Я уставилась на дверь, не проронив ни слова.
– А твои родители? Как ты могла так с ними обойтись? – проговорила Анджела, и я вздрогнула.
– Может, стоит сначала поговорить с Массимо? – дрожащим голосом предложила я.
– Подумай хорошенько, – ответила Анджела, поднимаясь с кровати. – Он вполне может быть против этого ребенка. Сколько времени он уже не дает о себе знать? И что за отец из него выйдет? Виола, Массимо – это приключение, ошибка, игра, ты сама так говорила. С этим мужчиной ты никогда не будешь ни в чем уверена. Да ты ничего толком о нем не знаешь!
И, возвращаясь к главной теме, она добавила:
– Подумай о ребенке, если сомневаешься. Настоящий отец – это Карло, а никак не незнакомец, с которым ты пару раз переспала!
После этих слов я встала, схватила сумку и побежала прочь. Анджела, поджав губы, смотрела мне вслед в таком изумлении, как будто у нее на глазах только что рухнул самолет.
Миновав лестницу и входную дверь, я огляделась вокруг, пересекла двор, увернулась от пары машин и бросилась к остановке такси. Четырех-дверная «Ланча-Дедра», попавшаяся мне, показалась самым медленным автомобилем на свете.
Движение на улицах становилось все более оживленным, и на каждой остановке перед светофором я чувствовала, как огненное «НЕТ» загорается у меня в желудке.
Таксист не обращал на меня никакого внимания, хотя я нервно ерзала посреди двух задних сидений и постоянно поглядывала то на дорогу, то на часы.
На месте я расплатилась, вышла, не попрощавшись, и такси исчезло вдали. Окна на третьем этаже были распахнуты, и мое сердце тут же размякло, как дрожжевое тесто.
Я проскользнула в дверь подъезда, которую передо мной любезно придержала выходившая синьора. Она радушно со мной поздоровалась, а я едва кивнула в ответ.
В холле я провела рукой по почтовым ящикам и, очевидно, впервые отметила, что ни на одном из них не значится его имя. В горле снова встал комок, когда я вдруг подумала, а жил ли он здесь вообще? Держась за поручень, я осторожно поднялась вверх по лестнице. Перед дверью я стояла довольно долго, рассматривая ручку, дверной глазок, коврик и порог. Пару раз я подносила палец к кнопке звонка и отдергивала руку. Что я ему скажу, когда он окажется прямо передо мной? Поймет ли он сам, в чем дело? Догадается ли по моим светящимся от радости глазам? Растрогается? Может, заплачет и обнимет меня? Мне хотелось навсегда запечатлеть в памяти выражение его глаз, очертание его зрачков, когда они сузятся, будто от яркого света.
Собравшись с силами, я вздохнула, приложила палец к звонку и нажала изо всех сил.
Звонок тренькнул пару раз, затем все стихло – снаружи и у меня внутри.
За дверью послышались шаги. Я вспыхнула, во рту пересохло. Хотелось немедленно убежать, хотя я понимала, что никуда не денусь.
Когда лязгнул входной замок, я вздрогнула и уставилась на край двери, отделявший ее от косяка, ожидая, что в просвете, который появится между ними, возникнут ответы на все мои вопросы.
Дверь распахнулась. Кривая улыбка застыла у меня на губах.
Я потупила взгляд, потому что глаза напротив с немым вопросом в них оказались на уровне моих.
Передо мной стояла девушка с собранными в хвост волосами, в красном тренировочном костюме и кедах.
– Вам кого?
– Мне?.. – Я смотрела на нее в растерянности, как в театре, когда кто-то настаивал на том, что я заняла его место. – Простите, наверное, я ошиблась адресом. Я искала Массимо.
– Вы не ошиблись. Он живет здесь, но сейчас его нет дома. Ему что-нибудь передать? Как вас зовут?
– Виола. – Я продолжала говорить из страха, что она услышит, как колотится мое сердце. Загодя придумать достойную отговорку мне в голову не приходило, и я чувствовала, как мои щеки заливает краской. – Мы договаривались, что он будет фотографировать у меня на свадьбе, но он так и не перезвонил. Поэтому я решила зайти. Вы простите, я не думала, что…
– Что у него есть жена? Никто так не думает, – ответила она таким тоном, как будто уже давно с этим смирилась. – Я передам ему, что вы заходили. А сейчас извините, у меня много дел.
Она уже было закрыла дверь, но вдруг, помедлив, распахнула ее вновь, уверенная, что я так и не тронулась с места, и грустно проговорила:
– Кстати, мой муж никакой не фотограф. Мне жаль, что он заставил вас в это поверить. Всего доброго.
Звук хлопнувшей двери отозвался у меня в голове грохотом землетрясения.
Я попятилась, ощущая одновременно смущение, огорчение, неуверенность, стыд, неловкость, растерянность, подавленность, тревогу и опустошенность.
