ответил я.
— Зря ты так… — с заметным сожалением сказала девочка и протянула ко мне вторую руку — длинную, сухую, морщинистую, почти чёрную — коряга-корягой.
Я ощутил, что ветер близко, сильный ветер — он явился из-за дюн и подталкивал меня. Сверху посыпались на меня вороньи перья — чёрные и маркие, что сажа. А снизу завился тоненькими пыльными бурунами песок на дороге.
— Я научу… — с нажимом повторила девочка. — Тебя… Ценить неоценимое.
— Ты про рыбий мех? — переспросил я, и показалось мне, что корявые сосенки придвигаются всё ближе.
— Я о времени… — гулко сказала она.
— Смотрю, — прокашлял я, — ты почти потеряла лицо!
И действительно — лицо её под молодыми, светлыми, лёгкими прядями, темнело, вытягивалось, затем пошло морщинами словно рябью…
— Предсказываю тебе гибель, — прошамкала совсем согбенная светлокосая девочка.
— То же самое обещаю тебе, — от всего сердца пожелал я, — хочу, прошу и требую!
Она улыбнулась, щуря бельмастые глаза, дунула… изо рта босоножки выпал зуб, затем второй…
Я набрал полные пригоршни песка и швырнул в этот сгусток старости и злости. И опять, и вновь… Она плевала пылью, кашляла гулко, кряхтела… Но двигалась, а ветер… Ветер не давал уйти мне. Тут в белом и чистом песке на дороге нащупал я что-то маленькое, незатейливое и знакомое.
Игрушку моего детства. Потерянную и найденную — сверкалочку! Нечаянная радость! Я поднял полузанесённую бурей забавку, отряхнул песок с неё и дёрнул сверкалочку за хвост — прямо перед носом у озверевшего создания.
Случились искры, огни и вспышка… Ветер иссяк, словно свечку задули. Старая девочка взвизгнула, закрыла глаза лапищами и выронила янтарик. Я отфутболил его далеко в дюны.
Странное создание топнуло ногой… И взмахнула руками…
— Кристус винцит! — крикнул я.
Обычные вещи я вижу хорошо. А к необычным привык и замечаю их по мере явления. Где-то за дюнами под тихим небом, светло и чисто звенел колокол…
Я выкарабкался из песка и побежал с дюны вниз не вересковую пустошь, к морю… И споткнулся — на правую ногу, к встрече.
Пришлось упасть. На каменные плиты. Где-то в ином небе вели вечную перекличку неумолчные гуси.
— Почти нет слов, — сказал мне Ангел гневно, — чтоб оправдать твои поступки! Слава о тебе со всех сторон, и большей частью — скверная. Что скажешь в оправдание?
— Кристус винцит, — пробормотал я. — Кристус регнат! Кристус! Кристус императ!
— Ну разве что… — смилостивился Ангел и пырнул тяжёлой бронзою копья почти неразличимые мороки у ног моих. — Теперь ступай судьбе навстречу…
— Можно я останусь здесь? — спросил я и встал. — Та судьба не для меня.
— Раньше надо было думать, — ответил Ангел, и неумолчный поток под нами сотряс устои моста… Плиты его, серые и влажные, дрогнули, будто хребет допотопного чудища, я почти поскользнулся и…
— Странное гадание, — бонтонно заметила Эмма, спрятав руки в карманы свитера. — Чем же тебе заплатить за магию? Может, как положено — едой?
— Можно, — ответил я. — Возьму ещё кусочек. И кофе буду, да…
— Мне было приятно, что ты попробовал, — лучисто улыбаясь, сказала Эмма…
— Спасибо, конечно, — благоразумно ответил я, вспоминая чёрные лапищи, — но что-то меня мутит как-то. Слабость.
— Просто попал под дождь? — предположила Эмма ещё ласковее.
— Уже высох. — ответил я.
— Может, ещё? Почему ты ничего не ешь? — спросила Эмма совсем тихо.
