У нее похолодели руки. Была невыносима сама мысль о том, что можно потерять Перегрина. Она сделает все — все! — чтобы защитить его.
— Мне кажется, ты чересчур пристрастно судишь лорда Хэдли, — заметила Ариэль. — Его отношение к дяде кажется совершенно искренним.
— Помимо репутации шалопая, у него еще есть титул и богатство. В конце концов, именно это имеет вес в обществе — положение и деньги, — напомнила Шарлотта. Она уже не улыбалась. — У Хэдли есть и то и другое, и он готов пустить их в ход ради твоего блага.
— Моя дорогая, — заговорила Ариэль после паузы, — с сожалением приходится констатировать, что колеса правосудия не всегда катятся прямыми дорогами. Здесь шепнут словцо, там окажут услугу, и, глядишь, правосудие покатилось в другую сторону.
Шарлотта поддакнула:
— Поверь мне, чего только я не насмотрелась за свою жизнь. Шеффилды пойдут на любые низости, лишь бы причинить тебе зло.
В глубине души Кьяра понимала, что они правы. Щеки у нее все еще горели.
— Поверить не могу, к чему вы все меня склоняете.
— Как ученые, мы должны объективно подходить к любой проблеме и с помощью логики пытаться найти приемлемое решение, — заявила Ариэль. — Даже если оно входит в конфликте нашими чувствами и представлениями.
— В теории это, конечно, замечательно. Но вот на практике… — Повисло молчание. Кьяра понимала, что у нее нет аргументов в свою защиту.
— Ну так что? — Кейт требовалась определенность.
«Он опасен», — снова промелькнуло в ее голове.
Но она была готова рискнуть, даже заложить душу дьяволу, лишь бы сын не оказался в лапах родственников мужа.
— Ладно, согласна, — пробормотала Кьяра. — Вы меня убедили. Будем надеяться, что этот маленький эксперимент не выйдет мне боком.
— Зато сезон станет незабываемым! — Улыбка Кейт вдруг исчезла. — Ох черт, мы ведь пропустим самое интересное!
Шарлотта тоже, казалось, огорчилась.
— О Господи, я совсем забыла про нашу поездку. Какая жалость, что мы согласились участвовать в симпозиуме в Университете Сент-Эндрюс.
Кьяра вспомнила, что Кейт с Шарлоттой послезавтра уезжают в Шотландию.
— Предательницы! — воскликнула она. — Сначала втравили меня в историю, а теперь бросаете.
— Для моральной поддержки у тебя будет Ариэль, — с виноватым видом сказала Шарлотта. — И Алессандра, которая в обществе чувствует себя как рыба в воде, не то что мы.
— Все правильно, — поддержала ее Кейт. — Ты прекрасно обойдешься без нас.
Кьяра сердито посмотрела на подруг.
— Хотелось бы в это верить.
Лукас задержался в дверях, наблюдая, как дядя переворачивает страницу в лабораторном журнале и продолжает писать. Может, это была игра света, но ему показалось, что его опекун похудел еще больше.
Громкий скрип пера заглушил шаги. И лишь когда он осторожно покашлял, Генри поднял голову.
— Лукас, какая неожиданность! Рад видеть тебя, мой мальчик. — Он кивнул в сторону буфета. — Налей себе бренди и посиди у камина, если не торопишься.
Лукас взял два стакана.
— Тебе налить?
— Может, немного хереса? Доктора взяли с меня клятву, что я вообще перестану выпивать. Но невозможно жить без маленьких поблажек себе.
— Знать об этом ничего не хочу, — сухо заявил Лукас.
В ответ дядя тихо засмеялся:
— Что-то новенькое.
— Да. И к черту все! — Ему хотелось, чтобы дядя громко расхохотался. Подав ему стакан, он чокнулся с ним.
— Мы что-нибудь отмечаем? — В голосе дяди слышались нотки радостного ожидания, что только укрепило желание Лукаса не разочаровывать его.
— Пока нет, — признался он. — Но у меня есть основания полагать, что мы близки к этому. — Сдвинув стопку книг по ботанике, Лукас присел на угол письменного стола. — Леди Шеффилд что твой английский шиповник — выносливая, гибкая и такая колючая, что отбивает всякое желание прикоснуться к ней.
— Леди удержала тебя на расстоянии вытянутой руки? — Генри удивленно приподнял бровь. — Такого не случалось, наверное, со времен, когда ты посещал школу и был прыщавым и тощим как щепка.
Лукас смущенно поерзал. Неужели он уже тогда гонялся за юбками? Может, теперь возраст дает о себе знать? Еще немного, и ему стукнет тридцать.
— При всей моей скромности, у меня не сложилось впечатления, что я ей не понравился. Мне показалось, что она вообще избегает мужчин.
— И не без оснований, — задумался дядя. — Я слышал, что Шеффилд был горьким пьяницей и распускал руки.
Из проведенного расследования у Лукаса сложилось такое же впечатление. Родители леди — богатый баронет и его амбициозная жена — решили обменять большое приданое на высокий титул. А потом бросили дочь платить реальную цену за этот брак.
— Она красивая? — спросил Генри.
— Очень, — подумав, ответил Лукас.
Генри печально улыбнулся:
— Умна и красива. Весьма редкое сочетание.
Лукасу вдруг стало не по себе, когда он подумал, что за все годы, которые он прожил у дяди, ему ни разу не пришло в голову поинтересоваться, почему тот не женился. Отойдя к буфету, Лукас снова наполнил свой стакан.
— Тебе никогда не хотелось привести жену в дом?
— Ах, работа — это такая ревнивая любовница, — засмеялся дядя как-то неискренно.
Лукас отвел глаза, бренди жег глотку. Только эгоистичный пьянчуга мог вести себя с дядей так, как вел себя он. Генри всегда был рядом, готовый выслушать его, разделить с ним и радости, и печали. И никогда не просил ничего взамен.
Молодость эгоистична по определению, попытался успокоить себя Лукас. Правда, такая банальность не делала чувство вины менее острым.
— Японимаю, занятие наукой приносит известное удовлетворение, — сказал он. — Но ты же хоть иногда отрывался от книг.
Какое-то время Генри молчал.
— У меня была девушка. Когда-то давным-давно. — Он разглядывал херес в своем стакане. — Мы познакомились на лекции. Профессор из Оксфорда читал скучно, а я вертелся по сторонам. — И тут мы встретились глазами и скорчили друг другу рожи. Потом, когда все закончилось, я повел ее к Понтеру, где мы обнаружили, что оба любим клубничное мороженое и ботанику.
— Ты ею увлекся? — осторожно спросил Лукас.
— Страстно. — Генри слегка улыбнулся. — Хотя ты представить себе не можешь, что меня могут интересовать не только чернила с бумагой. — Он вздохнул. — Ее звали Элизабет. Элизабет Спраг. Ее отец преподавал философию в Мертоновском колледже Оксфорда.
— И?..
— К сожалению, она оказалась хрупкой, как какая-нибудь старинная рукопись, которые ей нравилось изучать. Через полгода после нашего знакомства она умерла от чахотки.
