Эмма… Всё поплыло, понеслось, отдалилось, смешиваясь в крошечную точку… Я попытался удержать уплывающий свет, но не смог, попытался сказать в свою защиту слово — но дыхание иссякло… Затем услышал я, как горюют неумолчные гуси в вышине, ударил колокол единожды — и сияющая звезда с того же неба не отсюда больно уколола меня прямо в глаза… А дальше всплеск — и всё объяла тьма.
… Теперь я умер. Теперь я стекло, бывшее песком, вода, застывшая в оковах, колос ко снопу… Тела — моего двойника и моё, не видимое Эмме, плоско вытянулись на полу, словно окаменелость докембрия. Шкатулка. Панцирь. Кость.
— Жаль. — услыхал я и открыл глаза, вернее, увидел обмершее свое подобие у стола. Глаза у «не меня» были открыты, видимо, развоплотился «не я» с неприкрытым взглядом. — Жаль… — повторили вновь. С немалым трудом я повернул голову и увидел Эмму, она рассматривала Стиксу. Ныне павшую. Кровь от моей крови, слово от моих слов… Теперь. в посмертии, Стикса была невысокой, пепельноволосой, нестарой. В вязаных одеяниях, выкрашенных в чёрное, судя по виду — давно. Много тысяч лет тому… На подоле её накидки были вышиты сова, олива и…
Мгновение спустя Стикса стала ссохшимися останками, потом всё обратилось в пепел.
— Жаль… — в третий раз повторила Эмма, неторопливо взяла веник, совок, тщательно смела следы волшбы — и выбросила в мусор. Ещё и пол в этом месте протёрла.
— Прах, как говорится, к пыли, — сказала Эмма.
И подошла к моему двойнику. «Не я» лежал на полу и выглядел сломанной игрушкой, человекоподобной, бледной, лохматой и длинноносой.
— Славная отрава, — сказала Эмма над распростёртым двойником. — Надёжная! Рецепт, наверное, ромейский. Хороший старый. Как раз для хвастунов — называется basium… поцелуй… Хорошо, когда есть что-то неизменное, верное — перстень с ядом. Кубок с отравой… Пирог с нужной начинкой, в конце концов… Сейчас такое не купишь, сплошь пенопласт!
И она ткнула «не меня» носком туфли, кожаной туфельки в медной оковке.
— Ты не знал этого, потому что это — женская тайна. Не предвидел… Женская — значит ночная, — проворковала Эмма. А я чихнул.
Если вы не хотите испытать судьбу, никогда не надевайте левый ботинок раньше правого, не ломайте ножницы, не сидите за столом, не касаясь одной ногой земли — так вы можете не вернуться вовсе. Никогда-никогда. Ещё рекомендуется при доведении кофе до кипения говорить: «Aqua bora vini сага», — при помешивании: «Fexi patri exinabi», — при перевороте чашки с оставшейся гущей на блюдце — «Нах-рах-mах, veida Fantas».
А то отравят.
В гамелинской кухне двойник мой лежал теперь на столе, в крошках головой. Пятно от кофе не вытерли, вместо этого Эмма привела в кухню Аню — в черном платье старинном и сшитом тщательно, швом наружу. Босую, простоволосую и заплаканную.
— Знаю обычай, — сказала Эмма по-немецки.
Теперь-то мне было ясно всё без перевода и видно многое, как на ладони.
— Знаю обычай, знала его мать моей матери, в ты узнай, — и ткнула в руку Ане безвольную и плоскую ладонь «не меня». — Бледный жених, — продолжила Эмма. — Кто твоя избранница? Назови мне имя.
— Мою невесту зовут Аника, — сказал «не я» мертвым голосом, в не моя рука дрогнула. Не мои посиневшие губы улыбнулись.
— Вот твоя невеста, обряженная по закону, — сказала Эмма. — Ждала весь день, и ночь моя настала! Зажигаю огонь кресальный. Обряженная невеста — шёлк на тебе, первая нитка на шее. Кто твой избранник?