— Да неправда, я съел кусочек пирога, — сказал я, — даже два.
— Тогда выпей кофе, — предложила она. — А то будет сладкий привкус, пить захочется всё равно.
— Слышал, что чашки стоит ополаскивать кипятком… Перед кофе.
— Это если толстые стенки, наверное, — рассудила Эмма, — или керамика. Кто тебе такое сказал?
— Бабушка научила, — ответил я. — Прогретая ёмкость воспринимает по-другому… ну, что-то такое, физическое… Но я просто сахар добавляю и сливки.
— А это химия, — отозвалась Эмма. — Так ты варишь в турочке?
— Да нечего делать, варить в турке! Чуть глянул в сторону — кофе уже у ног, а потом всю кухню мыть. А кофейник на огонь, знай себе смотри, но если хочешь плиту вымыть, например… то можно дунуть в носик. Бабушка варит в кофейнике, кстати, и ещё есть варианты, немного дикие.
— А как там готовят кофе, расскажи, — попросила Эмма.
— Вы знаете, это странный рецепт, — ответил я. — Там надо кофе чуть ли не в кастрюлю с кипятком кидать, потом помешивать… черпаком. У бабушки вот, например, медный такой — там как раз вместимость — чашечка. Мешаешь его, вымешиваешь в этой кастрюле, пока не осядет, потом он, правда, всё равно на зубах скрипит. Так бы и плюнул…
— Есть много рецептов, — ответила Эмма, — ни один не точен.
— Вроде того… Надо брать, сколько возьмёт, — ответил я. — Но пропорцию не знаю…
Двойник, «не я», начал потихоньку воплощаться, привнося с собою сквозняк и неуют.
«Ты — это я, топчу тень твою… Ты — это я, топчу тень твою», — бормотало существо.
Я дёрнул хвост «сверкалочки» изо всех сил. И шепнул ей несколько слов. Старых. Они ведь самые надёжные. Правда.
Сверкалочка отозвалась на всё это известным манером. Сказала сердито: «Жжжжххрр», брызганула искрами и явила вспышку — яркую, словно давешние Крошкины трюки с магнием.
«Замри!» — прочёл мысль мою и выкрикнул ее. «Умри!», — ответил я ему.
«Воскресни!» — прошептал призрак, замахал руками и… рухнул на пол вместe со стулом — ослеплённый и озадаченный.
Эмма улыбнулась, очень нехорошо так. Светски.
— Что-то упало, — очень спокойно сказала она.
— Да, — бесцветно ответил я. — Стул. Сейчас подниму.
— Анна к тебе выйдет позже, — продолжила она, — как только допьёшь.
— Не жду её ни разу, — добросовестно соврал я. — Сейчас отдышусь и пойду, а то засиделся.
Я обошёл стол и взялся за стул. Чуть дальше, другим не видное, валялось тело призрака, «не меня». Внешне восковое и с заострившимся носом.
— Кстати, у вас кофе больничкой пахнет, — невежливо сказал я Эмме. — А ещё земличкой, зёрна плеснявые взяли, что ли? И… И… — И тут слепо шарящий «не я» схватил меня за руку… Пальцы у него были холодные, твёрдые и чуть влажные — что подтаявший лёд. «Ты — это я…» — крикнули мы одновременно, но я успел глаза закрыть вовремя и сказать: «Моя удача!» «Игра началась!» — просвистела нежить, и я поперхнулся. Изображение стало нечётким. А руки мои — прозрачными: я стал им, а он взял себе мою плоть. Всё съехало влево, вниз, медленно удаляясь, нехотя, словно исподлобья. Стало нечем дышать — до красной тьмы перед глазами. Пропала кухня гамелинекой квартиры, их неяркая люстра в оплётке, стол… Заполошно всклекотнула гортанной речью сова, засмеялась и сказала, словно в ответ ей, нечто дымное