Мне хотелось исчезнуть, но мои ноги словно увязли в цементе. Я медленно спустилась вниз по лестнице, ни разу не обернувшись. Пересекая холл, я внезапно подумала: что будет, если он сейчас войдет? Дверь подъезда распахнулась, и я едва не отпрянула, но передо мной появилась уже знакомая женщина с девочкой, которая тащила по полу тряпичную куклу.
Они прошли рядом со мной, а я потрогала свой живот. За все время, что я провела в этом доме, я так о нем и не вспомнила и призналась себе, что он не был единственной причиной моего появления здесь.
На улице стемнело, и я была этому рада: яркого света мне сейчас совсем не хотелось.
Я дотащилась до остановки автобуса и стала ждать. Старалась не глазеть по сторонам, потому что отлично понимала: любая ерунда сейчас может довести меня до опасной, жалкой и никчемной истерики.
Впрочем, когда кажется, что тебя режут на мелкие кусочки, ничем себе уже не поможешь.
Билета у меня не было, но этот пустяк не занимал меня так, как раньше. Прежде я бы и не поехала зайцем на общественном транспорте, а сейчас на долг перед муниципальными властями мне было чихать.
Вскоре я снова оказалась в галерее. Анджела подбежала и нежно обняла меня.
Я наконец почувствовала себя самой собой и дала волю эмоциям.
Рыдая, я опустилась на стул, потому что ноги меня уже не держали. Даже они меня подвели.
Анджела поспешно закрыла галерею.
Замуровавшись в своем убежище, мы просидели до глубокой ночи, пока я не справилась с истерикой и не рассказала ей, что произошло.
Анджела в ужасе щурила глаза, ахала, гладила мои руки, кипятила воду, заваривала чай, молча обнимала меня.
Потом она приложила мне к уху телефонную трубку, и я набрала номер Карло. Пока меня не было, он звонил несколько раз и за весь день так и не выяснил, что стряслось. Он казался страшно взволнованным: я отчетливо слышала, как дрожит его голос.
Анджела очень осторожно сообщила ему о моем недомогании, опустив известие о моей беременности, и он ужасно на нее рассердился за то, что она не позвонила ему сразу.
Услышав мой голос, он накричал и на меня, а я тем временем думала, сколько еще времени смогу его обманывать.
Я, как могла, пыталась скрыть свое волнение, и Карло постепенно успокоился. Он даже рассказал мне о том, что у него экзамены на носу, а материалов для доклада нигде не найти. Потом, прервавшись, он вдруг сказал:
– Я скучаю, Виола.
– Я тоже, – ответила я, и в тот момент это было правдой.
Он успокоил меня, утешил, как умел утешать только он, и я перестала особенно печалиться из-за своего поражения. В очередной раз, даже в тот злополучный вечер, Карло все уладил.
Он ни о чем не догадывался, и я, задумчиво поглаживая кнопки на телефоне, решила, что так тому и быть.
Ради меня, ради него и прежде всего ради тебя, Луче.
Доктор Элизабет Кюблер-Росс объясняла, что человек, переживающий горе или душевную боль, проходит пять стадий: отрицание, гнев, торг, депрессию и принятие.
Мы отрицаем, потому что сразу согласиться с тем, что произошло, невозможно – нужно время, чтобы свыкнуться.
Потом приходит гнев и дает нам силы реагировать. Мы делаем все возможное, чтобы вернуться назад, чтобы добиться справедливости, чтобы обрести надежду, хотя бы еще на один день. Мы молимся, мы терзаемся в поисках решения, которое помогло бы утолить наше горе. Но когда мы замечаем, что ничего не изменить, мы ощущаем опустошение, отчаяние и желание пустить все на самотек. Только так мы соглашаемся принять горе и сделать его частью нашей жизни.
Я точно знала, на каком этапе нахожусь, но не знала, где остался Карло.
Тем вечером меня так и не вырвало, хотя это было единственное, чего я хотела. С мерзким ощущением тошноты я провела всю ночь.
Любая зависимость меняет поведение человека.
Привычка превращается в отчаянные поиски того, что приносит удовольствие. Но в определенный момент что-то вдруг меняется, и дорога делает резкий поворот. То, что приносило удовлетворение, начинает причинять боль – с каждым днем все сильнее, ведь отказаться от того, что нас медленно убивает, практически невозможно.
Любовь – это зависимость.
Тем утром, 8:45
Сладкозвучие ваших мелодий […] заставляло женские сердца томиться и вздыхать по вам, и эти стихи, воспевая нашу любовь, не замедлили прославить мое имя во многих странах и возбудить ко мне зависть многих женщин […] Какая королева, какая принцесса не позавидовала бы моим радостям и моему ложу? Вы обладали двумя дарованиями, созданными для того, чтобы с первой же минуты встречи покорить сердце любой женщины: талантом поэта и талантом певца. […] Вы были молоды, красивы, умны[4].