а не радостную. Нанаи испугалась.
— Говори скорей. Я готова к самому худшему.
— Персы разорили нашу деревню, а твоего отца живьем бросили в огонь. Он умер в невыносимых муках. Так они отомстили ему за Устигу.
Нанаи отшатнулась и ухватилась рукой за стену. Она представила себе страшную смерть отца, и ужас и нестерпимая боль пронизали всю ее. Придя в себя, Нанаи подумала, как лживые были слова начальника персидских лaзyтчикoв. Teпepь-тo она знает, ради чего воюет Кир. Жажда власти — вот его благородная цель! Кровь и смерть — привычное средство для ее достижения.
Мысли Нанаи обратились к заточенному в подземелье дворца Устиге; все, что он говорил, оказалось ложью, а она легкомысленно поверила ему. Как могла она хотя бы на миг допустить, что Кир — человек справедливый и стремится облагодетельствовать мир своей безграничной любовью и правдой? Она должна подавить в себе добрые чувства к нему; о да, подавить столь же безжалостно, как его солдаты во имя бога правды, справедливости и любви бросили старого Гамадана в бушующее пламя.
Она подняла заплаканные глаза на гонца.
— Спасибо тебе, я твоя должница. Чем могу я тебе отплатить? Чего ты желаешь — золота или драгоценных камней?
— Не золото и драгоценные камни, — ответил тот, — добрый меч мне нужен, чтоб отплатить персам за муки и унижение, свидетелем которых я был. От Деревни Золотых Колосьев камня на камне не осталось. Опояшь же меня мечом из кладовой Набусардара!
В ответ Нанаи приказала воинам из дворцовой стражи проводить гонца к Набусардару.
— Когда битва окончится, приходи снова. Я щедро вознагражу тебя, — сказала она ему на прощание.
С того дня Нанаи еще больше прильнула душой и сердцем к Набусардару, который не покидал крепостных стен. Градом сыпались на них персидские стрелы, но он готов был умереть ради того, чтобы жила Вавилония.
Дни она проводила в обществе Теки, скульптора, Улу, нередко — среди прях и ткачих. И все это время лицо ее оставалось сосредоточенным и печальным.
Но в один прекрасный день привычное течение жизни во дворце было нарушено появлением незнакомого человека. При нем оказалась грамота с оттиском печатки Набусардара, и назвался он певцом, которого якобы послал сам верховный военачальник, чтобы развлечь Нанаи в ее одиночестве. Тека поспешила сама привести певца к госпоже, надеясь, что тот развеет ее печаль.
Певец сидел в комнате перед Нанаи, склонившись над семиструнной лирой, подобной той, какую вложили в руки Терпандра божественные силы Крита. Он то касался перстами струн, то искоса доглядывал на избранницу великого Набусардара.
Музыкант был еще не стар, но в волосах его поблескивали серебристые пряди. Ясный взгляд его излучал неизъяснимую силу, и всякий раз, как он пробегал глазами по лицу Нанаи, в душе у нее поднималось странное беспокойство.
— О, — проговорила она, — твой взгляд смущает меня, ты покоряешь меня своим искусством, играй же, играй.
Певец исторгал из струн чарующие звуки, словно и в самом деле пытаясь обольстить свою слушательницу.
— Мой господин послал тебя, чтоб утешить меня. Скажи, чем могу утешить его я?
— Твой господин послал не только утехи ради, — ответил музыкант в паузе между песнями, — Знай — по ночам его мучают кошмары… Кто-то из богов угрожает ему…