— Мой избранник Даник… — сказала очень бледная Аня и шмыгнула носом.
— Зову полночь. Святая Дева и Святой Михаил отвернулись. Обряженная невеста, вот трёхрядное ожерелье, в нём жемчуг — горькие слёзы, — сказала Эмма.
— Согласна на грех, — пробормотала Аня.
— Обряженная невеста, вот наручи обручальные. Медь и кость, злато и злость, смарагды и яхонты, три замка, два птаха…
— Согласна на грех, — повторила Аня.
— Я зову север. Святая Дева и Святой Михаил отвернулись! Обряженная невеста, даю тебе венец: зной нещадный и огонь без тепла, слюда да рыжь — поганский крыж.
— Согласна на грех, — откликнулась Аня.
— Я зову змей и жаб. Святая Дева и Святой Михаил отвернулись. Обряженная невеста, даю тебе велон[169] — не ткан, но творён.
— Согласна на грех… — подтвердила Аня.
— Величаю тебя королевой. Знай и веселись, — сказала Эмма. — И пусть его утро не настанет.
— Согласна на грех, была и есть, — ответила Гамелина.
Потом наклонилась не ко мне и поцеловала мёртвые губы.
— Tы оставил меня, и я тебя забуду, — сказала «не мне» Аня, когда колдовская накидка укрыла их.
— Не шепчись, — сказала Эмма. — Не оплакивай. Недостоин.
— Можно я решу сама? — сильно в нос сказала Аня.
— Не сегодня, — ответила Эмма. — И даже не завтра…
— Не командуй, — буркнула Гамелина.
Эмма оставила копошение вокруг пустой оболочки «не меня» и высмотрелась на внучку стеклянным, длинным взглядом.
— Есть восемь классов ведьм, — сказала она. — Наверное, ты забыла. Не достанет тебе стараний, аккуратности, внимания — проходишь всё бытие в заурядном знахарстве… Если над тобой не будет воли.
— Чьей? — шмыгнула Гамелина.
— Старшей воли, — ответила Эмма. — Опыта. Длинных зим…
— И ворона живёт долго, — отважилась сказать Аня. — А секвойя, например, есть такая сосна…
— Я скоро совсем потеряю терпение, — ответила Эмма. — Ты знала и готовилась давно. К чему сейчас визг и рычание? Или ты хочешь лежать тут рядом? Так я это устрою, мигом.
— А я никак не пойму, почему нельзя было иначе, — упрямо спросила Аня. — Должен быть рецепт… Способ.
— Никаких иных рецептов нет, — ответила Эмма и принялась сматывать надетый на «не меня» синий свитер в клубок, видимо, нашла первую нитку. — И способ только один — жить. Мы живём, они нет. Такой обычай и старый закон. Сколько их ещё будет, Анна, не переплачешь. Брось…
Она постучала пальцами по плите их старой и тёмной, и та, покряхтев, обратилась печкой-братуркой, сквозь решётчатую дверцу которой видно было жадное багровое пламя.
— Это всё не повод решать за меня, — продолжила Гамелина-младшая.
— Конечно, не повод, — любезно согласилась Эмма. — Это право. Моё. А твоя обязанность… Ты не забыла? Приводить таких ко мне. Любыми способами — даже неправильными и недостойными. Глаз за глаз, и сердце вон… — продолжила Эмма — Ведь нам нужно второе сердце всегда… Ты помнишь?
— Почему не взять и не купить — свиное, например? — поинтересовалась Аня.
— Тебя ещё не было, а я уже была, — ответила Эмма со вздохом. — И не спорила понапрасну. Kупить! Просто смех. Как ты заставишь свиное сердце, например, полюбить? Или ожить? Или ты собралась изъять сердце у живой свиньи?
— Я просто спросила, — пробубнила
